Жемчужина Санкт-Петербурга - Фернивалл (Фурнивэлл) Кейт (лучшие книги .TXT) 📗
Елизавета Иванова кивнула.
— Я верю вам. Я же вижу, вы — надежный и ответственный молодой человек.
— Я прошу прощения, сударыня, что изза меня вам пришлось волноваться.
— И как же в конце концов вам удалось их найти?
— Я вернулся сюда и собрал людей на их поиски.
Она молча смотрела на него, и ему против воли пришлось продолжать.
— Попков отыскал их, — неохотно признался механик. — Он проследил по следам коляски на снегу.
Этот казак прочесывал улицы, как ищейка, уткнувшись носом чуть ли не в саму мостовую и замечая малейшие отпечатки шин, даже там, где снег был утоптан.
Наконец Елизавета Иванова завершила допрос. Когда она отпила воды, горло в жемчужном ожерелье дернулось.
— Кате нездоровится, — помолчав, сказала она.
— Вот бедато.
— Это не ваша вина.
Искренность, с которой были произнесены эти слова, изумила его. Большинство хозяев любили обвинять во всем слуг. Он подождал, но она больше ничего не сказала.
— Может быть, вам угодно поговорить об этом с самим Попковым? — спросил он.
Она едва заметно вздрогнула.
— Нет.
Было три утра. Вот уже два часа Валентина сидела в темноте. Когда Соня, медицинская сестра, наконец вышла из Катиной комнаты и ее шаги затихли, девушка выждала еще несколько минут и выскользнула в коридор. Босые ноги ступали почти бесшумно, и ручка на двери в комнату больной повернулась, издав лишь легкий щелчок. За каминной решеткой потрескивал огонь, а толстое одеяло на кровати было скомкано и откинуто в угол, где возвышалось, точно цепь скал. Худое тело сестры неподвижно лежало под тонким покрывалом, хотя голова ее беспокойно металась из стороны в сторону по подушке, как будто жила отдельной от тела жизнью.
— Катя, — шепотом позвала Валентина.
В ту же секунду светловолосая голова приподнялась.
— Валя?
— Как ты?
— Мне скучно.
Валентина присела на колени рядом с кроватью.
— Ты же догадываешься, отчего у тебя жар.
— Отчего?
— Оттого что ты поцеловала того грязного ребенка.
— Оно стоило того, — улыбнулась Катя.
— Ты ведь не рассказала маме или Соне об этом?
— Конечно нет. Что я, глупая, что ли?
— Давай будем считать все это приключением, только таким, которое мы не будем повторять. Это я виновата, что так произошло. Я слишком испугалась, прости меня.
— Не говори так. Не говори, что больше не будешь меня брать с собой в новые приключения.
— Если ты и вправду хочешь побывать в новых приключениях, Катя, ты должна выздороветь. И тогда я буду брать тебя с собой, — пообещала Валентина. — Только те приключения, конечно, будут не такими опасными.
— Если приключение не опасное, это никакое не приключение. Я ни капельки не жалею, что мы с тобой попали в него. — Катя убрала с глаз влажную от пота прядь волос. — Скажи, а какой на ощупь был шрам у той женщины, когда ты потрогала его?
— Как теплое стекло. Твердый и скользкий.
— Мне тогда стало так жалко ее.
— А мне нет.
— Я не верю.
— Это правда, Катя. Я ненавижу их. Мне все равно, как они себя называют — меньшевики, большевики или социалистыреволюционеры, — для меня они все на одно лицо. Я ненавижу их за то, что они сделали с тобой. — Она наклонилась к сестре и поцеловала ее в горячую щеку.
Катя подняла руку и нежно погладила темные волосы Валентины.
— Это пройдет. В конце концов ты перестанешь ненавидеть.
— А ты перестала?
— Да.
Валентина не сказала Кате, что уже слишком поздно. Что ненависть уже просочилась ей под кожу и впиталась в кости.
Она постучала в дверь отцовского кабинета. Сегодня настало время сообщить ему о своем решении.
— Входите.
Валентина открыла дверь. Отец сидел за широким, обитым кожей письменным столом. Оторвав взгляд от бумаг, он поднял глаза.
— Ты хотела меня видеть? — спросил он.
Похоже, отец был недоволен тем, что его отрывают от работы.
— Да.
Мужчина сложил руки. Незажженная сигара нетерпеливо закачалась в пальцах. Он все еще хорошо выглядел, хоть и отяжелел немного от слишком частых пиров в Зимнем дворце, но она помнила его стройным и поджарым, каким он был, когда служил армейским генералом. Волосы его были зачесаны назад, изпод густых бровей глядели глубоко посаженные проницательные глаза, такие же темные, как у нее. И сейчас они были устремлены на дочь.
— Садись.
Она села на стоящий у стола стул и сложила руки на коленях.
— Папа, я хотела извиниться за то, что вчера отвезла Катю на Ржевку. Я просто старалась спасти ее от бастующих, которые…
— Я принимаю твои извинения. — Он провел рукой по темным бакенбардам, словно избавляясь от какихто мыслей. — Ты поступила неразумно и даже глупо, — сказал он. — Но я понимаю, ты стремилась защитить сестру.
Валентина ожидала худшего.
— Это все? — спросил он. — Я сейчас занят.
— Нет, — ответила она. — Не все.
Он положил сигару в пепельницу, стоявшую четко на одной линии с лежащими перед ним пером и красным карандашом, и посмотрел на свернутый табак так, словно сейчас ему больше всего на свете хотелось выкурить его в тишине. Отец Валентины был человеком строгой дисциплины и порядка, поэтому и занимал свою должность. Валентине не было известно точно, в чем заключались его обязанности на посту министра, она лишь знала, что это както связано с финансами. Когдато она представляла его себе сидящим в правительственном кабинете и пересчитывающим царские деньги — огромные, до потолка, бумажные пачки и столбики монет.
Наконец ему надоело слушать ее молчание.
— Что еще? — спросил он нетерпеливо. — Мне нужно работать.
— Папа, я не хочу возвращаться в институт.
Он удивленно посмотрел на дочь. Валентина ожидала, что отец рассердится, но этого не случилось. Во взгляде его не было и намека на злость. Он улыбнулся.
— Надеюсь, ты одобришь мое решение, папа, — добавила она торопливо.
— Очень даже. Мы с твоей матерью обсуждали положение и уверены, что тебе бессмысленно продолжать учиться. Учеба не даст тебе ничего нового. Настало время подумать о твоем будущем.
Валентина ощутила едва заметный укол беспокойства, но на радостях не обратила на это внимания.
— О да, папа, я тоже так думаю. Я так рада. Я все уже продумала. У меня есть идея.
Он откинулся на спинку стула и с видимым удовольствием снова взял сигару. Сорвав ленточку и отрезав кончик сигары, он втянул в себя запах табачных листьев и принялся неторопливо раскуривать ее. У Валентины возникло такое ощущение, будто он чтото празднует.
— Итак, Валентина, — произнес министр, — сейчас я считаю тебя прекрасной дочерью и рад, что наши помыслы сошлись.
От ее внимания не ускользнуло это «сейчас», но для начала и так было неплохо.
Взглянув на нее, он удовлетворенно кивнул, и ей захотелось, чтобы этот миг длился как можно дольше.
— Так что эта твоя идея, ты уже обсуждала ее с матерью?
— Еще нет, папа. Я хотела сначала обсудить ее с тобой.
— Что за глупости?! — Он улыбнулся и выдохнул в ее направлении струю дыма. — Я ведь ничего не смыслю в платьях.
— В платьях?
— Ну да, в платьях, о которых ты говоришь. Будет намного лучше, если ты поговоришь об этом с матерью, а не со мной. Для того матери и нужны, чтобы решать с дочерьми такие вопросы.
Она быстро вдохнула, ощутила запах дыма.
— Папа, я ничего не говорила ни о каких платьях.
— Не беспокойся. Я не сомневаюсь, что твоя мать сама захочет об этом поговорить. — Он снисходительно кивнул головой. — Я знаю, какими становятся барышни, когда речь заходит о нарядах.
Он встал и прошелся по комнате. Сюртук его натянулся на выпирающем животе. Прохаживаясь, он издавал много шума: шуршал рукавами, шаркал по полированному полу, барабанил пальцами по рубашке на груди. Валентина знала, что это верный признак того, что он чемто очень доволен. Чем? Чтото в их разговоре шло не так.
