Другой путь - Акунин Борис (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
– А я – Мирра Носик, с пятого курса. Тоже буду хирургом.
Ничего не ответил. Неинтересно ему со студенткой разговаривать. Ей с ним вообще-то тоже не особенно.
Она подошла к двери, громко постучала:
– Эй, химия! «Что, с часами плохо? Мала календарная мера?»
– Сейчас досохнет! Минутку, товарищ! – отозвалась лаборатория. – Не переживай, медицина, поспеешь. После вас никого нет.
Это была новость хорошая. Мирра села, стала качать ногой.
Ассистент Клобуков смотрел на нее со слабым любопытством.
– Почему «календарная мера»? В каком смысле?
– Вы что, стихов Маяковского не знаете? – недоверчиво спросила Мирра. – Правда что ли? Вы у кого ассистент?
– У профессора Логинова. Главным образом.
– У Логинова? Тогда ясно.
Она сожалеюще покачала головой. А этот даже не поинтересовался, что ей ясно. И Маяковского дальше процитировать не попросил. Зашелестел блокнотиком, почиркал что-то маленьким дамским карандашом.
Наконец вышли химики, три человека. С ними завлаб Ульманис.
– А, Носик, – говорит. – Еще принесла? Когда ты только учишься?
Потом увидел ассистента – обрадовался.
– Товарищ Клобуков! Это хорошо, что вы тоже тут. Вы и без меня отлично управитесь. Меня соседи, с коммутатора, позвали новый год отметить. В порядке смычки. Поможете студентке? Только к оборудованию ее не подпускайте, она мне в прошлый раз винт перекрутила. Я на полчасика, потом вернусь.
– Не беспокойтесь. И, ради бога, не спешите. Если мы закончим раньше, я запру и оставлю ключ на вахте.
Мирра едва сдержалась, прямо заклокотала вся. Во-первых, Ульманис этот – хам. «Не подпускайте!». Но еще больше ее раздражил картавый ассистент. «Не беспокойтесь», «ради бога». Не любила она таких. Вежливость – изобретение ханжеской буржуазной морали, придуманное, чтобы обманывать и скрывать истинные чувства.
Хуже всего, что она действительно пока не очень разбиралась в фототехнике и даже не могла сказать ассистенту пару ласковых. Попала к нему, стеклянно-глазому, в подчинение.
А он и рад. Раскомандовался, и вежливенько так – не огрызнешься.
– Позвольте узнать, сколько у вас кассет? Дайте-ка взглянуть. Благодарю… Нет, эта бракованная, вы ее засветили. Видите, трещина? Аккуратнее нужно. Заберите назад. А эту положите в резервуар. Благодарю…
Руки у него были ловкие, поворачивался он быстро. Шустро пристроил к Мирриной кассете две своих, смешал проявитель, залил, завинтил крышку, включил хронометр.
Стали ждать.
Клобуков сел на стул, сложил перед собой маленькие немужские руки – смирненько, как школьник.
Черт его знает, отчего Мирру всё в нем так бесило.
Держать в себе раздражение вредно для здоровья. В себе вообще ничего насильно удерживать нельзя.
Мирра и не стала.
– Про вашего Логинова говорят, что он враг, – объявила она. – Белогвардеец.
Очкастый засмеялся.
– Кто белогвардеец? Клавдий Петрович? Скорее уж я. Я у барона Врангеля служил.
– И так спокойно признаетесь? – поразилась Мирра.
– Не волнуйтесь, пятикурсница Носик. Кому полагается, про это знают. А насчет врага… – Пожал плечами. – У Клавдия Петровича нет врагов. Не думаю, что он вообще знает смысл этого слова.
Какая все-таки скользкая и хитрая дрянь – старорежимная интеллигенция! Сколько презрения прячется за ее хваленой вежливостью! «Пятикурсница Носик» – вроде не придерешься, а будто сукой последней обозвал.
– Жить без врагов все равно что жить без друзей, – отрезала Мирра.
– У Клавдия Петровича и друзей нет, – рассеянно заметил Клобуков, окуная пленки в фиксажницу.
– Терпеть таких не могу. Ни рыба ни мясо. Кто не умеет ненавидеть, тот и любить не умеет.
– Вы полагаете? – Он на мгновение замер, блеснул на Мирру очками. – Если уравнение верно, его компоненты можно поменять местами. В данном случае не получается. Мне доводилось встречать людей, которые отлично умели ненавидеть и никого при этом не любили. Не думаю, что вы правы.
Вот опять: ткнул носом в нелогичность, софист, а формально обидеться не на что.
Враждебно наблюдая, как он промывает пленки водяным душем, Мирра сказала:
– Такие, как вы, вечно во всем не уверены. И врагов у вас, как у вашего Логинова, конечно, тоже нет.
– А у вас есть? Много? – вежливо так, и опять со скрытой интеллигентской издевочкой.
– Много! Антанта, мировой капитализм, итальянский фашизм, японские самураи, клика Чжан Цзолина. И наша сволочь тоже: белогвардейские недобитки, бандюги, совбюрократы, мещане.
– Действительно много. А у меня только один враг. И победить его труднее, чем Антанту. Но я учусь. Кое-что начинает получаться.
Ассистент, оказывается, и не думал издеваться. Во всяком случае, ответил всерьез, задумчиво.
Мирра сразу остыла – укрутила горелку. Спросила с любопытством:
– Кто? Если не секрет?
– Боль.
– Какая боль?
– Физическая. Я ее ненавижу, хочу избавить от нее людей. Понимаете, хоть я занимаю в хирургической клинике ставку ассистента, я не хирург. Я специалист по наркозу.
– А, хлороформист.
Теперь обиделся Клобуков.
– Что за название! Хлороформ – средство допотопное и очень опасное. Оно погубило больше пациентов, чем неловкие операторы. Я анестезист.
– Какая разница? – Она дернула плечом. – Обезболивание, как его ни назови, бабская профессия. Делай что скажут. Вот хирургия – мужская.
Думала – окрысится, будет спорить, но он не стал.
– Но вы ведь хотите быть хирургом? Не боитесь мужской профессии?
– Сейчас многие женщины берутся за дела, которые считаются мужскими. Летают на аэропланах, водят мотоциклы, проектируют двигатели. Ну а я буду первой женщиной – выдающимся хирургом, – уверенно заявила Мирра.
– Желаю успеха.
И отвернулся, пропустил пленку через осушитель. Решил, конечно, что вузовка глупо хвастает, утратил к ней интерес, и раньше-то небольшой.
Мирра насупилась. Пообещала себе, что больше рта не раскроет.
Зажегся красный фонарь. Раствор в ванночке превратился в кровь, ассистент сделался похож на жреца какого-то зловещего культа: брал фотобумагу, словно печень, вынутую из жертвы, и клал под окуляр пузатого увеличителя, словно приношение на алтарь.
– Сначала отпечатаем ваши. У меня много.
Она молчала.
Клобуков развернул Миррину пленку, быстро просмотрел негативы, хмыкнул.
– Да у вас печатать нечего. Сплошь темные. Проверяйте выдержку и экспозицию. В фотокружок бы записались, чем зря пленку переводить. Нет, в самом деле! Всего один нормальный кадр.
Оставить такое без ответа было невозможно.
– У меня аппарат старый, не то что ваш. Интересно, как это вы на ассистентскую зарплату «Лейку IA» купили?
– Профессор привез из заграничной командировки. Узнал, что я старый фотограф, и решил подарить. Для дела, разумеется. У Клавдия Петровича всё для дела. Хочет выпустить пособие-альбом по базовым операциям, для студентов. С иллюстрациями. Я поэтапно снимаю все манипуляции и стадии. Сегодня вот отпечатаю «Трепанацию черепа» и «Заднюю гастроэнтеростомию». Думаю, вам как начинающему хирургу такое пособие пригодится?
Мирра не ответила, не хотела поддакивать.
Она забрала у него пленку, просмотрела сама. Чертов Клобуков был прав. Только один негатив получился годным – из сегодняшних. Четыре головы, не поймешь чьи.
– Валяйте, печатайте эту.
Когда на бумаге проступило изображение, поняла, кто это. На фоне стены Мишка Котов, Ленка Федотова и Анфиса Гриб, плюс затесался третьекурсник Арик, как его, Лившиц, у него с Анфиской роман.
– Четыре штуки печатайте, – сказала Мирра. – Нет, пять. Одну себе оставлю.
Снимки такого хорошего качества у нее – что правда, то правда – получались редко.
Где-то забили часы и долго не смолкали. Раздался нестройный вопль «Ура-а-а!!!».
– Новый год… – Клобуков обернулся на дверь. В голосе звучало то ли удивление, то ли грусть. – Когда-то я считал его важным праздником, на втором месте после дня рождения. А сейчас ни того, ни другого не отмечаю… В старые времена на новый год все пили вино, загадывали желания. И друг другу что-то желали. Подарки дарили… Самому себе, разве, подарить что-нибудь? – Разговаривал с собой, будто Мирры рядом нет. Но вот взглянул на нее – удостоил. – Раз уж получилось, пятикурсница Носик, что мы встречаем новый тысяча девятьсот двадцать шестой год вдвоем, давайте я вам чего-нибудь пожелаю. Что прикажете?
