Империя. Роман об имперском Риме - Сейлор Стивен (книга бесплатный формат .txt, .fb2) 📗
Наконец настал день снятия покрова.
В статуе не было ничего неожиданного для Адриана, так как он наблюдал за ее созданием с самого начала. Тем не менее Марк захотел устроить официальное открытие – больше ради сына, чем для императора. Но юный Луций опаздывал. Адриан явился пораньше, однако был не против подождать. Он расхаживал по мастерской, берясь за разные предметы и глубоко вздыхая.
– Сегодня Цезарь сильно озабочен, – заметил Марк. За время работы они притерлись друг к другу и общались запросто. Теперь Адриан постоянно изливал Марку душу.
– Иудейский мятеж, – объяснил император – в последние дни его мысли занимала именно эта напасть, – напоминает гидру: отрубишь голову – вырастут две. Люди продолжают гибнуть десятками тысяч. Пока большинство евреев упорствует в убеждении, будто подстрекатель Шимон Бар-Кохба является их долгожданным Мессией, восстание удастся подавить лишь почти поголовным истреблением – вроде того, что устроил в Дакии Траян. Но с иудеями труднее, они рассеяны по всей империи. Единственное перспективное решение – ассимилировать мятежный народ, хотят они того или нет. С этой целью я издал указ, запрещающий обрезать крайнюю плоть. По причинам решительно непостижимым они придают варварской процедуре почти религиозное значение. Однако мне в ней видится лишь еще одна уловка, посредством которой они намеренно обособляются. Для собственного блага и прекращения бесчинств они должны отказаться от своей примитивной веры и обратиться к истинным богам, как поступил остальной мир.
– Насколько я понимаю, ты переименовал провинцию, – сказал Марк.
– Область, ранее называвшаяся Иудеей, теперь будет Сирией Палестинской, как Иерусалим стал Элией Капитолиной. Такие вещи важны – названия, символы и тому подобное.
– А как дела у Цезаря с христианами?
Последователи культа являлись еще одной проблемой, на которую порой сетовал император.
Адриан пренебрежительно усмехнулся:
– Трения с христианами ничтожны по сравнению с иудейскими волнениями. Кое-кто из моих советников сводит тех и других воедино, но подобное отношение невежественно и устарело; огромное количество христиан не является и никогда не было иудеями. Они похожи лишь в том, что безбожие отгораживает их от соседей, но христиане, в отличие от иудеев, кажутся вполне кроткими; фактически смирение составляет часть их учения. Пока их мало и они покорны, я почитаю за лучшую политику Траяна: «Не спрашивай – не скажут».
– Но что она означает на деле? – уточнил Марк, который никогда толком не понимал этой максимы.
– Римские магистраты предпримут действия против христиан лишь в случае официальной жалобы на них. Нет жалоб – нет действий.
– Тогда выходит, что все зависит от окружения, – заметил Марк.
– Если христиане упорствуют в своем извращении, пусть живут и умирают по выбору благочестивого законопослушного большинства. – Адриан поставил глиняный макет, который рассматривал, и поднял бровь. – Разве один из твоих родичей не был христианином?
– Вряд ли, – рассмеялся Марк. Он отвечал вполне искренне: ему никогда не рассказывали о двоюродном деде-христианине.
– О нет, я совершенно уверен, что был, – возразил Адриан, который досконально изучил имперское досье на Марка, решая судьбу Аполлодора. – Да и не христианский ли символ тот талисман, который ты постоянно носишь? Я полагал, что он перешел к тебе от родственника-христианина, а ты ходишь с ним по причинам скорее сентиментальным, нежели религиозным, поскольку сам явно не принадлежишь культу.
– Христианский символ? Мой фасинум? Конечно же нет! – Марк дотронулся до амулета. – Ведь отец передал мне семейную реликвию в твоем и Траяна присутствии. Фасинум существовал задолго до того, как появились христиане.
– Успокойся, Пигмалион! Возможно, я заблуждаюсь насчет амулета, но тем не менее уверяю тебя, что брат твоего деда и правда исповедовал христианство. Сейчас мне не вспомнить имя, но я доподлинно знаю, что после Большого пожара Нерон его казнил. Тогда следование культу считалось постыдным, – наверное, поэтому ты ничего и не слышал. В семьях принято замалчивать позор, и дети узнают о нем последними, если узнают вообще. Если не веришь мне, спроси при встрече у своего друга Светония. Он не мог не прочесть о Пинарии-христианине, когда проводил свои изыскания.
– При всем уважении, Цезарь, Светоний мне не друг, – возразил Марк, расстроенный и огорошенный неожиданными откровениями.
– Вот как? Разве он не послал тебе экземпляр жизнеописаний императоров с дарственной надписью?
Могло ли что-либо укрыться от Адриана при такой огромной сети имперских шпионов?
Марк откашлялся:
– Да, Светоний прислал книгу, но я его не просил и, клянусь, так и не заглянул в нее.
– Неужели? Прочти обязательно. Неплохая работа. Довольно непристойная, но я думаю, что большинство читателей как раз и привлекают скабрезные подробности, ради которых они продолжают чтение. Ага, вот наконец и твой сын.
Они обернулись на шум, донесшийся из вестибула. Первым, с видом чуть пристыженным в ожидании выволочки за опоздание, вошел Аминтас. Не успел он заговорить, как в студию проскользнула Аполлодора, одетая в лучшую столу. Она не простила Адриану смерти отца, но никогда не выказывала гнева в его присутствии. За матерью следовал Луций, который в свои одиннадцать выглядел очень крупным и почти сравнялся ростом с отцом. Он унаследовал от Марка зеленые глаза и свет лые волосы, однако сложением походил на деда, Аполлодора.
Марк, радуясь, что неприятные откровения императора о родственнике-христианине прерваны, приступил к церемонии. Он подошел к статуе и сдернул холстину.
Адриан словно впервые увидел скульптуру. Он долго смотрел на нее, затем потянулся потрогать. Марк увидел на лице императора то же благоговение, что и при давнем первом созерцании изваяния Меланкома.
– Ты уловил, Пинарий, – прошептал Адриан. – Совершил невозможное. Теперь надо повторить.
– Повторить, Цезарь?
– Нужно изготовить другие скульптуры. Каждую сделай чуть отличной, дабы запечатлеть разные аспекты божественности Антиноя, но пусть все будут столь же близкими к жизни, как эта. Они послужат образцами для прочих мастеров, которые размножат статуи по всей империи. Готов, Пинарий?
– Ничто не доставит мне большего удовольствия, Цезарь, – ответил Марк дрогнувшим голосом. Его наполнила радостью перспектива посвятить талант и время умножению прекрасных образов, которыми он выражал преданность богу из снов, как Адриан выражал любовь.
– Хорошо, что здесь твой сын, – сказал Адриан. – В знак благодарности я хочу предложить молодому Луцию нечто весьма заманчивое. Недавно, составляя гороскопы, я открыл любопытный факт: твой сын родился в тот же день, что и один из моих протеже, Марк Вер. Поскольку мальчики абсолютные, вплоть до минуты, ровесники, я предлагаю представить твоего Луция юному Вериссимусу…
– Вериссимусу, Цезарь?
– Так я иногда зову Вера. Он настолько любит Истину, что я не в силах удержаться от игры слов [35]. Ну и коль скоро Луций и Вер совместимы, они могут вместе учиться.
Марк глянул на Луция, несколько ошеломленного новостью.
– Боюсь, Цезарь, сын мой предстанет в невыгодном свете. Я постарался обеспечить его хорошими наставниками, но его образованность едва ли может соперничать с интеллектом твоего протеже.
Адриан улыбнулся:
– Не беспокойся, я не жду от Луция состязаний на ниве учености. У Вера выдающийся ум, объем его знаний иногда поражает даже меня. Но Вер любит и спорт во всех его разновидностях. Сверстник пригодится ему для бокса, борьбы, игр в мяч, верховой езды, охоты и прочих занятий. Что скажешь?
Марку пришло в голову, что в атлетических соревнованиях сын вполне способен превзойти юного Вера: Луций был не обычно рослым и сильным для своего возраста. Он глянул на Аполлодору, глаза которой расширились от волнения. Несмотря на давнюю обиду на Адриана, она видела, какие широкие возможности открываются перед ее сыном. В одиннадцать лет Луций Пинарий будет допущен в святая святых императорского двора.
