Бессмертник - Плейн Белва (читать книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Однажды они с папой смотрели телеспектакль про нацистов и французское Сопротивление. Немцы арестовали героиню и пытали ее, срывая поочередно все ногти на ногах. Она ничего и никого не выдала, отказывалась говорить, только повторяла жутким, замогильным голосом: «Мне больше нечего добавить! Мне больше нечего добавить!» Джимми тогда подумал: «Зачем папе смотреть этот ужас, зачем вспоминать войну? Надо выключить телевизор к чертовой матери, но мне страшно. Почему он сам не встанет? Не выйдет из комнаты?»
Папа сидел и смотрел. Когда спектакль кончился, он несколько минут молчал. Молчал и Джимми. А потом папа с такой силой вмазал себе кулаком по ладони — словно противнику на ринге по морде. Джимми сидел, не зная, как встать и что сказать, чем утешить…
Спустя время отец со вздохом произнес:
— Землю сотрясает необоримый ураган. Он начался еще в дни моей юности, потом наступило затишье, но теперь — я это явственно чувствую — он набирает силы. Он скоро налетит. В щели уже заметает песок, и он скрипит, скрипит на зубах.
Джимми вздрогнул. Взглянул на часы. Шесть. Он, должно быть, заснул. Затекшее тело ломит. Стив так и не пришел ночевать. Теперь ясно, что надо делать. Вернуться к себе, почистить зубы, побриться и поехать на семичасовом автобусе в центр, в полицейское управление. Либо второе, неопознанное тело — это тело Стива, либо пора начинать поиски. Вариантов нет.
Он согнул и снова разогнул онемевшие ноги, спустился по лестнице. В стене факультета естествознания чернела дыра, рядом валялись выпавшие кирпичи, битые стекла. Все это охраняли четверо полицейских; неподалеку стояла полицейская машина. Джимми направился прямиком к ним.
— Правда, что здесь подорвался Денни Конгрив?
Полицейский смерил его холодным, непроницаемым взглядом:
— Тебя это касается?
— Да. Я дружен с доктором Харрисом.
— Вот как? Да, погиб Конгрив. И с ним еще один. Он в морге, пока не опознан. От него мало что осталось.
В глазах — жаркая влага. Джимми вытер слезы, не снимая перчаток, но его собеседники — народ наблюдательный. Один из них, смягчившись, сказал:
— Обещали: профессор выживет. Только ногу потеряет. А может, и обе.
Джимми застыл.
— Что за болваны! — сказал другой. — И взорвать-то толком не умеют! Подорвались на собственном динамите.
В машине крякнуло и затрещало переговорное устройство, полицейские навострили уши. Джимми двинулся дальше.
Потеряет ногу. Или обе. Теннисист Адам Харрис. Хороший теннисист. Второе тело в морге, от него мало что осталось.
Снова накатила боль, резкая боль под грудиной. Мой брат. Брат мой. Сын моих родителей. Боже Всевышний!
Он потащился вверх по лестнице. Перед уходом лучше бы выпить кофе, а то еще в обморок по дороге грохнешься. Или не поможет? Он свернул в коридор, к своей двери.
И увидел Стива.
Они стояли и молча глядели друг на друга.
— Ты решил, что я в этом замешан? — произнес наконец Стив.
— Господи! Нет же… Но я не знал, я точно не знал…
Стив бледен как полотно. Нет, не полотно! Он зелено-белый, как брюхо у лягушки.
— Входи, — сказал Джимми, отпирая дверь. — Входи и садись. Где же ты был? Я просидел возле твоей комнаты всю ночь.
— Вечером я уже лежал в постели, с учебником. И вдруг шум, беготня. Ну, я оделся и вышел, вместе со всеми. И увидел… увидел твоего друга… — Он закрыл лицо руками. — Джимми. Это ужасно. Ужасно.
— Так где ты был ночью?
— Меня рвало не переставая. Доплелся до медпункта, они уложили, оставили до утра. Медсестра утром сказала про Денни Конгрива. Джимми, клянусь тебе, я и не думал, не подозревал… Я верил ему, я мог бы голову дать на отсечение! Я теперь не знаю, что и думать, все бессмысленно, бессмысленно…
А Джимми объяло безмерное облегчение.
— Ладно, Стив, не казнись. Все люди ошибаются…
— Но я не этого добивался, не к этому призывал!
— Знаю, Стив, знаю.
— Мне надо уехать и подумать.
— О чем? О чем подумать?
— Обо всем. В основном о себе. Обязательно надо.
— Куда поедешь?
— Куда глаза глядят. В какую-нибудь глухомань. Я знаю одного парня — тихий такой человек, далекий от политики, — у него дом к северу от Сан-Франциско. Он приглашал в любое время, когда захочу. Наверное, к нему и поеду.
— Когда?
— Сейчас. Завтра. Хочу вырваться отсюда побыстрее. Давно хотел, только по другим причинам. Понимаешь?
— Думаю, что да. — На самом деле он не понимает брата. Жалеет его, горюет с ним вместе, но — не понимает. И наверное, никогда не поймет.
— Позвони родителям, ладно? Только когда меня тут не будет. Неохота сейчас объясняться по телефону.
— Позвоню, — кивнул Джимми. — Непременно.
В аэропорт приехали на час раньше. Встали в зале ожидания у стеклянной стены, наблюдая за приезжающими и отъезжающими, за суетой багажных тележек и за летным полем, где механики проверяют нутро самолетов и пилоты с неизменными черными чемоданчиками поднимаются на борт, чтобы лететь в Париж; в орегонский, а не канадский Портленд; в Куала-Лумпур.
— Я буду скучать по Филиппу, — сказал Стив.
— А он по тебе. Мы все будем скучать. — Имеют ли смысл эти затертые слова? Да еще если выдавливаешь их из себя таким неимоверным усилием? Что значит «скучать»?
— Джимми, не лукавь. В семье без меня станет куда спокойнее.
Почему так хочется плакать? Словно он провожает брата на верную смерть. А на самом деле слезы — от воспоминаний. В памяти всплывают сцены из прошлого: вот Стив тащится вверх по косогору с ранцем за плечами, эта картинка вообще преследует его неотступно; вот они со Стивом плещутся в ванной; а вот они маленькие и тоже в ванной, с ними Лора — они всегда купались втроем, пока мальчишки не подросли и не начали пялиться на Лору… После, уже в постели, они смеялись и обсуждали, каково жить без пениса… Вот Стив предлагает помочь ему по математике — неназойливо, чтобы не обидеть, но отлично зная, что Джимми увяз по уши и стыдится об этом сказать. А вот Стив в больнице с воспалением легких, и мама украдкой плачет в спальне, хотя категорически это отрицает.
— Они старались не показывать, но всегда любили тебя больше, — сказал Стив.
— Не больше. Просто по-разному. Мы ведь тоже разные, правда?
Стив не ответил. Объявили рейс на Гавайи, и к стойкам хлынула толпа туристов. У каждого на рукаве приколота эмблемка — чтобы не отстать от группы. В основном люди средних лет, громкоголосые, энергичные. Под плащами и пальто — яркие летние блузы. Мужчины все как на подбор лысые или лысеющие, дамы — свежезавитые, высветленные перекисью водорода. Вскоре они скрылись из виду, громко переговариваясь и стуча каблуками. Фотоаппараты, чемоданы, буйное веселье — все схлынуло вмиг.
— Мне так жаль людей, — вдруг произнес Стив. — Тщатся, борются, страдают и одновременно знают, что всем им суждено умереть. Порой я ощущаю чужие беды, точно свои собственные. И в то же время я людей не люблю. — Он говорил медленно, точно сам с собой, а не с Джимми. — Я не люблю их по-настоящему, понимаешь? Меня раздражают транзисторные приемники, гоготанье невпопад. Почти все люди — отъявленные буффоны, причем тупоумные. Мне нечего им сказать.
А Джимми кажется, что, если постараться, можно найти общий язык с кем угодно, даже с лысым стариком в пестрой гавайской рубахе. Поскольку он такой же человек, как и ты. Возможно, Джимми, по обыкновению, чересчур упрощает. Если б все обстояло так просто, Стив был бы, вероятно, совсем иным человеком.
— Как доктор Харрис? — спросил Стив. — Ты что-нибудь узнавал?
— Выживет. Одну ногу отняли у самого бедра, а другую — в колене.
— Господи! — прошептал Стив и закусил губу. — Такой мягкий, такой порядочный и честный человек…
— Да, верно.
— Не знаю, избавлюсь ли я когда-нибудь от чувства вины.
— Но ты ни в чем не замешан! Это не имеет к тебе никакого касательства.
— Косвенным образом я все-таки замешан. И касательство поэтому самое прямое.
