Утопия-авеню - Митчелл Дэвид (читать книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
Она опускает фотоаппарат, садится, скрестив ноги по-турецки:
– Доброе утро.
– Ты рано начинаешь работу.
– У тебя глаза… – она напряженно подыскивает нужное слово, – бегали под веками как сумасшедшие. Тебе снился сон?
– Да.
– Может, я сделаю серию фотоснимков: «Де Зут, спящий; де Зут, бодрствующий». Или назову ее «Потерянный рай». – Она натягивает темно-синие носки. – Завтрак внизу.
И уходит.
«Теперь мы с Меккой – любовники, или прошлая ночь была первой и последней?» – размышляет Джаспер и, неторопливо одеваясь, несколько минут изучает фотографии на стене.
На офисной кухне Мекка ест брикеты «Витабикс» из плошки, перелистывает журнал мод. Электрический чайник стонет и сипит. Джаспер выглядывает сквозь жалюзи на улочку Челси. Порывы ветра сгоняют в кучи палую листву, теребят иву и выворачивают наизнанку зонтик викария. Вдоль кухни тянется балкон с балюстрадой по пояс. Джаспер подходит, смотрит вниз, в просторную студию, увешанную драпировками и уставленную переносными ширмами, осветительной аппаратурой и штативами. В углу – декорации для фотосессии: тюки прессованного сена и пара гитар. Джаспер повторяет то, что сказал Дин, когда тот впервые вошел в квартиру на Четвинд-Мьюз:
– Классные хоромы.
– Что такое хоромы? – спрашивает Мекка.
– Жилище. Квартира. Ну или студия.
– А почему хоромы? Это где хоронят, да?
– Не знаю. Это слово не я придумал.
Лицо Мекки принимает выражение, которого Джаспер не понимает.
– С понедельника до субботы здесь находится мой босс, Майк, а еще фотомодели и прочие сотрудники. Я здесь ишачу – помогаю устанавливать декорации и все такое. В хоромах живу за бесплатно, а Майк дает мне пленку и разрешает пользоваться фотолабораторией.
– У тебя особенные фотографии.
– Спасибо. Я пока учусь.
– Там есть серия снимков с пикетчиками…
– А, это забастовка портовых рабочих в Ист-Энде.
– Как тебе это удалось?
– Я просто говорю: «Привет, я фотограф из Германии. Можно вас щелкнуть?» Некоторые говорят: «Отвали». Один сказал: «Хрен мой щелкни, мисс Гитлер». Обычно просто говорят: «О’кей». Когда тебя снимают, то как будто заявляют: «Ты существуешь».
– Такое впечатление, будто они там смотрят в объектив и пытаются сообразить, враг ты или нет. Хотя они – всего-навсего химическая реакция на бумаге. Фотография – странная иллюзия.
– В четверг в хоромах Хайнца ты играл испанскую мелодию.
Чайник глухо булькает.
– Да, «Астурию» Альбениса.
– У меня от нее Gänsehaut… гусиная кожа. Так можно сказать?
– Да.
Чайник закипает и выключается.
– Музыка – это просто сотрясение воздуха. Вибрация. Почему эта вибрация вызывает физическую реакцию? Для меня это загадка.
– Можно изучить, как работает музыка в теории и на практике. – Джаспер снимает крышку с банки кофе. – А вот почему она работает, одному Богу известно. А может, и неизвестно.
– С фотографией то же самое. Искусство – это парадокс. Оно не ощущение, но его ощущают. У этого кофе вкус мышиного помета. Лучше чай.
Джаспер заваривает чай и приносит к столу.
– Куда ты потом идешь? – спрашивает Мекка.
– У нас в два часа репетиция. В Сохо.
– А вы – хорошая группа?
– Мы стараемся. – Джаспер дует на чай. – Мы играем вместе всего месяц, так что все еще ищем свое звучание. Левон говорит, что сначала надо отшлифовать десять песен, а уж потом давать концерты. Он хочет, чтобы мы явились во всей красе и во всеоружии, будто Афина из головы Зевса.
Мекка жует «Витабикс».
– Сегодня твой последний день в Англии. Может быть, у тебя еще много дел или ты хочешь попрощаться со знакомыми? Но если ты свободна, то пойдем со мной на репетицию.
Наверное, полуулыбка Мекки что-то означает.
– Еще одно свидание?
Джаспер опасается сделать неверный шаг.
– Да, если это не преждевременно.
– Преждевременно? – (Кажется, он ее насмешил.) – Мы с тобой только что переспали. Для «преждевременно» уже поздно.
– Извини. Я не знаю правил. Особенно с женщинами.
– Мы с тобой знакомы всего два дня и три ночи.
– Да, а что?
Мекка дует на чай:
– А кажется, что дольше.
Два дня и три ночи назад Хайнц Формаджо распахнул входную дверь апартаментов в одном из роскошных особняков близ Риджентс-парка. Хайнц был в пиджачной паре, при галстуке, расшитом алгебраическими уравнениями, и в строгих очках.
– Де Зут! – (Джасперу пришлось стерпеть крепкие объятья.) – Я так и знал, что это ты! Гости обычно звонят длинным звонком – дзыыыыыыыыынь! – а у тебя получается дзынь-динь-ди-линь-дзынь-дзынь, дзынь-дзынь. Боже мой, ну у тебя и патлы! Длиннее, чем у моей сестры.
– У тебя залысины, – сказал Джаспер. – И ты растолстел.
– Ты, как всегда, образец такта. И к сожалению, я действительно прибавил в весе. На мою беду, оксбриджские профессора едят как короли.
В коридор врываются голоса и звуки колтрейновской «My Favourite Things» [14]. Формаджо ставит дверной замок на предохранитель и выходит наружу:
– Прежде чем войти, скажи мне, как ты?
– В ноябре переболел простудой, а на локте у меня псориаз.
– Я про Тук-Тука.
Джаспер замялся. Он еще не рассказывал об этом никому из группы.
– По-моему, он пытается вернуться.
Формаджо уставился на него:
– С чего ты взял?
– Я его слышу. Или мне кажется, что слышу.
– Стук? Как раньше?
– Очень тихий, поэтому я не уверен. Но… мне кажется.
– Ты обращался к доктору Галаваци?
Джаспер помотал головой:
– Он вышел на пенсию.
Из квартиры Формаджо послышался смех.
– А лекарство у тебя осталось? На всякий случай?
– Нет. – Взгляд Джаспера скользнул по изогнутому коридору полукруглого здания, в котором находится лондонская квартира Формаджева дяди. В коридоре слишком много больших зеркал. – Мне нужно найти психиатра, но я боюсь, что консультация может закончиться плачевно. Если я попаду в лечебницу, то вызволять меня здесь некому.
– Но ведь доктор Галаваци тебе поможет…
Джаспера это не убедило.
– В общем, я подумаю.
– Обязательно подумай. – Лоб приятеля разгладился. – Ну, пойдем. Все жаждут познакомиться с настоящим гитаристом-профессионалом.
– Я пока еще не совсем профессионал.
– Не говори глупостей. Я тебя всем нахваливаю. Кстати, у меня в гостях немецкий фотограф. Женского пола. Очень симпатичная. Все утверждают, что она вундеркинд. Я долго пытался понять, кого она напоминает, а потом меня осенило: тебя. Тебя, де Зут. Она – это ты, только в женском обличье. И вдобавок без пары…
Джаспер не понимал, зачем Формаджо ему все это рассказывает.
Званый ужин у Хайнца Формаджо, будучи мероприятием интеллектуальным и интеллигентным, проходил без наркотических препаратов, в отличие от музыкантских тусовок, на которых побывал Джаспер с ноября прошлого года, когда приехал в Лондон. К полуночи обслуга разошлась, и ночевать остались пятеро гостей. Джаспер собирался пешком вернуться к себе на Четвинд-Мьюз, но мороз, бренди, «Kind of Blue» [15] Майлза Дэвиса, сила тяжести и овчинный коврик заставили его передумать. Он дремал под хмельные голоса, обсуждавшие будущее.
– Капитализму осталось существовать лет двадцать, – предсказывал сейсмолог. – К концу века у нас будет мировое коммунистическое правительство.
Ливерпульский философ громыхнул каркающим смехом:
– Фигня! С тех пор как стало известно о ГУЛАГах, советская империя морально обанкротилась. Социализм подергивается в предсмертных судорогах.
– Верно! – согласился кениец. – Розово-серое человечество никогда не захочет разделить с нами власть. Все вы думаете: «А что, если они сделают с нами то же самое, что мы сделали с ними?»
