Шиша. Тринадцатая кукла - Луговцова Полина (книги онлайн .txt, .fb2) 📗
Разбойники больше не убивали людей и не жгли села. Люди делали это сами, стоило лишь немного всколыхнуть муть в их душах, чтобы всплыли на поверхность их старые обиды, чтобы проросло свежими всходами застарелое зло, чтобы жажда мести заволокла взор багровой пеленой полопавшихся от ярости сосудов.
Чем больше подробностей узнавал Лещ о разбойничьем атамане, тем большим почтением к нему проникался, и тем более странным казалось Лещу соседство Бороды с таким ничтожеством, как Одноглазый Волк. Зачем ему понадобился этот нытик? Лещ не сомневался, что Волк находился рядом с Бородой не по своей воле, наверняка Борода удерживал его при себе для каких-то целей. Ведь другие жертвы Бороды – люди, в тела которых тот вселялся в разное время, – не подавали голоса и не проявляли себя как личность. Почему же Борода оставил Волку такую возможность? Хотя… Неизвестно, сколько личностей вселилось в Леща вместе с духом Алой Бороды. Может быть, они просто затаились до поры?
Имя мне – легион…
Где-то Лещ слышал, – вроде бы, в каком-то фильме про одержимость, – что эти слова имеют прямое отношение к бесам и демонам. Наверняка и главарь воронов тоже где-то здесь, прямо у Леща внутри. Черт!
Лещ поежился, чувствуя, как тело покрывается гусиной кожей. Уж лучше о таком не думать. Надо как-то отвлечься. Самое время выяснить, что за тип этот Одноглазый Волк и что такого жуткого в его воспоминаниях.
*****
Вначале Лещ увидел траву и кеды. Трава была желтой и побитой морозом, как в октябре, а кеды – новыми, будто только из магазина. И они были заметно велики этим ногам, радостно шагавшим по траве. Ноги двигались вприпрыжку, выдавая приподнятое настроение своего обладателя. Ноги взмывали высоко над землей, словно их обладатель хотел, чтобы все вокруг заметили его новые кеды. Он будто не видел, до чего нелепо они болтаются на его ногах. Он был безумно рад и горд. В тот момент он не знал, что однажды ему суждено стать Одноглазым Волком и что прямо сейчас он беспечно топает навстречу такой судьбе. До события, которое навсегда изменит его жизнь, оставалось всего несколько широких шагов и пара коротких минут. А пока что он – обычный шестиклассник Пашка Рутаев, умеющий радоваться простым вещам, например, тому, что можно не носить пионерский галстук. Не то чтобы этот галстук ему не нравился, нет, ему не нравилось, когда его выгоняли с урока за то, что он его забывал, поэтому галстук на всякий случай лежал в кармане: вдруг ходить без галстука разрешили временно? Или, вот, отличный повод для радости – новые кеды, не такие, какие положено надевать на физкультуру, а яркие и модные, на рельефной подошве и с логотипом крутой фирмы на заднике. В прошлом году за такие кеды сразу вызвали бы к директору, а теперь, вот, можно. Теперь многое можно, правда, стоить все стало очень дорого. На кеды пришлось зарабатывать все лето, еще и рисковать, потому что заработок этот был не совсем легальным: Пашка собирал на чужих дачах ягоды, которые потом отдавал за полцены бабулям, торгующим всякой всячиной у входов в магазины – и ему не стоять, не «светиться», и бабулям прибыль. Но однажды за Пашкой погнался разъяренный дачник и чуть не схватил его, когда тот повис на заборе, зацепившись штаниной за гвоздь; пришлось порвать штаны, чтобы сбежать, и от матери здорово влетело. Но это она еще не знала, при каких обстоятельствах он их порвал. Пашка ужасно боялся, что мать узнает о его промысле, поэтому решил: как только накопит на кеды, сразу завяжет с этим делом. А когда нужная сумма набралась, выяснилось, что кеды разобрали и Пашкиного размера уже нет, остались аж на три размера больше. Пашка все равно их купил. Подумаешь, размер! Зато красотища какая! Маша сразу же внимание обратит.
– О, смотрите, клоун идет! – Тонкий девчоночий возглас потонул в раскатистом мальчишечьем смехе.
Пашка заметил на земле длинные дрожащие тени, а затем и тех, кто их отбрасывал, двигаясь наперерез ярким лучам октябрьского солнца – и наперерез Пашке. Знакомые наглые морды – Крыса, Цыган и Витька Носов (к последнему клички не клеились, возможно, потому, что желающие их приклеить сталкивались с отчаянным Витькиным протестом: тот недолго думая пускал в ход кулаки). Троица известных на всю школу хулиганов шла навстречу Пашке, и Маша была среди них. Она смеялась, и ее смех напомнил Пашке случай с разбившейся вазой, которую он случайно смахнул со стола в гостях у родственников: от звона разлетавшихся по полу осколков ему стало так же дурно, как сейчас. Мама в жизни не смотрела на Пашку с такой злостью, и Пашка никогда раньше не чувствовал себя так мерзко. В направленных на него взглядах хулиганов злости было в сотни или даже тысячи раз больше, а к ней примешивались бескрайняя наглость и хладнокровная жестокость. В прошлом году эти трое отморозков казались более адекватными, но как будто совсем одичали за лето. Хотя изменились не только они – август девяносто первого изменил многих. Над руинами поверженных святынь разгулялся ветер вседозволенности, круша то последнее, что еще держалось каким-то чудом, и, как бывает во времена страшных стихийных бедствий, кто-то испугался, поддался панике, а кто-то, наоборот, обнаглел и пустился во все тяжкие, спеша урвать в этой неразберихе кусок пожирнее.
Пашкина мама стала тревожной, растерянной и часто говорила сама с собой, сокрушаясь по поводу роста цен. Пашку пугали ее слова о том, что хлеб к обеду подорожал вдвое, а на килограмм масла теперь не хватит всей ее зарплаты, которую к тому же почему-то уже второй месяц не выплачивают, и все, что можно было продать в доме – золото, столовые сервизы и прочее имущество, имевшее какую-то ценность, давно продано. Чтобы избежать лишних вопросов и разбирательств, Пашке приходилось прятать от мамы новые кеды: он выносил их из дома в мешке для сменной обуви, а в подъезде переобувался. Увидев кеды, мама бы сразу догадалась, что они стоили намного дороже, чем килограмм масла.
– Эй, клоун! Дай свои скороходы погонять! – заорал тощий как жердь Витька и заржал жеребцом. – Ну дай, не будь жмотом!
Пашка повернул в сторону и молча продолжил путь, чувствуя, как стремительно краснеет до самых ушей.
– Стой! Куда почесал?! – подхватил смуглолицый Цыган. – Модный стал, что ли? Зазнался? Своих не узнаешь?
– Ты шнурки-то к ушам привяжи, а то скороходы потеряешь! – осклабился Крыса. Под задравшейся верхней губой обнажился ряд желтоватых зубов. Два передних зуба заметно выступали вперед, как у грызунов.
Пашка покосился на Крысу через плечо и ускорил шаг, с тоской думая о том, что до крыльца школы еще далеко. Троица продолжала зубоскалить, но их издевки Пашку не трогали, плевать он на них хотел, а в жар его бросило от Машиного смеха, фоном звучавшего за его спиной. Смех постепенно набирал силу. Пашка вспомнил, как в конце прошлого года провожал Машу из школы до самого дома и нес ее портфель. Уши и щеки загорелись еще сильнее.
Пашку схватили за капюшон куртки и дернули назад. Его ноги одна за другой взмыли высоко вверх, и он упал на спину. Кеды слетели с ног, пронеслись над ним, похожие на пестрых тропических птиц, и с глухим шлепком врезались куда-то. Смех Маши сменился визгом, его заглушил крик Витьки:
– Какого черта, а?! Клоун, ты охренел?!
Пашка ощутил болезненный пинок в бедро и охнул. Попытался подняться, но его сбили с ног грубым толчком в плечо.
– Мариетта, ты как? – Витькин тон сделался участливым, в нем прозвучали заискивающие нотки.
Пашка понял, что кеды угодили в Машу, и не смог сдержать насмешливого фырканья по поводу «Мариетты»: он еще не слышал, чтобы кто-нибудь так обращался к Маше.
– Прикиньте, ему смешно! – Голос Крысы всегда был противным, а тут Пашку аж передернуло от омерзения.
– Что с ним делать будем, Мариетта? – спросил Витька, и Пашка замер в ожидании.
Маша недолго обдумывала вердикт.
– Проучите его, чтобы надолго запомнил, – произнесла она ровным голосом, полным холодной надменности императрицы, распорядившейся наказать провинившегося холопа.
