Околдованная - Сандему Маргит (читаем книги онлайн TXT) 📗
Несмотря на то, что она этого не хотела, ее мысли обратились к сну, который приснился ей во вторую ночь ее пребывания на хуторе. Ее фантазия заработала. Что, если бы она не проснулась — что бы тогда случилось? Почему во сне это был не Хемминг? Почему это был человекозверь, разбудивший дремавшую в ней женственность? Она хотела, чтобы это был молодой привлекательный Хемминг. Она бы хотела этого! Если бы ей еще раз приснился этот сон, но с другими… Она едва решалась произнести про себя это слово. С другим… любовником? Сразу, как только она так подумала, по ее телу разлилась горячая волна. Но образ Хемминга поблек. Это был не он, тот, кого она видела, Силье уткнулась лицом в подушку и застонала от отчаяния и безысходности.
Первое, что она почувствовала, проснувшись утром, было облегчение с ногой. Боль и жжение уменьшились. А рядом в своей постели лежала проснувшаяся Суль. Она хотела встать.
— Нет, дружок, — сказала Силье. — Сегодня ты еще должна побыть в постели. Так легко это не проходит. Но я буду с тобой целый день.
Она заметила, что постепенно меняет свое отношение к горам. Несколько раз она бросала на них взгляд, полный ожидания, словно надеялась на то, что фантастические фигуры во главе с их предводителем поднимутся над выветренными горными массивами. Потом ей становилось стыдно за то, что она вела себя как ребенок.
Несколько дней спустя Суль была уже вне опасности, и Силье смогла возобновить свою работу в церкви. Теперь она работала вместе с Бенедиктом, но не получила разрешения расписывать фигуры людей.
— Никто не знает, что ты можешь преподнести, — сказал Бенедикт.
После того как они напряженно поработали какое-то время, Силье не выдержала:
— У него масса медицинских знаний, не правда ли?
Бенедикт сразу понял, кого она имела в виду.
— Да, уж это так, — отвечал он сверху, из-под крыши.
— Почему же он известен больше не из-за своих знаний?
— Они являются только чем-то вроде сказки.
— Потому что он должен скрываться?
— Наверное, это так. Он показывается крайне редко. Я видел его лишь несколько раз за всю мою жизнь, но, кажется, он испытывает ко мне своего рода доверие. Странно, что сейчас он показывается так часто. Но для этого, видимо, есть причины…
— А сколько ему лет?
— У него может быть любой возраст. В зависимости от того, чего он сам хочет в данный момент.
— Он приходил туда в церковь, он мне сказал.
— Да. Он спросил, все ли хорошо в доме, и тогда я рассказал о девочке. Тогда он поехал со мной.
Бенедикт помедлил минуту.
— Он проявляет к тебе благосклонность, Силье, — сказал он решительным тоном. — Ты должна быть за это очень благодарна — и быть с этим очень осторожной.
— Почему?
— Не задавай мне таких трудных вопросов, — рассердился он.
— Я очень хочу это знать, — сказала она спокойным тоном.
— Тьфу! — произнес Бенедикт и, задев рукой, опрокинул краску на каменный пол. — Вытри это, Силье. Тьфу!… Я, во всяком случае, не хочу стать его недругом. Ты учишься балансировать на натянутом канате.
— Его недруги — подручные фогда, — улыбнулась она, не понимая его намека. — Они, верно, почувствовали его гнев.
— Да, — подтвердил Бенедикт с отсутствующим видом. — Да, наверное, это так и было.
Во внутренних покоях аристократического особняка, находившегося в Тронхейме, лежала Шарлотта Мейден. Она не смыкала глаз пятую ночь подряд. Лишь на рассвете ей удалось немного задремать, но ее сон был беспокоен и полон кошмаров. Ее сердце словно окаменело, глаза были сухими. Она смотрела в пустоту, Комната освещалась восковой свечой, Шарлотта теперь постоянно боялась темноты. В комнате была знакомая и любимая старинная мебель, но она словно ничего не видела. Шкаф в углу с французской резьбой, элегантные стулья, вызывавшие у нее всегда мысли о Лойоле и испанской инквизиции, красивые платья… Все это было словно не здесь. Ближе к весне воздух станет теплее, думала она. Весна придет скоро, после Рождества, и все станет тогда гораздо лучше. Никто не будет мерзнуть.
Родители были очень обеспокоены ее поведением. Они ее больше не понимали. Не понимали ее раздраженность, ее нежелание выехать из города, чтобы вдохнуть свежего деревенского воздуха или нанести визит родне и друзьям в их больших усадьбах. Непонятна ее несдержанность, когда им нанесла визит ее старшая сестра с маленькими детьми. Казалось, что дети безгранично ее раздражали. Она закрывалась в своей комнате и отказывалась выходить, покуда гости были в доме. Такие вздорные причуды появились у Шарлотты, которая всегда была радостной и оживленной. Младший ребенок, она всегда была беззаботной, немного легкомысленной, находчивой в разговоре, может быть, немного поверхностной, но беседовать с ней было всегда приятно. В ее обществе все были в хорошем настроении, хотя она была не из тех, у кого привлекательная внешность. Но теперь… Впрочем, она была сама не своя уже давно, более чем полгода. Такая напряженная и странная. Но теперь она стала совсем невозможной!
Шарлотта смотрела, не мигая, в окно. То, что в ней исподволь копилось за эти многие дни и ночи, было готово вырваться наружу. Она чувствовала это. Ее попытки противостоять этому не помогали.
«Если бы я только пошла туда снова той же ночью…» — лезли ей в голову мысли. Они прокрадывались в нее хитростью, и теперь она была беззащитна против них. «Либо утром после, нельзя же было выскользнуть ночью. Или следующим вечером, или следующим утром, так думала я. Но я постоянно это откладывала. Трусливая, колеблющаяся, неуверенная. Теперь слишком поздно».
О, Боже, вот она, мысль, которую она пыталась задушить. «Слишком поздно! Слишком поздно! Слишком поздно!» Она вся сжалась в постели, чтобы побороть истерику. Но мысли не отступали. Слишком долго она их сдерживала.
Прошло тринадцать дней. Никто на земле не мог бы выжить самостоятельно за эти дни. В мыслях она видела маленький сверток под елью. Промокшее, совершенно промокшее белье, а внутри свертка так тихо, так тихо. Никто больше не плачет, никто не двигается. Крик, возникший где-то глубоко внутри, вырвался через ее глотку. Она кричала от своего бессилия, своего отчаяния, которое только возросло с тех пор, как она оставила своего ребенка и решила, что теперь свободна. Или нет, с тех пор как она несла в руках через город беспомощную маленькую жизнь. Рыдания сотрясали все ее тело. В комнату стремительно вошла испуганная камеристка в ночном чепце и с шалью поверх ночной рубашки. Таких рыданий она никогда не слышала.
— Но, фрекен Шарлотта! Что с вами? Что с вами?
Рыдания, звучавшие почти как крик о помощи, не умолкали. Они отзывались эхом по всему дому.
— Что я должна сделать? — Камеристка была в полном замешательстве. — Позвать вашу матушку?
— Нет, нет, — всхлипывала Шарлотта.
— Но что с вами, фрекен Шарлотта? Вы больны?
Ответ был невнятным, что-то вроде: «Нет, совсем нет», но, возможно, это были другие слова.
Камеристка, которая всегда держалась на почтительном расстоянии от своей фрекен, села нерешительно на краешек кровати. Шарлотта приподнялась и обняла ее.
— Помоги мне! О, помоги мне!
— А чем именно? — смущенно спросила камеристка. Она принуждала себя сидеть. Такую интимность она явно не одобряла.
Шарлотта хотела попросить ее пойти в лес и посмотреть. Но, так как она заметила неприязнь камеристки, то удержалась от этой просьбы. Нервный припадок снова возобновился.
— Слишком поздно! — кричала она. — Все слишком поздно. О, Господи, поверни время назад!
Если бы только можно было повернуть время назад, если бы можно было вернуть ребенка, держать, согреть его и принять презрение и изгнание, которые бы за этим последовали.
Двери отворились, и ее родители вошли в комнату.
— Милое дитя! — воскликнула ее мать. — Что с тобой? У тебя были кошмары?
— О, Господи, если бы это были ночные кошмары, — всхлипывала Шарлотта.
Но она рыдала так громко, что никто не мог понять, что она сказала. Мать и камеристка поменялись местами, последняя, чувствуя облегчение, первая — необычность ситуации.
