Воспоминания. Том 1 - Жевахов Николай Давидович (книги онлайн полные txt) 📗
Было ясно, что протопресвитер даже не докладывал Государю о прибытии Святыни в Ставку. Государь уехал.
Священник Яковлев вышел из алтаря, подошел к святой иконе и, опустившись на колени, долго молился.
Простившись с иконою, я, вместе с ним, вышел из храма. Предчувствие чего-то ужасного и неотвратимого сковало наши уста. Мы шли вместе и оба молчали...
То, что для священника Яковлева явилось лишь выражением нерадения протопресвитера к святыне и так изумляло его и оскорбляло религиозное чувство смиренного сельского батюшки, то вызывало во мне гораздо более глубокие переживания и причиняло мне тем большую боль, что я не мог высказать ее о. Александру.
Я не хотел посвящать его в те сомнения и колебания, какие возникали у меня перед самым отъездом из Петербурга, когда мне казалось, что не я, а полковник О. должен выполнить повеление Святителя Иоасафа, и когда я был близок к решимости отказаться от командировки в Ставку...
Я не мог поделиться с ним теми мыслями, какие явились только теперь и какие говорили мне, что я не должен был отклонять предложение графа Ростовцова об аудиенции у Ея Величества, что мне следовало лично довести до сведения Императрицы о докладе полковника О. и заручиться всем тем, что обеспечивало бы успех моей миссии, включительно до письма Ея Величества к Государю Императору.
Я сознавал, какую огромную ответственность перед всей Россией взял на себя, и боялся, что не в силах буду выполнить возложенную на меня задачу.
И потому, как ни возмущали меня действия протопресвитера Шавельского и его пренебрежительное отношение к святыне, но я видел в них и тот сокровенный смысл, какого не мог видеть священник Яковлев и какой рождал во мне мучительную боль от сознания, что, может быть, и в самом деле Господь не благословляет моей миссии; может быть, мои ощущения, заставлявшие меня колебаться перед отъездом из Петербурга, не обманывали меня, и, может быть, неправ был протоиерей А.Маляревский, настоявший на моем отъезде...
"Не будем унывать, – сказал я, в утешение самому себе, стараясь в то же время успокоить и о. Александра, – завтра, после обедни, мы увидим Государя и тогда обо всем расскажем лично; ибо, кроме нас, конечно, никто этого не сделает... Увидим мы завтра и архиепископа Константина... Я давно знаю и люблю Владыку: он поможет нам".
"Дай Бог", – ответил священник Яковлев.
Было только 7 часов... Через полчаса мы вышли из гостиницы и направились в одно из зданий, принадлежавших Штабу, куда военные и гражданские власти сходились к завтраку и обеду, и куда мы были приглашены. Там, среди этих служащих, были и мои знакомые по Петербургу и бывшие сослуживцы по Государственной Канцелярии, и меня интересовало свидание с ними, с целью ознакомиться с общим положением на фронте и свежими новостями, ежедневно прибывавшими в Ставку. Там только я мог застать и протопресвитера Шавельского...
Глава VIII. В офицерском собрании
Помещение, куда мы вошли, напоминало собою, как по виду, так и по настроению находившихся в нем лиц, курзал, клуб, или офицерское собрание в провинциальном городе, затерявшемся где-то в захолустье.
Из передней дверь вела в продолговатую комнату, где были расставлены небольшие квадратные столы, покрытые белой скатертью, с приготовленными уже для ужина приборами, предназначенные для штабных служащих. Далее, в глубине, поперек комнаты, стоял длинный стол для высших чинов. Там были места генерала Алексеева и его приближенных. Лакеи, с салфетками в руках, бегали между столиками, расставляя бутылки с вином. Налево от передней находилась небольших размеров квадратная комната, в углу которой стояло пианино, а посреди – круглый стол, с разложенными на нем, в беспорядке, разорванными журналами и газетами...
Сюда собирались после завтрака и обеда, и эта комната являлась чем-то вроде гостиной и курительной.
Мы вошли в нее... Здесь уже находились незнакомые нам лица и несколько священников, прибывших с фронта и вновь назначенных. Между этими лицами шла оживленная беседа: они весело разговаривали, балагурили и громко смеялись. Мало-помалу, один за другим, они переходили в столовую и занимали места за столиками, продолжая начатый разговор и бросая на ходу недокуренные папиросы на пол... Скоро столовая наполнилась вошедшими... Каждый спешил занять свободный столик... Ни священник Яковлев, ни я не знали, были ли места нумерованы, и садились ли каждый на свое место, или же выбирал любое, оставшееся свободным; и потому мы стояли в нерешительности, не зная, куда нам идти, и искали глазами свободное место...
В этот момент вошел, вернее, вбежал, в столовую, необычайно быстрою походкою, ни на кого не глядя, с опущенными вниз глазами, точно стесняясь присутствовавших, генерал Алексеев и, обратясь ко мне, сказал: "Не хотите ли к нам, за общий стол?" – и, не дождавшись моего ответа, так же быстро прошел к своему месту. Не желая оставлять священника Яковлева среди совершенно ему незнакомых людей и не зная, относилось ли приглашение также и к о. Александру, я оставался в нерешительности до тех пор, пока нас не заметили мои знакомые, сидевшие за маленьким столиком, и пригласили к себе.
Заняв место, я стал искать глазами протопресвитера Шавельского, но нигде не находил его.
В столовой царил тот характерный шум, какой наблюдается в ресторанах, когда обедают одновременно десятки лиц, и лязг посуды, ножей и вилок чередуясь с хлопаньем вытаскиваемых из бутылок пробок, смешивается с гулом разных голосов... Я не выносил этого шума, и он всегда мне был противен... По этой причине я никогда не принимал приглашения на званые обеды, ибо не понимал, как можно делать из обеда занятие и просиживать часами за обеденным столом...
Наблюдая эту картину, это настроение тех людей, которые находились, казалось, у самого порога бездны и своими усилиями сдерживали натиск врага, стремившегося свергнуть в эту бездну всю Россию, я делал невольные параллели между тылом и фронтом, между Могилевом и Ставкою, между этим Офицерским Собранием и тем, что находилось за его порогом...
И чем глубже я всматривался в эти параллели, тем понятнее были мне речи моих собеседников, тем мрачнее казались перспективы, тем безнадежнее положение... Не оживление и веселье окружающих вызывало у меня мрачные мысли и рождало уныние; даже не слепая уверенность в победе, какая, как психологический фактор, была ценной, смущала меня... Все это имело свое объяснение, отражало физическую потребность рассеяться, отдохнуть от напряженной работы и было мне понятно... Но я не мог понять того, каким образом все эти самоуверенные и самонадеянные люди связывали свою уверенность в победе только со стратегическими соображениями и не постигали того, что воля Божия может обесценить все эти соображения, опрокинуть все человеческие расчеты и что нужно считаться с этой волей и служить ей. Не понимал я и того, как могло согласоваться настроение людей, бывших в Офицерском Собрании, с тем настроением, какое царило не только повсеместно в России и за порогом этого Собрания, когда в том же Могилеве нельзя было встретить ни одного человека, на лице которого не отражались бы безысходное горе и глубокая скорбь, когда отовсюду только и слышались жалобы на чрезмерную работу в Ставке, от которой люди сбивались с ног, когда даже для молитвы к Богу не хватало времени и всенощная длилась только двадцать минут...
Странным казалось мне и то, что эти же самые люди, по выходе из Офицерского Собрания, точно сговорившись, надевали на себя маску уныния и принимали озабоченный вид, и я спрашивал себя, где же истинное отражение действительного положения на фронте: там ли, в столовой Офицерского Собрания, где весело смеялись и рассказывались анекдоты, или здесь, на улице, где люди шли с поникшей головою...
"Верно, Вы даже не предполагали, что увидите здесь такое оживление, спокойствие и хладнокровие", – сказал мне один из моих бывших сослуживцев по Государственной Канцелярии.
