Бабье царство - Нагибин Юрий Маркович (книги без регистрации полные версии txt) 📗
- Что делать? Ребята, инвалиды войны, герои, мучаются, где бы раздобыть папирос для штучной продажи, а он тут дерьмо в слезе размешивает! Да в Судже, в Рыльске, в Льгове, в самом Курске твою плесень с. руками оторвут!
- Так ведь туда ехать надо, а на кого я магазин брошу?
- Съездить можно... - тягуче и равнодушно сказал Жан.
- Товарищ Жан, пройдем в кабинет... - попросил завмаг...
...Возвращаются с поля колхозники. Видать, крепко устали: чуть не на версту растянулась полеводческая бригада, идут в тишине - ни разговора, ни песни, ни шуток. Поравнялось с конторой звено Настехи. Из окошка высунулась Надежда Петровна, зыркнула рысьим взглядом.
- Опять Жан не вышел?
- Опять.
- Хватит с ним цацкаться. Сколько у него прогулов?
- Вся неделя.
- Штрафуй - и баста!
Ничего не подозревавший Жан спокойно покуривал на крылечке своего дома, отдыхая от трудов неправедных.
- А Марина чего не идет? - поинтересовался Жан.
- Идет... маленько отстала, - отозвалась Настеха. - Завтра с утра отнесешь в контору двести рублей штрафу.
- Не жирно будет? - думая, что с ним играют, беззлобно огрызнулся Жан. - Может вытошнить!
- Ничего не попишешь - систематические прогулы.
- В каких купюрах платить - в крупных или мелких? - резвится Жан.
Подошла огорченная и разозленная Марина.
- Думаешь, она шутит? - завела на высокой ноте. - Здесь так положено!
- Нет такого закона, - сказал Жан, все еще пребывая в странной беспечности.
- А у них есть! - бессознательно отделяя себя от колхоза, крикнула Марина.
- Вы что?.. - побледнел Жан. - Ты что?.. - Он с ненавистью поглядел на звеньевую. - Сдурела, зараза? Да я за двести рублей горло перегрызу. Катись отсюда, не то всыплю горячих - небось срамотно будет!
- Но-но, полегче! - сказал Лубенцов и загородил собою Настю.
- Ты кто такой? - Жан встал, одернул рубаху. - Ты-то чего лезешь?
- Не встревай, Костя, сами разберемся, - сказала Настеха. - А штраф платить придется.
- Поговори еше, фрицев матрас!
- Сволочь! - Кулак Лубенцова обрушился на челюсть Жана. Тот упал, сильно приложившись затылком о ступеньки крыльца.
- Чего дерешься, дурашлеп?! - яростно закричала Марина. - Правда глаза ест? Хошь не хошь, а невесточка тебе досталась с брачком! С фрицевой зазубриной!
- Настя!.. - беспомощно сказал Лубенцов. - Настя, чего она?!..
Странная полуулыбка забилась на лице Насти.
- Вишь, молчит! - с торжеством сказала Марина. - Не может соврать перед народом! - Опустившись на корточки, она пыталась поднять Жана
- Настя!.. Ну чего ты молчишь?.. Настя! - потерянно бьется голос Лубенпова.
Он оглядывает людей, ищет у них защиту Насте, но люди отводят глаза, не зная, как объяснить внутреннюю неправду позорного обвинения. Лубенцов понимает это по-своему, лицо его становится жалким, потерянным.
- Настя, как же так?
- А вот так! - звонко сказала Настя, повернулась и пошла.
Заплакал бывший танкист и, как был, не разбирая дороги, через буерак, потащился вон из деревни.
Жан очухался, сбегал в сени и вернулся с колуном.
- Где он, сволочь? Я его обрублю!
- Ты уже его и так обрубил... да и ее тоже... - с печалью и презрением сказал Василий.
- Ищи ветра в поле! - добавил кто-то.
И люди видят, как Лубенцов, выйдя на большак, остановил полуторку и перевалился в кузов.
- Сука ты, Жан! - сказал Василий.
Жан замахнулся колуном. Василий без труда обезоружил его и зашвырнул колун в палисадник. Оттуда с квохтаньем выскочила наседка. Все дружно проследили за рябой курицей, которая, взмахивая крыльями и теряя перышки, перебежала улицу и юркнула под створку ворот. Люди чувствовали какую-то свою вину в случившемся, но не знали, как поступить, и потому цеплялись за мелочь внешних впечатлений.
Беда, как предгрозовой ветер, захлопала створками окон, дверьми, калитками, заметала по улице бабьими подолами, и не узнать, кто первый крикнул тут же подхваченное всеми:
- Настеха повесилась!..
...Казалось, Надежда Петровна спокойна до бесчувствия, если б не тяжкая, страшноватая краснота в лице; кровь вздула виски толстыми венами, налила выкатившиеся из орбит глаза. А голос звучал деловито и ровно, когда, быстро шагая деревенской улицей, она выспрашивала у Анны Сергеевны:
- Кто ж первый обнаружил-то?
- Дуняша. Она сразу почуяла недоброе - и за Настехой... Прибежала, а та уже распорядилась. Дуняша, молодец, схватила косу и обрезала гужи...
- Настеха не поуродовалась?
- Маленько шею ободрала.
- Плачет?
- Нет, молчит.
- Это плохо, надо, чтоб плакала.
...- Что же ты наделала? - сказала Надежда Петровна непривычно маленькому Настехиному лицу, потонувшему в подушке. - Ты же не себя казнила, ты всех нас казнила, а лютей всего Дуняшу и меня. Жестоко это, Настя-Лицо молчит, хотя глаза открыты, не понять, доходят ли слова председательницы.
- Нельзя так, Настя... Из-за подлости мелкой шушеры губить такое чудо чудное, как жизнь!.. Лицо молчит.
-- Ведь ты любишь Костю. Разве его тебе не жалко? Думаешь, стал бы он жить, когда б ты в своем зверстве успела?
Лицо плачет.
Надежда Петровна сразу вышла из горницы. Конюх и тренер держат Эмира, запряженного в легкий шарабан.
- Загубишь коня, Петровна! - с тоской говорит тренер.
- А хоть бы!.. Это всех коней дороже! - Петровна забралась в шарабан, взяла вожжи, кнут. - А ну, пускайте!..
Конюх и тренер рассыпались по сторонам. Эмир повелся в оглоблях, чуть осадил, всхрапнул и полетел.
- Быть ей без головы! - сказала Комариха,
Осталась позади деревенская улица, сивый старик сторож едва успел откинуть околицу, и шарабан вынесся на большак.
Густая пыль, позлащенная идущим под гору солнцем, скрыла шарабан, а когда он вновь возник, то под ошинованными колесами дробилась щебенка шоссе.
Деревянный мосток кинулся под ноги коню, мягко прогрохотал гнилыми бревнами, будто сыграл какую-то мелодию, и часто забисерил гравий о днище шарабана. Широко, мощно шел Эмир, подлинно "холсты мерил", и не сбился гордый конь с рыси, когда Петровна круто завернула его на целину.
По скошенному клеверищу и пару ровно прошел шарабан, а затем началось дикое поле, поросшее колокольчиками и ромашками, а в цветах скрывались серые лобастые камни - знаки ледового плена земли. Объехать их не было возможности. Шарабан резко подкидывало вверх, заваливало набок. Петровна держалась в нем лишь весом грузного тела да злостью. Стоило Эмиру раз сбавить скорость, как она вытянула его кнутом, и оскорбленный конь понесся вперед, грудью рассекая цветы и рослые травы.
Поле пошло оврагами, балками. Упряжка то скрывалась из виду, то над краем пади возникала узкая голова коня. Они пронизали березовую рощу, ободрав ступицами колес белые стволы, и вымахнули на асфальтовое шоссе под носом у полуторки. Впереди уже виднелись железнодорожные постройки и печально сигналил маневровый паровозик.
Костя узнал председательницу и, не раздумывая, на всем ходу выпрыгнул из кузова Он упал, больно ударившись об асфальт, вскочил и побежал к ней.
Надежда Петровна уже сошла на землю и оглаживала взмокшую морду Эмира.
- Сядь, - сказала она Косте.
Он покорно сел на краю кювета, она тяжело опустилась рядом.
- Слушай: была девочка, был парень, дружили. И вся деревня, как положено, дразнила их "жених и невеста". Парня взяли на финскую, и он замерз у погранзнака "666", легко запомнить. Девочка подросла, стала девушкой, полюбила хорошего человека. Он ушел на Отечественную. Через неделю ей доставили похоронную... Потом другую пару дразнили "жених и невеста", и немецкий солдат хотел эту "невесту", девочку, ребенка, чести лишить. Чтоб спасти ее, Настя себя, как кусок мяса, тому солдату кинула. Нынче девочка Насте долг вернула - вынула ее из петли.
- Как?! - Он схватился рукой за горло.
