Крысоlоvе - Пунш Ева (е книги .txt) 📗

Заставил ее бросить курить: «Нам нужен рабочий нос» – и велел брать пример с охотничьей собаки.

И он был очень изыскан в еде.

Времена простецких щей, борщей, свиных отбивных и бифштексов с яичницей, королевой которых была Ася, состоя личной стряпухой при капитане Нике,– канули в Лету.

Настала эпоха заварных пирожных, профитролей, паштетов, рулетов, обилие свежих фруктов и овощей, в том числе и самых экзотических. Самостоятельно и придирчиво он выбирал свежую рыбу – только живую. Знал все питерские продуктовые рынки и тамошних торговцев по именам – тут он брал свежую рыбу, тут – телячью печень; птицу и дичь; там – грибы и орехи. У него была своя зеленщица, и свой старичок с пряностями и специями. «Я должен видеть глаза продавца печенки»,– заявлял он, а подумав, добавлял: «А еще лучше, если бы я мог видеть его печень». Несмотря на дружбу с рыночными торговцами, этот мужчина не ленился самостоятельно посещать фермерские и частные хозяйства, да и дичь и рыбу предпочитал добывать сам.

Ася научилась готовить артишоки, спаржу и специальные соусы к ним, никакой муки и маргарина, теперь основой соусов стали бальзамический уксус и оливковое масло Extra Virgin.

Ася училась всему заново, вспоминая, как Тамара Ивановна рассказывала им на занятиях – демонстрируя наглядные пособия 1963 года, что «артишоки – еда буржуазная, даже по картинке понятно».

Крепкие бульоны, прозрачные супы, крутоны и корнишоны, воздушные слойки и желатиновые десерты. Еда должна быть красивой. Ася научилась резать огурцы прозрачными лепестками, а из белокочанной капусты вырезать прекрасной хрупкости и пышности «хризантемы». У него дома не было комнатных декоративных цветов, но он выращивал розмарин, мяту и эстрагон – в ящиках на подоконнике. Все стало немножко тоньше и сложнее. Много, горячо и сытно – вот чего ожидал от еды Ник. Но для этого мужчины еда имела смысл как дополнение к вину, подчеркивать вкус, гармонировать с букетом, оттенять послевкусие.

Послевкусие – было ключевым словом. Он цепкими пальцами держал Асин затылок, пока она катала вино во рту, пытаясь сформулировать ворох ассоциаций, которые возникали в ее рту. К удовольствию учителя – на кончике ее языка таились самые диковинные сочетания.

– Смотри, есть такая французская пословица: «Продавать надо на сыре, а покупать – на хлебе».

– Что это значит?

– Смотри, вкус у всех не то что испорчен, но практически отсутствует. С детства. Причем, вкус не только к еде, а к музыке, стихам, цветовой гамме. Детям нравится сладкое, красное и ритмичное, как Агния Барто, с примитивными рифмами «хочу-молчу». Позднее им начинает нравиться «Макдоналдс», и нравится – многим до самой старости. Ярко, красочно и явный вкус продукта – кетчуп и соленые огурцы вполне компенсируют отсутствие мясного вкуса.

И сыр...

– Ты не любишь сыр?

– С ума сошла! Я очень люблю сыр. Но сыр – это слишком явный вкус, он забивает все остальные нюансы. Посмотри, сыром сдабривают любое блюдо – омлет, рыбу, мясо, овощи; сыр добавляют и в салаты, и в выпечку, даже в простой хлеб. Просто так. Соленый, яркий специфичный вкус. То есть, с сыром в любом случае будет вкусно, можно не беспокоиться – о пряностях, травах, специях.

– А при чем тут – «продавать и покупать»?

– Ну, как видишь, сыром маскируется и выигрышно продается – практически любой вкус. Вино – не исключение. С сыром вино начинает играть теми красками и теми нотками, которые в нем и не были заложены. Оно вдруг становится богатым, многогранным, полноценным. Ты не чувствуешь вкус вина, ты чувствуешь то, что ему принес и добавил сыр. Ароматическая добавка, вкусовая приправа – не более того. Чтобы оценить истинный вкус вина – при дегустации допускается только хлеб, лучше черствый, и чистая вода. Это же элементарно, чем меньше ты намешаешь вкусов, тем точнее ты почувствуешь вино.

Хлеб, вода и вино. Точнее, вино, хлеб, вода. Ася училась выпекать не пироги, но простой хлеб. Та простота, которой ее дарил второй мужчина,– оказалась гораздо сложнее, чем ей показалось вначале.

В любви тоже не было той внятности, к которой она привыкла, прожив три года с Ником. Такое ощущение, что, отправляясь с ней в постель, этот мужчина не снимал одежды и маски, а наоборот, натаскивал на себя вместе с презервативом очень странную роль. У него менялась мимика, пластика, тембр голоса. В постель к ней ложился совсем другой человек, не тот, с которым она проводила все дни.

Довольно прохладно, слегка отстраненно, но очень старательно, долго, умело. Изощренно и даже изысканно, но каждый раз – будто показательное выступление. Он так тщательно заботился об ее удовольствии, что оно практически всегда оставалось недостижимым. Он очень старался.

Ася хотела объяснить, что нужно все иначе. Он начал стараться еще более тщательно. Тогда Ася выбрала не самый честный, но довольно понятный путь: она начала симулировать собственное удовольствие, чтобы мужчина убедился – его старания не прошли зря. После этого и он уже мог продолжать и кончать ради собственного удовольствия, не заботясь о ней.

Иногда и Асе удавалось поймать его новый ритм – ритм расслабленности, но такое случалось нечасто.

Но и трагедии в этом никакой не было. Ася была очень счастлива с ним. Три года. Она не переняла его привычки, словечки и длину стрижки, но безо всякого сомнения – этот мужчина изменил и ее стиль, и образ жизни, и глоссарий.

Ася не пыталась подражать ему в мелочах, но с огромным наслаждением играла при нем роль ученицы.

Он занимался не только ее профессиональным образованием.

Он приносил ей книги и фильмы (и не только учебники по энологии, потому что ежегодный справочник Хью Джонсона и отчеты Паркера – он просто заставлял ее выучивать наизусть).

Мужчина водил Асю в Эрмитаж, каждую неделю, если они были в Петербурге, а не в командировке в очередной винодельческий регион. До него Ася в Эрмитаже не бывала. Живопись и скульптура не входили в круг ее интересов. Еда, Ник, море, собака – вот каков был порядок ее приоритетов, да и полный их список.

Немудрено, что в Эрмитаже она в первую очередь была покорена полотнами Снейдерса, а потом и остальными натюрмортами малых голландцев.

Рыбная лавка. Мясная лавка. Натюрморт с дичью.

Мужчина посмеивался над ней:

– Ты повсюду видишь еду.

Это было правдой. Еда до сих пор занимала главное место в ее сердце и в ее жизни. Еда – это был ее способ познания этого мира – и способ общения с ним.

Единственное, что не изменяло ей – это еда. Это был ее плот, на котором она плыла. Про еду она знала и понимала все. Она ее чувствовала так, как ни один мужчина никогда не чувствовал ее.

IX

В качестве эпиграфа:

**/**/2008 lina write:

как я люблю – завтракать в одиночестве.

умру толстой и красивой. красное вино медленно льется в холодную минеральную воду.

у меня по химии была двойка. я не знаю, как называется этот процесс.

но он меня завораживает.

а еще красиво – молоко, которое переливается на плиту (кофе вот у меня никогда не «убегает» – но наверняка тоже красиво).

мясная кровь, которая, наоборот, запекается – на раскаленной сковородке.

тесто, которое поднимается. ты чувствуешь это руками, ты чувствуешь это носом – как оно меняется.

все, что меняется. и сыр, который растекается.

да. сыр течет, а белок коагулирует.

**/**/2008 lina write:

кормить мужчин.

я думала, честно: есть мужчины, равнодушные к еде – то есть, они воспринимают еду как факт. хотят жрать. все равно что. иногда с оговорками – «только не манную кашу», «только не селедку» – но в целом они декларируют правило: «мне наплевать, что есть, я неприхотлив».