Доктор Данилов в госпитале МВД - Шляхов Андрей Левонович (полные книги .txt) 📗
Самое главное преступление Кочерыжкина заключалось в том, что он продолжил звонить в кардиореанимацию и настаивать на переводе после того, как ответственный по госпиталю велел ему оставить идею с переводом и разбираться с пациентом самостоятельно. За подобную самодеятельность и в обычных больницах убивают, а в госпитале, где дисциплине традиционно придают большее значение, тем более.
Свой «предварительный» обход Данилов начал с «камня преткновения», того самого, так и не переведенного мужика. Пока в отделении тихо, можно подробнее расспросить его о том, что он делал в часы, предшествующие снижению давления.
Пациент уже проснулся и, судя по умоляющему взгляду, прямо-таки горел желанием пообщаться с доктором. Ему даже наводящих вопросов задавать не потребовалось. Стоило только Данилову подойти, как мужчина спросил:
— Скажите, доктор, а от снотворного давление может падать?
— Смотря от какого, Сергей Антонович, — ответил Данилов, снимая с шеи фонендоскоп.
— От гимедорма. — Пациент попытался сесть, но Данилов придержал его, покачав головой — мол, не надо вставать, лежите, как лежали.
— От гимедорма может, особенно если принять несколько таблеток или же запить его алкоголем.
— Алкоголем я уже седьмой год не балуюсь, — Сергей Антонович постучал указательным пальцем по левой стороне грудной клетки, намекая на свое больное сердце, — но вот сон у меня, доктор, чуткий. А в палате нас трое, и оба моих соседа храпят так, что заснуть нет никакой возможности. То снотворное, что назначали мне в отделении, не помогало совершенно, вот сестра и принесла мне упаковочку гимедорма.
— Так вот взяла и принесла? — удивился Данилов. — Гимедорм же относится к сильнодействующим учетным препаратам.
— Она… имеет возможность, — замялся пациент.
— А вы никогда его раньше не принимали, Сергей Антонович?
— Нет, но сестра порекомендовала, сказала, что гимедорм очень хорошо действует. Я перед тихим часом выпил таблетку…
— Обедали? На сытый желудок выпили?
— Нет, не обедал, аппетита не было, так, в салатике поковырялся, и все. Выпил, значит, прилег, поворочался минут пять с боку на бок и принял еще одну таблетку. Рассосал ее под языком, чтобы скорее подействовало.
— И что?
— Подействовало, — Сергей Антонович поморщился, — очнулся уже у вас.
— Значит, гимедорм, говорите…
— Гимедорм, доктор, он у меня в тумбочке лежит.
— В тумбочке — это хорошо, — одобрил Данилов, прикидывая, как ему лучше поступить. — Значит так, Сергей Антонович, насколько я понимаю, про гимедорм вы сказали мне первому.
— Да, вам первому. Другой доктор больше про сердце спрашивал, когда болело, чего и как. Да и сам я только утром вспомнил, что принимал снотворное.
— Тогда сделаем так, Сергей Антонович. — «В конце концов, врач всегда должен действовать в интересах больного», — подумал Данилов. — Про гимедорм вы больше никому не рассказывайте, а когда вернетесь в палату, тайком, так, чтобы никто не видел, отдадите его вашей сестре. А докторам говорите… Вы дома от давления что пили?
— Капотен.
— А докторам говорите, что самовольно приняли две, или нет, лучше три таблетки капотена из личных запасов, потому что у вас болела голова, и вы решили, что поднялось давление, а врача или сестру беспокоить постеснялись. Так будет лучше, а то запишут в историю про гимедорм, и рано или поздно информация докатится куда следует.
— Этого нам не надо.
— Вот и я об этом. Скоро будет обход начальника отделения, обдумайте в деталях, что вы будете говорить. А сейчас давайте осторожно присядем, чтобы я смог послушать, как вы дышите.
— Спасибо, доктор. А как вас…
— Владимир Александрович.
— Если какие проблемы водительского плана будут, Владимир Александрович, права, не дай бог, отберут или что другое, то всегда обращайтесь ко мне. Я хоть и на пенсии, но связи остались.
— Спасибо за предложение, но у меня нет машины.
Данилов выслушал легкие и сердце Сергея Антоновича, пропальпировал живот, посмотрел, нет ли отеков на голенях, и сказал:
— Сейчас снимем контрольную кардиограмму, потом сделаем «эхо» и, если все будет хорошо, к вечеру переведем вас обратно. Кровь у вас утром брали?
— Брали. Только можно не в мою старую палату, а в другую!
— Это уже не в моей власти, я перевожу в отделение, а уж в какую конкретно палату вас положить, решают там. А затыкать уши вы не пробовали?
— Нет, не пробовал, все больше на снотворное надеялся.
Два перевода, три поступления, одна смерть. День выдался довольно хлопотным, в каком-то смысле и тяжелым (даже ожидаемая, спрогнозированная, можно сказать — обоснованная, смерть все равно остается смертью), тем более что работать пришлось одному Данилову. Роман Константинович сразу же по завершении обхода уехал в управление на разбор какого-то случая трехмесячной давности и предупредил, что сегодня уже не вернется.
Лишь в восьмом часу вечера Данилов добрался до дивана и развалился на нем с чашкой кофе в одной руке и бутербродом в другой. «Ах, какое блаженство!» — подумал он, делая первый глоток. Плеваться кофе через левое плечо было несподручно, стучать по дереву тоже — обе руки как-никак заняты, вот и сглазил Данилов свой покой. Он еще не успел доесть первый бутерброд, как послышались знакомые стремительные шаги, и в ординаторскую влетела (просто войти — это так скучно!) доктор Половникова. В рабочей форме — пижама плюс халат.
— Добрый вечер!
— Добрый, — ответил Данилов, машинально глядя на часы — уж не перепутал ли он, заработавшись, утро с вечером.
Половникова поставила сумку на подоконник, схватила без спросу один из лежавших на столе даниловских бутербродов, плюхнулась на диван, откусила, прожевала и сказала:
— Не хватает тонко порезанного соленого огурца! Не маринованного, а именно — соленого.
И тут же откусила по новой.
— Меня устраивает. — Данилов отправил в рот остаток бутерброда и привстал за следующим.
— Ты не гурман! — Половникова владела умением довольно членораздельно говорить с открытым ртом.
Они уже успели перейти на «ты», как-то незаметно, само собой.
От предложенного Даниловым последнего, четвертого бутерброда, Половникова отказываться не стала.
— Я оставлю его на завтрак, — сказала она, убирая бутерброд в холодильник и рассматривая его содержимое. — А баклажанная икра твоя?
— Нет.
— И булочки не твои?
— И булочки не мои.
— Прекрасно! — Половникова наконец захлопнула дверцу. — Значит, обед у меня тоже есть, а на ужин я съем чью-нибудь запеканку.
На пациентов, находящихся в реанимации, независимо от их состояния ежедневно отпускаются завтраки, обеды и ужины. Так положено. Часть пациентов не может есть ввиду отсутствия сознания, другая часть не имеет аппетита, поэтому разжиться чьей-нибудь ненужной порцией в реанимации не проблема.
— Что, подумал — время перепутала? — Половникова обернулась к Данилову, продолжавшему сидеть на диване.
— В первый момент так и подумал, — признался Данилов.
— Зря, не такая я дура, чтобы путать день с ночью. — Половникова включила чайник и достала из шкафчика свою чашку и пакетик с чаем. — У меня трагедия семейного масштаба.
Она замолчала, явно ожидая вопросов от Данилова, но Данилова не интересовали чужие трагедии, тем более семейные.
— Я с мужем поссорилась, психанула и ушла из дома, — продолжила Половникова. — Сначала хотела поехать к сестре, а потом вспомнила, что завтра мне на дежурство, и решила: «А поеду-ка я на работу, хоть один раз не опоздаю». Вот и приехала. А ты что, не рад мне?
— Мне все равно, — не стал лгать из вежливости Данилов, — приехала так приехала. Бокс пустует, можешь там спокойно поспать за двумя дверьми.
— Я не буду спать в боксе! — Половникова налила в чашку кипяток и присела на край стола. — Там жутко. Я начну вспоминать всех, кто там умер, и так и не смогу заснуть. Лучше уж я лягу в Ромином кабинете, он не станет возражать.