Повелитель Вселенной - Сарджент Памела (мир книг TXT) 📗
Так вот что он увидел. Зная, что хан хочет, чтобы с Учителем обращались хорошо, монголы делали все возможное, чтобы понравиться ему. Он только проехался по этой земле. Ему не приходилось годами выносить завывающие ветры и порывы пурги, чтобы понять, насколько было равнодушно Небо к человеческой судьбе. Ему не придется провести остаток жизни, пугаясь пустоты, окружающей станы. Вот что она рисовала теперь — необъятное голубое небо, желтые степные травы, пригибаемые ветром, одинокое дерево со скрученными ветвями, юрту у подножия холма, табун лошадей под черной гранитной скалой. Она уже не могла представить себе, что там, вне этой земли.
— Мой муж хан, — сказала она, — любопытный человек. Он окружил себя учеными людьми и хочет, чтобы они отдали ему свою мудрость, как города отдают свои сокровища. Но от вас он хочет не только мудрости, Учитель. Он хочет получить эликсир, продляющий жизнь.
Чан-чинь улыбнулся.
— Но у меня нет такого эликсира.
— Вас называют алхимиком, Учитель.
— Эта наука дает большие знания, но не секрет продления жизни. Моя алхимия имеет дело с душой. Я могу лишь наставить императора, как взрастить в себе божественные элементы и владеть теми, что ближе к Земле. Он должен избавиться от желаний с тем, чтобы способствовать этому превращению — только тогда он сможет продлить свою жизнь.
Шикуо поджала губы.
— Он будет очень разочарован.
— Я должен сказать ему правду, — согласился монах. — Возможно, когда он избавится от желаний, то будет готов выслушать Дао.
Она наклонилась к нему.
— Я скажу вам то, что слышала от других. Некогда хану служил один шаман. Этот человек знал много заклинаний, но когда он перестал быть нужным хану, принц Тэмугэ сломал ему хребет. Я молюсь, чтобы и вас не постигла та же участь.
— Я не боюсь смерти. Все на свете меняется, и смерть — это лишь еще одно изменение. Распад питает жизнь, и душа пламенем возносится на Небо. — Старик погладил бороду. — Вы говорите, что шамана убили. Из этого я делаю вывод, что магическая сила этого человека была не так велика, как думали некоторые, и что монгольского императора нелегко обмануть. Тем больше причин сказать ему правду. Если уж ему суждено править нами, то я должен найти путь к лучшей стороне его натуры. Разве вы не делаете то же самое, почтенная госпожа?
Шикуо не ответила.
— Вижу, что нет, — сказал он. — Ваше высочество, вы не сможете обрести покоя, пока не поймете, каков мир, и не перестанете мерить его своими нуждами, желаниями и разочарованиями. Вы не сможете увидеть людей в их истинном свете, пока не узнаете благородных черт каждого. Вы должны уподобиться воде, питающей почву, по которой она течет, и принимающей форму сосуда, в который ее наливают.
— Такова я и есть, — сказала она.
— Тогда почему вы не обретете покоя? Наверно, потому, что вместо восприятия яркого пламени, которое горит в других, вы позволяете злу, заключенному в них, порабощать вас.
— Я не могу позволить вам говорить со мной в таком тоне. Учитель.
— Тогда, возможно, вы позволите мне уйти. — Чан-чинь встал. — Я еще раз благодарю вас за щедрые дары, которые вы прислали мне и моим последователям. Мне надо подготовиться к аудиенции у императора.
Она смотрела ему вслед. Пламя в ней самой погасло. Чан-чинь увидел это.
Шикуо махнула рукой Ма-тан.
— Принеси вина.
— Вы не собираетесь рисовать? — спросила Лин.
— Не сегодня. Гораздо приятнее пить и представлять себе, какие красивые картины я могу нарисовать.
Это продолжалось уже много дней. Шикуо пошевелила пальцами, которые стали менее гибкими, и потянулась за чашей.
110
Хулан и ее охрану встретили пять солдат. Один из солдат сказал ей, что здесь пал Мутугэн, сын Чагадая, а ее собственный сын был тяжело ранен. Хан приказал, чтобы она осталась с Кулганом.
Большая часть армии двинулась дальше. В долине остались следы деятельности Тэмуджина. Высокие каменные стены цитадели были закопчены огнем и все в пробоинах, камни у их подножья завалены отрубленными головами. Меж камней блестели осколки цветной посуды, в долине реки обугленные полосы обозначали место, где некогда стоял город Бадьян. Поля были вытоптаны, изрыты, обглоданы догола. Черные птицы пристроились на бесчисленных кучах отрубленных голов.
Холодный ветер трепал косынку, прикрывавшую ее лицо. Над долиной высились снежные вершины. Снег не таял на них даже летом. В скалистых ущельях завывали ветры, и ходили слухи, что в них живут драконы, швыряющие каменные глыбы в тех, кто осмеливается искать там проходы.
Люди молча ехали с ней мимо поваленных ив и тополей и куч отрубленных голов. Арыки, по которым отводилась вода реки, были забиты трупами с переломанными ребрами и раздавленными животами, невыносимо воняло гниющей плотью.
— Хан приказал нам не брать пленных и не грабить, — сказал наконец кто-то. — Он распорядился, чтобы все живые существа — взрослые, дети в чреве матерей, птицы, даже кошки и собаки — были убиты. Мы ничего не взяли в Бамьяне, и хан постановил, чтобы больше здесь никто и никогда не жил. Эти люди поплатились за смерть внука хана и за то, что ранили твоего сына, госпожа.
Ее сын, видимо, на краю гибели. Хулан рассматривала далекие полевые шатры, стоявшие в южной части долины, выискивая копье с черными лентами возле одного из них. Хан наказал своих врагов. Если Кулган умер, она может отомстить лишь отцу, который с такой охотой взял его на войну.
Хулан привели в шатер, где лежал ее сын. Она подняла одеяло и увидела глубокие раны на бедрах и ребрах, правая нога была в лубке. Жить он будет, но шрамы останутся на всю жизнь.
Она ухаживала за ним два дня, спала рядом с ним. На третий день он оправился настолько, что мог держать кувшин, который она ему подала. Его реденькие усы выпачкались в кумысе, она отерла ему рот рукавом, словно он был еще ребенком.
— Мама, — сказал он.
— Если бы я потеряла тебя…
Она не договорила — даже желание, чтобы муж умер, было изменой.
— Я охромею, — сказал Кулган, — но мужчине не надо ходить далеко, если есть конь… — Он хохотнул. — Лучше быть колченогим, чем потерять правую руку, а так я буду владеть и мечом, и луком.
— Некоторое время тебе не придется сражаться.
Он допил кумыс и вернул ей кувшин.
— Чагадай вовремя поспел сюда для казней, — сказал Кулган. — Меня унесли с поля, но Сукэ сказал мне об этом позже. Отец приказал людям не говорить Чагадаю, что его сын убит, и стал выяснять у Чагадая, насколько тот покорен ему. Наверно, отец вспомнил Ургенч.
— Наверно, — согласилась Хулан.
С Угэдэем во главе три старших сына Тэмуджина прошлой весной наконец взяли этот город, но добычу разделили, не выделив доли хану. Угэдэй хотел смягчить отношения между братьями, отдав им большую часть добычи, но это разгневало ее мужа. Только заступничество генералов Тэмуджина спасло троицу от наказания. С тех пор Джучи не покидал окрестностей Ургенча якобы для того, чтобы обеспечить их безопасность.
— Во всяком случае, — продолжал Кулган, — Чагадай сказал, что скорее умрет, чем не подчинится приказу отца. Отец потребовал, чтобы Чагадай был верен своему слову, и Чагадай поклялся, что примет смерть от руки отца, если когда-либо нарушит его. Отец сказал, что его сын пошб, и запретил выказывать свою скорбь. Сукэ сказал, что Чагадай сдержал обещание — он не плакал в присутствии отца.
Это было похоже на хана — проверить человека, даже сына, в тяжкую для того минуту. Она гадала, когда он сможет потребовать проявления верности от Джучи, все еще медлившего с возвращением с севера, проявляя заботу о государстве, а не о троне, который отец отказался передать ему.
Хулан дотронулась до косичек, свернутых за ушами сына. Он оттолкнул ее руку.
— Надо поправляться, — сказал он. — Еще предстоит столько боев.
Хулан вернулась в главный лагерь осенью, хан прибыл в него в начале зимы. Его опередила весть об успехах на юге, где сын шаха Джелал-ад-дин организовал мощное сопротивление. Сам хан выехал на помощь Хутуку после поражения его приемного брата, и ему удалось потеснить Джелал-ад-дина за Инд.
