Трезориум (адаптирована под iPad) - Акунин Борис (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Неужели Филипп Панкратович что-то знает, по своей чекистской линии?
Они молча шли через какой-то хозяйственный двор с гаражами. У стены там валялся бюст Гитлера, весь в дырьях. Похоже, по нему стреляли из автомата.
– Нам вон туда, – показал подполковник на видневшуюся в дальнем конце пристройку. – Ведомство у меня невидное, выделили на задворках какую-то сарайку. Там и обретаюсь.
На Рэма он поглядывал, пожалуй, одобрительно.
– Да, совсем ты на Антоху не похож. Он как подушка, а в тебе чувствуется железный стержень. Советское воспитание. Рэм – это Революция-Электрификация-Механизация, так что ли? Помню тебя, как ты планер собирал. Чего ж не стал летчиком или конструктором?
– Война кончится – стану. Конструктором, – коротко сказал Рэм. Он очень хотел спросить про мать, но пока не решался. Может, попозже получится?
– Ты, как мой Фимка, двадцать шестого?
– Почти. Двадцать седьмого, январский.
– Всё одно ровесники.
«Сарайка» внутри была вполне ничего себе. С собственной проходной, за нею казенный коридор, двери кабинетов. На стене красный транспарант с необычной надписью: «За Родину сражаются достойнейшие сыны нашего социалистического отечества». А, это потому что тут фильтруют, кто достоин, а кого в лагерь, сообразил Рэм.
В кабинете у Бляхина ничего особенного не было. Стол, сейф, два портрета – товарищ Сталин и товарищ Дзержинский.
– Вот, от Евы Аркадьевны… – Рэм достал посылку. – Она просила лично, из рук в руки, я только поэтому. Я пойду? Мне еще в кадровое за назначением, – соврал он, потому что Филиппу Панкратовичу про уткинские затеи знать было незачем.
– Куда торопишься? Сядь. – Бляхин повелительно показал на стул. – С сыном познакомлю. Он в соседнем корпусе служит, в OЧО.
Набрал короткий, из четырех цифр, номер.
– Фимка, давай ко мне. От мамки посылка… Ничего, скажи Лысенке – отец зовет. Давай-давай, живо.
И Рэму, с гордостью:
– ОЧО – это Оперативно-чекистское отделение по работе с пленными фрицами. У Фимки немецкий с детства. Он Коминтерновскую школу кончал. Толковый парень. Вы подружитесь.
Сел напротив, лукаво улыбнулся.
– Антон, поди, неспроста тебя к Еве послал. Интеллигент, а умный. Правильно сделал… Прикину, куда тебя пристроить.
Только сейчас, в эту минуту, Рэм, идиот, допер, почему отец повернул неприятный разговор именно на посылку. Вот что у него, оказывается, было на уме!
Даже со стула вскочил.
– Я не за тем к вам! Честное слово!
Филипп Панкратович засмеялся.
– Ты-то понятно, что не за тем. Тебе в восемнадцать лет мозги еще по штату не положены. А папка твой молодец, позаботился о сыне. – Он задумчиво почесал плешь. – Но тут покумекать надо… Я бы взял тебя к себе. Кадров не хватает, запарываемся. В прошлом году основной контингент для пополнения был с оккупированных территорий, а сейчас пошли пленные из немецких лагерей. Знаешь, их сколько? Не имею права сказать, но очень много. Я, честно сказать, сам не подозревал. Прямо зашиваемся… Но нет, к себе не смогу. – Бляхин сокрушенно развел руками. – Анкетка у тебя подкачала…
– Я понимаю, – быстро сказал Рэм. – У меня мать была репрессирована. Я с этим сталкивался уже. Но я, товарищ подполковник, правда не собираюсь в тылу служить…
Бесшумно, без стука и скрипа открылась дверь. Вошел младший лейтенант, ростом пониже Рэма и поуже в плечах, лицом похожий на подполковника: тоже скуластый, нос картофелиной, глаза пуговицами.
– Гляди, Фим, чего мамка прислала, – стал показывать ему вещи Бляхин. – Носки и чай мне, фуфайка тебе. Чтоб не простужался. И познакомься. Это Рэм Клобуков, сын моего товарища по Первой Конной.
Парень крепко пожал руку, стал щупать шерсть. Рэму показалось странным, что Ева Аркадьевна говорила только о муже и всю посылку, ту же фуфайку, собрала только ему. Наверно, у них в семье так заведено: отец сам распределяет, кому что.
А Филипп Панкратович вернулся к прерванному разговору. Видно было, что этого человека с темы не собьешь.
– Насчет анкеты. Дело не в аресте. Твоя мать – Мирра Носик, кажется? – не была репрессирована. С чего ты взял? Это Антон тебе наплел? Ошибается он. Арестовали ее по ошибке. Был в органах один двурушник, вражина. Наделал делов. За что и ответил. Такое было время. Окопалась при Ежове в органах всякая сволочь. Я и сам тогда пострадал… – Вздохнул. – Но вычистила их партия. Больше ничего рассказать тебе не могу, но знай: твоя мать была советским человеком. Умерла во время следствия – это да. Горе. Но судом не осуждена, и дело было закрыто. За отсутствием.
У потрясенного Рэма в голове мелькнуло маловажное: выходит, зря не подавал в инженерное?
– Тут не в политике дело… Ты по документам какой национальностью записан? По отцу или по матери?
– По отцу. Русский.
– Это хорошо, но… Нет, к нам не получится, – сказал Филипп Панкратович, додумав какую-то непростую мысль. – Ладно. Порешаю вопрос. Есть и другие места.
– Не нужно ничего, очень прошу. – Рэм старался говорить как можно тверже. – Я уже договорился. Меня берут в дивизионную разведку. В Шестую армию, 74-й корпус.
Номер дивизии он забыл и испугался, что Бляхин спросит, но тот не спросил.
– Все-таки похож на папаню. – Подполковник качнул головой. – Тот тоже был тихий-тихий, но как вожжа под хвост попадет – не сдвинешь… Гляди только, отпиши Антохе, как было: я предлагал, ты сам отказался.
Рэму показалось, что в голосе Бляхина прозвучало облегчение.
– Обязательно. Спасибо вам.
Поднялся.
– Проводи его до КПП, Фима. Вы молодые, найдется, о чем побалакать. Ну, бывай, Антоныч. Воюй геройски, возвращайся целый, на радость папке.
Во дворе бляхинский сын что-то говорил, но взволнованный Рэм услышал не сразу.
– Что? Извини, у меня голова кругом.
Мама невиновна! Она не враг народа!
Остановился.
– Подожди, а? Я вернусь, на минуту.
Фима спросил:
– Зачем?
– Хочу спросить, от чего мать умерла. А то потом буду все время об этом думать…
– Ты чего, не знаешь, от чего на следствии умирают? – недоверчиво спросил Бляхин-младший.
– Не знаю. От чего?
Пару секунд Фима смотрел молча, потом сказал:
– От воспаления легких. Стены каменные, сырые. Если сквозняк – пиши пропало. А к бате с этим не лезь. Он что мог – рассказал. Я чего говорю: ты сейчас куда? Потому что у меня дежурство кончилось. Фрицев пленных почти нету. Начнется наступление – ночью не поспишь. А пока нормально. Давай ко мне. Посидим, выпьем, про Москву расскажешь. Я там год не был. Какая она?
– Все такая же. Пустоватая только. – Рэм посмотрел на часы. – Мне через полчаса на вокзале надо быть. Если с назначением всё устроилось, может, сразу и поеду. А если нет, придется где-то ночевать. Пустишь?
– Само собой. Давай тогда до вокзала, а там как выйдет.
Они шли бок о бок по уже темнеющим улицам, болтали о Москве. Везло Рэму сегодня на москвичей.
– В дивизионную разведку, значит, попадешь? – спросил Фима с завистью. – Хорошее место. Под победу точняк орден дадут – «звездочку», а то и «знамя». Будешь перед девчатами форсить. А у нас по-максимуму – «За боевые услуги». Тоже еще медаль! Хоть не носи. Сразу видно: герой тыла.
– Махнемся службой? – засмеялся Рэм.
– Нет уж, останемся при своих, – хохотнул Бляхин.
Уткина они прождали до семи двадцати.
– Не придет твой старлей. Загулял. Чтоб разведчик кореша или бабу не встретил – такого не бывает, – в конце концов заявил Фимка. – Чего зря мерзнуть? Двигаем ко мне. Коньяку налью, настоящего, французского.
Новый приятель квартировал при штабе, в маленькой, но отдельной комнатенке. Рэм снова не удержался, подверг кору головного мозга этиловому воздействию. Из любопытства к бутылке с короной, медалями и длинной надписью, которая хрен знает как читалась. «Коурвойзьер» оказался сильно хуже польского самогона. Горло не обжег, а ободрал, и на вкус противный. Полстопки Рэм осушил залпом, а после не притронулся. Зато Фимка подливал себе не переставая и скоро был уже хороший.
