Десять жизней Мариам - Уильямс Шейла (чтение книг TXT, FB2) 📗
Мне было одиннадцать лет.
9
«Черная Мэри»
С того дня я стала любимой сестрой Цезаря. Он был капитаном и на «Черной Мэри», и на сопровождающем ее «Калабаре», военном корабле. Здесь он был главным. Принцем крови, а подле него и я тоже. И, как член королевской семьи, не работала. Была одета мальчиком, но не терла палубу, не бегала по поручениям и никому не прислуживала, как другие мальчики на борту. Безделье позволило мне прийти в себя, еда нарастила плоть на костях, а комнатушка, куда меня определил Цезарь, стала тихим местом для сна, но мне было скучно. Я пристала к Цезарю, чтобы тот дал мне хоть какую-нибудь работу, поручение. Он засмеялся, блестя на солнце большими белыми зубами.
– Хочешь выносить горшки за всеми? – Смех вырвался из его массивной груди.
Я покраснела, почувствовав себя глупо.
– Нет… достопочтенный брат мой.
– Мне не нужны жалкие силенки твоих тощих рук. У меня пока хватает людей, для самой разной работы. Но ты мне очень скоро понадобишься, Маленькая Птичка. Будет много слов, которые тебе предстоит перетолковать. Отдыхай. Ешь. Сегодня вечером мы пришвартуемся в Сен-Сесиле. Вот там твои таланты и пригодятся.
– А куда мы идем? – осмелилась я спросить своего достопочтенного брата, который баловал меня и только мне позволял приставать к нему с вопросами. Раньше я бы не осмелилась обратиться напрямую к такому человеку, как Цезарь. Девушка, еще не познавшая женской жизни, вряд ли может что-то сказать такому мужчине. Но теперь я смотрела на мир другими глазами. Более того, поняла, что и мир здесь другой.
Военный корабль и моя тезка бросили якорь в уединенной бухте, укрывшись там, где не видать было ни огней, ни людей. Ну, по крайней мере, я так думала. Трюм «Черной Мэри» был заполнен, но не людьми, а коробками, корзинами и ящиками разных размеров. Людей же – нет, не было. Я спросила, не собирается ли Цезарь продать меня.
– Никакой торговли людьми, – рассмеялся он. – Только ткани, ром и другая роскошь.
Затем судно работорговцев оставило маленькую бухту и своего сопровождающего и, управляемое французом, бесшумное, как тень, устремилось, огибая береговую линию, в сторону огней маленькой гавани.
– Послушай-ка, возлюбленная сестра моя, – изрек Цезарь, не отрывая глаз от этой гавани, пока «Черная Мэри» шла к причалу. – Я говорю тебе, что делать, и ты выполняешь в точности. – И он остро взглянул на меня. – В точности.
Дитя жарких краев, я не знала тогда слова, которыми можно назвать чувство, охватившее меня. Паруса «Черной Мэри» наполняли теплый ветер, а воздух тяжелел от влаги. Но мне было холодно. От резкости его слов руки у меня покрылись мурашками. За нежностью, которую он использовал только по отношению ко мне, таилась угроза.
– Т-ты убьешь меня, если я… ошибусь?
Цезарь даже не отвел взгляд от спины француза.
– Да.
Это был и праздник, и базар одновременно. Шаги шастающих туда-сюда людей, плеск весел каноэ, грохот повозок и стук лошадиных копыт, музыка, какой я никогда не слышала, – после журчания воды и шепота карибских ветров гомон Сен-Сесиля меня просто оглушил. Он напомнил мне Уиду с ее суматохой, жарой и бурлением. Имелись тут и опасные подводные течения, которые тоже наводили на мысль об Уиде. Поэтому Цезарю не было нужды повторять, чтобы я держалась рядом с ним и с французом. Заблудиться по случайности или оплошности здесь ничего не стоило. Мне и прежде доводилось видеть людей, мыкающихся среди толпы на главной улице. Рабы то были или нет, не знаю. Но знаю точно, что снова попадать в плен не хочу.
Нам предстояло встретиться с Большим Жаком, торговым партнером Цезаря и тоже пиратом, как и все они. У этого Жака была репутация вора, как, впрочем, и у всех остальных. Кроме этого, о нем мало что было известно. Цезарь привозил ему ром, ткани и товары, о которых Жак мечтал; их названий я не знала. Взамен мой досточтимый брат получал серебро и золото. Моя же задача была проста.
– Большой Жак будет говорить по-французски, но мне сказали, что это не его язык. Он из Англии. За него будет говорить… первый помощник. А ты должна слушать слова Жака и его приятеля. И всех остальных тоже. Важными могут оказаться любое слово, любая шутка. Сама молчи. И делай вид, будто ничего не понимаешь. Будешь стоять или сидеть, как я скажу. Решение я приму сам, но после того, как выслушаю советника, а потом приму решение.
Советник? Такого слова я еще не знала.
Цезарь посмотрел на меня сверху вниз и мягко взял за плечо. Уже смеркалось, но выражение его лица еще можно было различить.
– А мой советник – ты. Сначала ты скажешь всё, что мне нужно знать, а потом я начну говорить с Жаком.
– Да как же я это сделаю-то? – Я все еще не понимала, что от меня требуют.
– Я уже сказал. – Реакция Цезаря была резкой. – Слушать будешь.
То, что я приняла за гулянья, на самом деле оказалось базаром, где все имело свою цену. Смех, танцы и выпивка были масками бога, которого здесь славили, бешено торгуясь, бога, которому отдавали дань золотом или серебром. Бога монет. И главным жрецом тут был Большой Жак.
Это оказался черноволосый толстяк, загорелый, как всякий розоволицый под пылающим солнцем, с бородой, заплетенной так туго, как могла бы заплести мне косу Джери, будь она жива… Он восседал на троне из циновок, похожий на оба, когда того как-то раз несли через нашу деревню. Обитал Большой Жак в месте, напоминавшем бывшую крепость, в окружении множества мужчин и женщин. По зданию гуляли сквозняки, но в жару в нем все равно было жарко и душно, и мне стало интересно, почему этот толстяк не попросит слуг (а они слуги?) обмахивать его. Когда Цезарь вошел, а за ним я и остальные, Большой Жак засмеялся, показав зубы, кое-где закрытые золотыми и серебряными колпачками, и всхрапнул от удовольствия, стиснув моего досточтимого брата в объятиях и похлопав по спине. По звуку – словно поколотил.
У него были голубые английские глаза, но разговаривал он с Цезарем только по-французски, и переводил француз, а не я.
Жак хлопнул в ладоши, и тут же принесли еду и питье. Ром. И еду! Столько еды! Я не видела всего, что наполняло миски, но от запахов у меня потекли слюнки, а в животе заурчало. Я была ребенком и всегда хотела есть! Но понимала, что сейчас не время, надо слушать. Цезарь сел. Бородач снова засмеялся и махнул рукой, приглашая нас разместиться, поесть и выпить. Но мой достопочтенный брат слегка покачал головой, нахмурился и гаркнул нам оставаться на месте, ничего не трогать. Повинуясь, все опустились на корточки напротив Цезаря с Жаком. Как и было велено. Кроме меня. Цезарь сделал вид, что щелкнул пальцами и указал на кусок соломенной циновки у своих ног. Мое место было там.
На хозяина это произвело впечатление.
– Ты обращаешься со своими рабами лучше, чем я! – заявил он, азартно пережевывая пищу и сверкая в свете факела серебряно-золотыми зубами. – Покорные! Comme ça! [19] – добавил он по-французски.
Глаза у Цезаря блеснули. Толстяк сыпал разными словами. И на французском, и на португальском – он швырял их, словно лакомство для собак. Некоторые я понимала, некоторые нет. Но, сидя на корточках и царапая пол ногтем, продолжала слушать, как и было приказано. Помня, о чем просил и чего требовал Цезарь. Мои уши улавливали каждую фразу, каждый шепот.
– Он не из французов, это точно, – рассказывал Цезарь перед встречей, когда мы шли по улицам, – хотя, говорят, речь у него правильная.
– Никто не знает ни его настоящего имени, ни откуда он, – добавил француз. – Да еще этот мулат, этот l’enfant de chien [20], который у него переводчиком.
«Мулата» я увидела, едва мы вошли, отметив, что он шептал на ухо Жаку, много улыбался и кивал головой. Он напомнил мне креола из Уиды, того самого, с веснушчатым лицом и характерным для игбо носом. Он тогда щелкнул по мне кнутом и приказал людям грузить нас в лодки и везти на невольничий корабль, который ждал на якоре в заливе. И этот – креол, ничем не лучше любого дагомейского работорговца. Его светлые глаза цвета разбавленного рома лукаво блестели, когда он говорил. Я опустила голову и прислушалась.
