Порою блажь великая - Кизи Кен Элтон (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗

— Лепота на лопате! — Лес Гиббонс, один из созастольщиков Верзилы, вскочил со стула, преисполненный чувств и «Севен Краун». — Все зашибись. А сказать совсем по правде, все зашибись как зашибись как… — Он запрокинул стопку, опорожняя до капли, и помотал головой, изыскивая возможности демонстрации своего восторга. Решил, что единственный способ дать понять, как ему «зашибись», — расшибить обо что-нибудь стаканчик. Примерился к орлу на настенных часах «Анхейзер-Буш», поверх чучела лосося, и угодил точно в рыбий глаз, обдав стеклянными брызгами и рыбьей чешуей столик с туристами в охотничьих костюмах. Они было запротестовали, но Лес пресек их возражения стальным взглядом: — Круто! — каркнул он. — Мне зашибись! У меня крылья режутся!

Верзила едва-едва заставил себя поднять голову и поглядеть на новоявленную птичку. А поглядев, не стал утруждать себя комментариями. Ой-ой-ой, если этот Гиббонс — самый крепкий кирпичик, который может предложить истосковавшимся рогам вся эта толпа, то будущее чертовски печально. Ладно, к черту… Что делать парню… когда утрачен смысл бытия и мордобоя? Когда не тянет ни жениться, ни дружиться ни с кем, а тянет только лишь набить одну конкретную морду? А это конкретное лицо попросту сфинтило-свинтило? Верзила заскрежетал зубами: Стэмпер, черт тебя, как ты мог оказаться таким нечутким, засранцем, что сдался раньше, чем наставнички подготовят мне замену?

(…Выше по реке, в сарае, Хэнк слышит, как тянется к нему голос Вив из дома. Она готова к отбытию, торопит. Он встает, отпускает старую рыже-костлявую собаку, которой лечил ухо. Псина отряхивается, энергично хлопая пыльными ушами, поспешно ковыляет из полумрака сарая на солнечный свет. Хэнк затыкает пробкой бутыль с креозотом, ставит ее на полку с прочими ветеринарными снадобьями. Он вытирает руки о штаны, подхватывает куртку, выходит из задней двери сарая, спускается к причалу. Яркое солнце шибает в его засараенные глаза, ослепляет на миг. Он останавливается, смаргивает, натягивая спортивную куртку, думает: «Блин… небось старина Джоби порадовался бы, увидев, какой у нас славный денек для его похорон».)

— Да, милостив, — возобновляет беседу брат Уокер. — Милостив, справедлив, и честен… вот он какой, Бог. И вот почему я не сражен смертью брата Джо Бена. Опечален, поймите меня правильно, мистер Хотдог, но не сражен. Ибо чувствую, что самому Господу понадобилась помощь Джо, чтоб вразумить Хэнка Стэмпера, чтоб он увидел Свет, так сказать. Вот почему, как я говорил утром этой маленькой женщине: «Я не могу быть слишком сражен смертью бедного брата Джо Бена, хотя нам всем будет его не хватать… ибо он явился орудием, орудием».

— И большого калибра! — воодушевился Главный по Недвижимости Хотвайр. — Это вы прямо в яблочко попали. Сам-то я никогда не был особо близко знаком с Джо, но по всему видать: личность масштабная и светлая.

— Да-да, орудие.

— Надежный, честный, прямой парень.

Беседа снова увяла, и поход продолжался в молчании; брат Уокер предвкушал похороны. Он знал, что соберется немало адептов Веры, и они потребуют, чтоб ему дали слово, доброе слово о Брате-в-Вере Джо Бене, после преподобного Томза. И от перспективы выступления перед этими полированными скамьями, этими торжественно-траурными костюмами, при органе, драпировках, при всей этой плюшевой пышности традиционной религии, он робел и восторгался, как школьница. Конечно, и шатер может быть Домом Бога, не хуже любой иной обители, и поскольку он разделял Веру — которая не разделяла пристрастий к безвкусным шоу скорби, — он обязан был хмуриться на старомодные христианские похороны. Но как бы он ни хмурился, в душе он всегда радовался, когда кто-то из родичей усопшего настаивал — а они непременно это делали — на том, что, при всем уважении к учению Веры, может быть, похороны следует все же, лишь ради внешних приличий, провести по обычному обряду. И при всей безвкусице и нарочитости этого грустного балагана, трудно отрицать, что с точки зрения акустики, подхватывающей Слово Божье, светло-серая драпировка Церемониального Зала Лилиенталя превосходила брезент. Да, безусловно, шатер мог быть не худшим Домом Бога, чем любой другой, но все же это лишь шатер.

(Ну разве не раздолье было бы для Джоби — толковать эти сигналы солнца? думал я, стоя там и глядя на небо… как бы он расцвел. Тут я услышал, как Вив снова окликает, и направился к лодке…)

Симона орудует иглой и ножницами — тщательно, но тщетно. Индианка Дженни вздыхает, расплетает ноги и со скрипом вытягивает их на раскладушке. О, она не закрывает свои проекты — тянется к книжке «В поисках Брайди Мёрфи» [100], валяющейся на полу хибары, — она просто вновь меняет подход…

В своем номере в отеле Род бросает чтение объявлений и неохотно расчехляет гитару, чтоб присоединиться к репетиции, затеянной его шебутным товарищем.

За озаренными солнцем каракулями неоновых труб Тедди прислушивается к нарастающему смеху и веселью, погружает свой аналитический лот в темный колодец, откуда выплескивает радость. Чего они теперь боятся? Ивенрайт капитулирует перед галстуком: ладно, белая рубашка — достаточная уступка… но только не эта удавка, и точка! Симона слышит звонок в дверь, спешит подойти, пока он не разбудил шестилетнее чадо; перед тем как выбежать из спальни, она с омерзением кутается в линялый шенильный халат и снова проверяет пустую сигаретную пачку. Верзила Ньютон допивает свое безвкусное пиво и заказывает по новой, томимый небывалым унынием…

(Переправившись через реку, к гаражу, я придержал лодку, пока Вив вылезала на берег, подобрав одной рукой длинную юбку и оберегая от грязи свои туфельки на высоких шпильках. Она прошла по гравию к гаражу, ждала там, пока я привяжу лодку и накрою мотор брезентом. Небо было чистым, и брезент мог бы не понадобится, но первое, чему учишься в этих чащобах сызмальства, — как не разомлеть на солнышке. «Никогда не верь солнцу дальше своей тени», — всегда говаривал старик. Поэтому я не пожалел времени на возню с брезентом, пусть мы даже и опаздывали малость. Я не торопился, все сделал как полагается, и пусть она постоит немножко…)

Главный по Недвижимости Хотвайр машет кому-то дальше по улице.

— Это ж Сис. Эй, Сисси, подожди-ка, — и они ускоряют шаг, нагоняя ее. Главный по Недвижимости берет ее за руку. — Ты уверена, что тебе стоит идти, Сисси? Так сразу после Уиллардовых?

Она сморкается под вуалью.

— Уиллард весьма уважал Джо Бена. Я должна пойти.

— Вот ведь женщина. Вы же знакомы с братом Уокером? Из Первой Церкви Метаболики?

— Метафизики, мистер Хотдог. Да, мы виделись в… вчера. Еще раз — мои глубочайшие соболезнования, миссис Эгглстон, — вместе с соболезнованиями брат Уокер протянул руку. — Эти последние дни… стали испытанием для многих из нас.

Главный по Недвижимости стиснул ее локоть:

— Но мы прошли их, верно, Сисси, девочка? Мы вышли из леса.

Процессия двинулась дальше. Девочка Сисси жалела, что не наедине с братом, что нельзя пожаловаться ему, какую гнусность вздумала страховая компания учинить с ее деньгами за Уилларда. Главный по Недвижимости Хотвайр жалел, что не толкнул Уилларду что-нибудь пожирнее синематографа, раз уж так вышло, что все одно к нему вернется. А брат Уокер жалел, что не надел какой-нибудь менее строгий костюм. По ходу шествия он наблюдал здоровую и упругую, некогда мускулистую грудь Хотвайра под свободной голубенькой тенниской и жалел, что сам не решился на чуточку свободы. Он бы выигрышно смотрелся на фоне всего этого душного официоза. Он думает… а не снять ли черный саржевый пиджак и не ослабить ли галстук? В такой-то день — кто осудит человека за маленькую неформальность? Даже если Божьего человека? Это хороший способ показать тем, кто еще не стал Братьями и Сестрами, как Вера пренебрегает условностями, показать, что он — рубаха-парень, без пиджака и пижонства. Галстук можно даже и вовсе снять. И тогда преподобный Томз с его отложными манжетами и обложным черным двубортником, да с платочком в кармашке — разве не поблекнет Святоша Томз, когда его заменит белая рубашка с расстегнутым воротом, и свободное горло куда как более зычным голосом пропоет куда позатейливее панегирики? Натурально поблекнет!