Убиение Андрея Киевского. Дело Бейлиса – «смотр сил» - Назаров Михаил Викторович (читать книги без .TXT) 📗

Следует еще раз отметить, что современные суды как в европейских странах, так и в России не стремились подчеркивать ритуальный характер подобных убийств (чтобы "не возбуждать народ к погромам" и т.п.). Однако Грузенберг полагал, что на этот раз по совокупности всех данных следствия дело значительно опаснее. Что обычная логика пассивного гордого молчания, предлагаемая Жаботинским, – инерция прежнего "безсилия" евреев перед средневековыми "мракобесными мифами" – в данном случае не может принести ничего, кроме вреда, – слишком уж очевидны признаки ритуального убийства, которые не удастся обойти молчанием. Даже если лично Бейлиса удастся выцарапать – "миф"-то останется; поэтому надо нанести удар по самому "мифу", – так описывает Кацис логику Грузенберга.

Поэтому Грузенберг решил, что современное состязательное судопроизводство, основанное на презумпции невиновности обвиняемого и строго регламентирующее формальную сторону доказательств, дает возможность еврейству, при его нарастающей финансовой, политической и информационной силе, предпринять встречную атаку: потребовать от прокурора предоставления убедительных для присяжных («непрофессиональных судей») богословских доказательств именно религиозного ритуального убийства. По словам Кациса, в этом Грузенберг видел «практически единственный шанс – заставить обвинение позитивно доказывать то, что этим способом принципиально недоказуемо» [390], учитывая также некомпетентность присяжных.

И поскольку «доказывать в современном суде виновность подсудимого мистическим путем было явно затруднительно» [391], – то этим будет наконец-то убедительно разрушен и весь христианский "кровавый навет" на основе современных норм судопроизводства. Независимо от того, какие улики имеются лично против Бейлиса, – его в таком случае уже не смогут обвинить в главном мотиве убийства, ритуальном, и вся логика доказательств прокурора рухнет, а тем самым и ритуальное значение процесса для еврейства. Кроме того, добавим, процесс по "мракобесному" обвинению еврея именно в ритуальном убийстве должен был сплотить на его защиту евреев во всем міре и направить против "антисемитской России" возмущение всего "прогрессивного человечества". То есть Грузенберг сознательно шел на конфронтацию, по сути провоцируя  войну еврейства с Россией, что мы отметим в конце данного послесловия.

И вот в феврале 1912 г. (после того как в первом, январском, варианте обвинительного заключения против Бейлиса вопрос о ритуальном убийстве не был затронут) именно опытный в крючкотворстве Грузенберг (совместно с Марголиным) «обратился к властям с тем, чтобы вызвать религиозных экспертов в лице самых знаменитых российских ученых, желая доказать тот факт, что еврейская религия запрещает применение крови во всех случаях». Сначала Грузенбергу Судебной палатой «было отказано в вызове экспертов. В качестве причины отказа следствие отметило, что в обвинительном акте ничего не говорится о каком-либо ритуальном характере убийства» [392]. Грузенберг безуспешно подавал такое прошение дважды. Но на этом же настоял и Шмаков, представитель гражданской истицы (матери Андрюши); сначала и ему отказали, но на этапе доследования дела суд и прокурорский надзор были вынуждены принять к рассмотрению это требование обеих сторон.

Тем самым, не кто иной, как Грузенберг, далекий от понимания религиозной сути дела и потребовавший вынесения на суд именно ее, придал Киевскому процессу столь важное "ритуальное" значение. Впервые в міре в современном судопроизводстве, на высоком экспертном уровне, началось рассмотрение вопроса о наличии ритуальных убийств в талмудическо-каббалистическом иудаизме. Правда, поскольку российское законодательство не предусматривало такой характеристики преступления, как "ритуальное убийство", то обсуждать этот вопрос на суде применительно к Бейлису предстояло «лишь с точки зрения улик против Бейлиса» [393] (обоснования его мотивов причастности к убийству), – этим сразу же постарался ограничить рамки обсуждения адвокат Карабчевский. Тем не менее вопрос был поставлен.

На суде Грузенберг, разумеется, «стремится не допустить безмерно широкого обсуждения проблемы ритуальных убийств вообще» [394], отмечает Кацис. А в случае неудачи Грузенберг рассчитывал на то, что обвинительное решение нетрудно будет обжаловать в кассационной инстанции как незаконное именно потому, что законодательство не предусматривает формулировки "ритуального" обвинения.

3. "Ритуальный" итог Киевского процесса и его искажение еврейством

Однако как человек неправославный и самонадеянный, Грузенберг изначально недооценил всю степень опасности своей затеи. Исход дуэли религиозных экспертов оказался не в пользу еврейства. (Это, между прочим, не такое уж редкое явление в еврейской "борьбе против антисемитизма", когда они в своих прагматических расчетах, точнее атаках и провокациях, получают обратный результат – именно в силу своей бездуховности.)

На суде стало очевидно, что религиозные эксперты со стороны защиты Бейлиса (Глаголев, Троицкий, Коковцов, Тихомиров, раввин Мазе) были не на уровне поставленной задачи. Они признали свое "незнание" многих важнейших фактов и публикаций [395] (Пикульского, Кузьмина, Греца, Гийома, книги "Зогар", содержания некоторых трактатов Талмуда), ритуальных аспектов Велижского и Саратовского дела, двух диспутов между раввинами-антиталмудистами и талмудистами в 1757 и 1759 гг., когда последние, по словам еврейского историка Г. Греца, «были признаны побежденными и уличенными… Им даже не удалось оправдаться от обвинений в употреблении христианской крови» [396].

Поэтому профессору Троицкому, отрицавшему существование ритуальных убийств в ортодоксальном иудаизме, не оставалось ничего иного, как признать возможность существования таких убийств у каких-то мистических сект «по побуждению религиозного изуверства», с чем он «знаком очень мало… Я не имел тех актов, исторических документов, которые по этому вопросу... существуют в очень большом количестве». При этом он признал: «Допускаю даже убийства с целью издеваться над религией христиан, – я это допускаю; я допускаю это хотя бы и относительно младенца Гавриила [Белостокского]» [397]).

И другой эксперт защиты, профессор-священник Глаголев, занял на предварительном следствии такую же позицию: «Если бы факты пролития крови евреями с ритуальными целями и бывали, то источником их было бы не упорядоченное официально известное учение, а злостное суеверие и изуверство отдельных лиц» [398].

Третий религиозный эксперт защиты профессор Тихомиров, перед лицом фактов – неопровержимых цитат из Талмуда – был вынужден признать относительно предписаний об употреблении христианской крови: «Действительно, в Талмуде такой разнообразный материал, что кто хочет найти что-нибудь, – все найдет» [399].

Даже раввин Мазе, проявляя странную логику, заявил в связи с этим о еврейских религиозных книгах: «За литературу он [еврейский народ] совершенно не отвечает и ответственность с себя снимает… это дело всякого человека, чтить их [книги] или не чтить» [400] – кто же в таком случае отвечает за явные человеконенавистнические законы иудаизма?

При таких заявлениях экспертов не оставалось ничего иного и защитнику Бейлиса Маклакову, как признать в конце процесса: «Может быть, и были изуверы, они могли быть везде, могли быть и у евреев» [401], – но это вынужденное признание осталось лишь беглой оговоркой: еврейская сторона упорно настаивала на невозможности ритуальных убийств и существования изуверов в еврействе как таковом.