Знаменитые авантюристы XVIII века - Коллектив авторов (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗

Казанова всегда отличался какой-то особенной слабостью ко всему французскому. Он любил французский язык и даже свои мемуары написал по-французски, хотя язык этих мемуаров был такого качества, что первый издатель их, Брокгауз, должен был поручить исправление стиля мемуаров одному французу.

Французы, пишет он, несомненно самый умный народ в Европе, а может быть, и на всем свете. Это, однако, отнюдь не препятствует тому, что Париж служит центром притяжения для всякого рода вралей и шарлатанов. Париж кишит ими, и нигде им так не обеспечена хорошая поживка, как здесь. Когда какая-нибудь проделка, которою долго и успешно надували публику, открывается и разоблачается, все принимаются хохотать над нею. Так, впрочем, и должно быть. Коли люди сами остроумны, то должны же ценить остроумие во всех его проявлениях. Француза надо только удивить, надо заставить его воскликнуть: «C’est impossible!» — и тогда он немедленно побежит поглазеть на это невозможное.

Выдумывает, например, некий живописец такого рода новость: он берется нарисовать портрет заочно, не видав оригинала, с которого пишет. При этом он требует только, чтобы ему было сообщено точнейшее описание оригинала. Портрет готов и, само собою разумеется, оказывается либо похож, либо непохож. Если похож — честь и слава, и безмерное изумление перед гением артиста. Если непохож — чем же он виноват? Он написал так, как ему было сказано; пусть тот, кто делал заказ, доказывает, что на портрете есть хоть малейшее отступление от заказа! Ничто так не занимает француза, как подобные фокусы остроумия и хитромыслия. Рассказанная проделка с портретами, писанными заочно, как раз произошла во время пребывания Казановы в Париже. Художник Сансон написал сотни таких портретов и составил себе чуть не целое состояние.

Вникнув в дух народа, среди которого он очутился, наш герой вспомнил о своей кабале, которая сослужила в его жизни такую верную службу, и при случае пустил ее в ход. Два-три удачно составленных, т. е. достаточно двусмысленных ответа тотчас произвели желанный эффект. Новый кабалист стал известен. Однажды знакомая дама передала ему два вопроса, писанные неизвестно кем, и просила дать на них ответы. Казанова любезно исполнил ее просьбу. Через два дня та же дама попросила его съездить с нею куда-то, но куда именно, этого она не объяснила. Заинтригованный Казанова тотчас согласился. Дама привезла его в Пале-Рояль и представила герцогине Шартрской. Казанова был чрезвычайно смущен, узнав, что вопросы исходили от такой высокой особы. Но герцогиня ободрила его. Поблагодарив за данные ответы, она посетовала на их туманность и просила Казанову дать ей разъяснения. Он отвечал, что умеет только составлять ответы посредством кабалистических выкладок, но разъяснять полученные ответы он не в силах. Он мог только предложить герцогине сделать новые вопросы и изъявлял готовность тотчас составить на них ответы. Герцогиня написала семь или восемь вопросов и передала их Казанове, прося его соблюсти секрет. Вопросы, по словам нашего волхва, были такого свойства, что он побоялся даже положить записку в карман, чтобы нечаянно не выронить ее и не навлечь тем беды на свою голову. Он попросил дать ему часа три времени и оставить его одного. Ответы он составил тут же на месте и передал их герцогине. Казанова не передает подробностей вопросов, а только упоминает, что они касались «сердечных» дел; один из них, впрочем, относится до угрей, которые удручали герцогиню и от которых она очень желала избавиться. На другой день новое приглашение в Пале-Рояль. Его вчерашние ответы, особенно на секретнейшие пункты, оказались вполне удачными. Герцогиня была восхищена и засыпала нашего кабалиста новыми вопросами. Он, кстати, сам страдал угрями и мог посоветовать ей лекарство, которое через неделю оказало благоприятное действие. Чрезвычайно заинтересованная кабалою, герцогиня попросила Казанову выучить ее волшебному искусству составления ответов и восхищалась собственными успехами. Скоро Казанова получил в награду портрет герцогини и сотню луидоров. Ворожба долго еще продолжалась, герцогиня страшно втягивалась в нее, и Казанова начинал опасаться, как бы ему не попасться; игра во всяком случае была рискованная, особенно при пылком легковерии высокопоставленной поклонницы кабалистики. Однажды, например, она пожелала знать, можно ли вылечить рак на груди у доброй приятельницы маршала Ришелье, г-жи Попелиньер. Казанове почему-то пришло в голову ответить, что у этой дамы вовсе нет рака. Герцогиня была поражена этим ответом, и хотя знала как нельзя лучше, что рак не подлежит сомнению, но поверила оракулу вполне и слепо. Через несколько дней она, не задумываясь, предложила маршалу Ришелье крайне неблагоразумное пари на 100 тысяч франков, что у г-жи Попелиньер нет рака. Казанова затрясся по всем суставам, когда узнал об этом пари; к счастью, оно не состоялось, герцог его не принял. Казанова успокоился; но через несколько дней герцогиня с торжеством объявила ему что она имела новое объяснение с Ришелье, и тот признался, что рака в самом деле нет и г-жа Попелиньер просто-напросто выдумала этот рак, имея в виду разжалобить этим своего мужа, чтобы вновь с ним помириться. Ришелье тщетно ломал себе голову, стараясь угадать, откуда герцогиня могла узнать этот секрет. Герцогиня предлагала Казанове указать на него Ришелье, как на отгадчика тайны, уверяя, что Ришелье обещал тысячу луидоров хитроумному отгадчику. Но Казанова с ужасом отказался от этого вознаграждения: он знал Ришелье и опасался его.

Герцогиня Шартрская, дочь принца Конти, имела в то время 26 лет; эта была веселая, красивая, очень остроумная молодая дама. Она недурно владела стихом. Ей всегда были известны все придворные новости, все слухи и приключения. Она часто писала целые поэмы на тему этих приключений и читала их в интимном кругу. Король очень ее любил, хотя ему нередко доставалось в веселых и острых произведениях ее музы.

В это время прибыл в Париж младший брат Казановы, известный впоследствии живописец. Он написал какую-то картину и выставил ее; публика приходила, смотрела и издевалась над картиной, она была плоха. Бедный художник был в отчаянии. Он решил покинуть Париж, где сначала надеялся упрочить свою славу. Братья посоветовались и сообща надумали отправиться в Дрезден.

Пребывание в Дрездене не ознаменовалось никакими крупными событиями в жизни Казановы. Но он сообщает не лишенные интереса замечания о тогдашнем короле Саксонии, Августе III. Это был человек донельзя расточительный. Он любил придворных шутов и держал их у себя целых четырех на хорошем жалованьи. Казанова часто видал самого короля, видал и его шутов, грубые выходки которых всегда возмущали его. Много беспорядочного в жизни этого государя сваливали на его министра Брюля; но это был только преданный раб, творивший волю господина своего. Если бы Брюль был хитрым царедворцем, потворствовавшим своему повелителю из расчета, то должны же были бы результаты и плоды этого расчета выразиться хотя бы в обогащении. А между тем Брюль умер чуть не нищим и семья его осталась в крайней бедности. Как известно, Август оставил по себе недобрую память и у себя в Саксонии, и в Польше, королем которой он был избран в 1733 году.

В 1753 году весною Казанова покинул Дрезден и отправился через Прагу в Вену.

Глава IX

Казанова имел рекомендательное письмо из Дрездена от поэта Мильявакка к знаменитому поэту Метастазио, проживавшему в то время в Вене. Тотчас по прибытии в австрийскую столицу Казанова доставил это письмо по адресу. Метастазио произвел на него впечатление человека глубокой учености и в то же время весьма скромного и искреннего. Он охотно читал свои стихи посетителям и тут же сам указывал на лучшие их места, а затем и на слабые. Несмотря на выдающиеся совершенства его стиха, обличающие колоссальный поэтический талант, Метастазио творил нелегко. Он показал Казанове пять листов бумаги, сплошь покрытых перечеркнутыми строками; это был видимый след его работы над небольшим стихотворением, всего в четырнадцать строк; ему, по его словам, редко удавалось написать в течение дня больше 10–15 строк. Из собственных произведений он больше всего любил поэму «Аттилий Регул», хотя откровенно признавался, что не считает ее своим лучшим произведением. К большей части своих мелких стихотворений он сам писал музыку, хотя никому никогда не показывал этих своих музыкальных произведений. Он был убежден, что невозможно приспособлять слова к заранее сочиненной музыке, а следует, наоборот, подбирать музыку к словам.