Флотская богиня - Сушинский Богдан Иванович (читать книги .TXT) 📗
– Разведчик, стало быть, или как?! Из окруженцев, может?
– Те, кто много знал и долго расспрашивал, давно в Сибири отдыхают, – проворчал майор.
Старик вскинул брови, ожесточенно поскреб неряшливую бороду и признал:
– Теперь вижу, что свой; из этих, чай, из партейных энкавэдистов…
– Хочешь убедить, что не рад этому?
– Был тут у нас один такой, из пришлых, из тех, что сначала коллективизацию проводили, а затем «врагов народа» по селам выискивали, – погрустнел селянин. – Безземельный, безграмотный, наглый… А самое страшное, что безголовый. Наган под нос кому ни попадя тыкал и все кричал: «Я вас научу, как в “коммунизьму” верить!»
– Судя по твоему настроению, старик, так и не научил.
– Не успел, – покачал головой хозяин, взбираясь на передок водовозки. – В овраге за селом нашли его, с вилами в животе. Уж больно лют был. Кто отважился порешить его, – так и не определили, зато село благодарно вздохнуло.
– Считаешь, что при германцах будет легче, нежели при коммунистах? – спросил Гайдук, во всю стегая кнутом уставших лошадей. Неприязни к этому рослому, костлявому старику он не ощущал, однако понимал: с таким же «благодарным вздохом» тот и ему в спину способен всадить вилы.
Старик свернул самокрутку; даже не намереваясь угостить Гайдука, закурил, и только тогда рассудительно ответил:
– Германцы – они кто? Они – чужие, враги. Убивать да грабить пришли. А чужого ненавидеть всегда проще, нежели своего. Даже если этот «свой» тоже убивать да грабить горазд.
Когда подошли к оврагу, старик прокричал высунувшемуся из своего окопчика пулеметчику, чтобы тот не вздумал стрелять, потому что одна важная птица хочет поговорить с командиром.
– Неужто германцы парламентера в гражданском решили подослать? – осклабился красноармеец.
– Да нет, вроде бы из наших, из особистов, – ответил старик. Затем он немножко помялся, и, недобро взглянув на майора, добавил: – Хотя проверить все-таки надо бы.
– Что ты мелешь, старый упырь? – незло оскорбился Гайдук, уже успевший взобраться на одного из коней, предварительно связав его повод подвернувшейся под руку веревкой с поводом свободной лошадки. – Как только в селе такого терпят?
– А мы ноныча все бдительными стали, – невозмутимо пожал плечами сельчанин и, слегка прихрамывая, побрел назад, в свою часть села.
18
Лощинин появился значительно раньше, чем она ожидала. Он приехал на велосипеде, который скрипел, взвизгивал и тарахтел так, что слышно было за версту.
– Извини, Степная Воительница, за этот «лимузин»; позаимствовал у хозяина дома, где квартирую, – сообщил он, встретив прохаживавшуюся девушку метрах в двадцати от дома.
– Не опасались, что весь поселок на ноги поднимете своим грохотом?
– Опасался, что не дождешься меня.
– Могла и не дождаться.
– Это было бы ужасно. Кто знает, когда и как мы встретились бы потом. И вообще сумели бы когда-нибудь встретиться или нет.
– Вы говорите так, словно мы уже на свидании…
– Разве нет?
Евдокимка открыла калитку, морщась от визга колес, затолкала за нее велосипед лейтенанта и только потом строго предупредила Сергея:
– Никакое у нас не свидание, так что оставьте свои мужские фантазии вместе с велосипедом.
Такого отпора лейтенант не ожидал, немного замялся, однако тут же попытался успокоить девушку:
– Да ни о каком таком свидании я и не думал.
– Что, совсем-совсем не думали?
Лейтенант помнил о язвительности Степной Воительницы и даже уловил в ее вопросе некий подвох, однако не придумал ничего лучшего, чем заверить:
– Просто очень хотелось увидеть тебя…
Они пошли в сторону окраины поселка. Стоило миновать еще три усадьбы, и можно было оказаться на выжженной степной равнине, словно огромным рубцеватым шрамом расчлененной извилистой долиной.
– Но ведь мы уже виделись сегодня, – напомнила Евдокимка. – Причем дважды.
Она хотела добавить еще что-то, но в это время лейтенант сказал то, что могло служить последним аргументом:
– Завтра нас перебрасывают к Ингулу, на фронт.
Это прозвучало так неожиданно, что Евдокимка внезапно остановилась, причем лицо ее оказалось буквально в двадцати сантиметрах от лица офицера. Она вдруг поймала себя на том, что, ожидая Сергея, думала о чем угодно, только не о приближающемся фронте, не о том, что через два-три дня улицы их поселка уже будут патрулировать немцы.
Крайняя хата-полуземлянка стояла пустой и почти разрушенной. Евдокимка знала, что еще весной усадьбу эту оприходовали влюбленные пары. Вот и сейчас какой-то кавалерист в кубанке спешно уводил от чужих глаз свою женщину в глубину сада, за кустарники. Чтобы не мешать им, лейтенант попытался пройти дальше, однако девушка заупрямилась:
– Дальше – степь. Мы туда не пойдем.
– Если не хочешь, то, конечно… – остановился лейтенант под кроной ветвистого клена.
– И потом, мы ведь договорились, что это у нас не свидание. Напрасно вы пошли со мной. Нужно было пригласить какую-нибудь взрослую, опытную женщину, – проговорила Евдокимка, посматривая сквозь густую листву на угасающую луну.
Словно бы подтверждая мудрость ее запоздалого совета, из-за руин донесся взволнованный женский голос: «Да подожди! Ну, куда ты торопишься?..»
Лейтенант заключил в свои ладони обе кисти девушки и нервно сжал их.
– Наверное, ты права, Степная Воительница: так и следовало бы поступить. Однако никогда не простил бы себе, если бы упустил возможность встретиться с тобой. – Не выпуская ее ладони, он провел своими пальцами по девичьей щеке, коснулся уголков губ, нежно погладил подбородок. – Не бойся. Ничего, кроме нежности, – упредил ее упрек, отметив про себя, что Евдокимка вздрогнула и отшатнулась. – И задержу я тебя недолго. Я счастлив уже от того, что ты – рядом.
– Неужто… очень понравилась? – неожиданно спросила Евдокимка.
– Было бы странно, если бы не понравилась.
– Почему же «странно»? – не поняла Степная Воительница.
До сих пор, особенно в школьные годы, она слишком много времени проводила в компании мальчишек, и, может быть, поэтому они относились к ней, как к равному себе. Даже те, которым Евдокимка симпатизировала, рано или поздно увлекались другими девушками, словно считая зазорным влюбиться в нее – «свою в доску». Однако всего этого сказать лейтенанту девушка не могла – и прозвучало бы неправдоподобно, да и гордость не позволяла. Получалось, что только для того и плачется в жилетку, чтобы разжалобить: «Полюбите меня, всеми отверженную и несчастную!»
– Не знаю, как сложится моя фронтовая судьба, но… Словом, – сбился он с мысли, – как тебе все это объяснить?
– Как говорят в таких случаях у нас на лекциях: «А теперь перескажите все это своими словами».
– Еще вчера я чувствовал себя несчастным из-за того, что мне, с детства мечтавшему о море и с таким трудом поступившему в военно-морское училище, по существу, так и не пришлось послужить на кораблях. И даже воевать придется не на море, а сухопутным пехотинцем. Человека, считайте, лишили главной цели его жизни…
– Недавно у Льва Толстого я прочла: «Проявление чувства любви невозможно у людей, не понимающих смысла своей жизни».
– Что, так и сказал?
– Так, – решительно подтвердила Евдокимка. – Вы же, как я понимаю, со смыслом своей жизни давно разобрались.
– А знаешь, как я определил, что ты, ну, словом, что ты для меня не такая, как все остальные?
– То есть что ты влюбился? – все еще не способна была отказаться Евдокимка от своего мальчишеского озорства.
– Точно, – с благодарностью подтвердил Сергей. – Когда понял, что тем последним словом, которое сорвется с моих губ перед гибелью, – будет твое имя. Это очень важно, чтобы у идущего на смерть существовало в душе такое имя.
Евдокимка растроганно помолчала, вздохнула и проговорила то, что просто не могла не сказать:
– Я тоже всегда буду помнить, что есть такой боец, чьи уста произносят мое имя. Причем необязательно перед гибелью.
