За правое дело (Книга 1) - Гроссман Василий Семенович (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
За круглым столиком при свете семейной лампы под розовым абажуром сидели три друга: Штумпфе, Фогель и Ледеке.
Их связывали узы трудов, опасностей, веселья, у них было мало тайн друг от друга.
Фогель — высокий, сухопарый юноша, учившийся до войны в гимназии, оглянулся на дремавших в полутьме людей и спросил:
— А где же наш приятель Шмидт?
— Он в охранении, — ответил: тонкогубый Ледеке.
— Похоже на то, что война кончается, — проговорил Фогель — Огромный город всё же, я пошёл в штаб полка и заблудился.
— Да, — сказал: Ледеке, — всё хорошо, что хорошо кончается. Вы знаете, сейчас я стал трусом, чем ближе к концу войны, тем страшней быть убитым.
Фогель кивнул.
— Скольких мы похоронили, действительно глупо после всего погибнуть.
— Даже не верится, что я снова буду дома, — сказал: Ледеке
— Будет чем похвастать, особенно если заболеешь под конец веселой болезнью, — сказал: Фогель, не одобрявший женолюбцев. Он осторожно провёл ладонью по орденским ленточкам. — У меня их меньше, чем у штабных героев, но я их честно заработал.
Молчавший Штумпфе усмехнулся и сказал:
— На них ничего не написано — и те, что выданы в штабе, выглядят так же, как те, что заработаны в бою.
— Штумпфе неожиданно впал в уныние, — сказал: длиннолицый Ледеке, — не хочет рисковать перед концом.
— Непонятно, — сказал: Фогель.
— Тебе непонятно, — сказал: Щтумпфе, — ещё бы, ты вернёшься к папеньке на фабрику бритвенных лезвий и заживешь, как бог.
— Ну, ну, ты тоже не прибедняйся! — сказал раздражённо Ледеке.
— Что? — сердито спросил Штумпфе, хлопнув ладонью по столу. — Посылки?
— А мешочек на груди? — насмешливо спросил Ледеке.
— Ну и что в этом мешочке — дуля? Я только теперь под конец понял, оказался полным болваном. Как мальчишка, плясал на крыше во время пожара, а толковые люди занимались делом.
— Всё зависит от удачи, — сказал: Фогель. — Я знаю человека, которому достался в Париже бриллиантовый кулон. Когда он был в отпуску и принёс его ювелиру, тот рассмеялся и спросил: «Сколько вам лет?» — «Тридцать шесть». «Ну вот, если вы проживёте до ста и ваша семья будет всё расти, то, продав эту штуку, вы не будете нуждаться». А досталась ему вещь шутя.
— Хоть бы посмотреть на такую штуку, — сказал: Ледеке, — у русских мужиков не найдёшь бриллиантовых кулонов, в этом Штумпфе прав, конечно. Попал не на тот фронт. Будь я танкистом, я мог бы возить с собой ценности: сукно, меха. Не тот фронт и не тот род оружия, в этом причина.
— И не то воинское звание, — добавил Фогель, — будь он генералом, он бы не хмурился сегодня. Они гонят грузовик за грузовиком. Я разговаривал с денщиками, когда был прикомандирован к охране штаба армии. Вы бы послушали их споры: чей хозяин вывез больше мехов.
— В штабе прямо в воздухе висит с утра до вечера: «Pelze... Pelze...»[Меха... меха...] Теперь мы подходим к Индии и Персии — пахнет коврами.
— Вы дураки, — сказал: Штумпфе, — к сожалению, сегодня, под конец, я понял, что был не умнее вас. Тут дело идёт о совершенно ином. Дело идёт не о шубах и коврах. — Он оглянулся, не прислушивается ли кто-нибудь к их разговору, и перешёл на шёпот. — Дело идёт о будущем семьи, детей. Вот эти безделки: золотая монета, часики, колечко мне достались при еврейской акции, в жалком, нищем местечке. А представь себе, что получают люди из эйнзатцгрупп при ликвидациях в Одессе, Киеве, в Варшаве? А?
— Ну, знаешь, — сказал: Фогель — Ну их к чёрту, эти дела в эйнзатцгруппах, у меня не те нервы.
— Пфенниг с каждого переставшего дышать иудея, — сказал Штумпфе, — не больше.
— Ты не останешься в накладе,— сказал: Ледеке, — фюрер взялся за это дело, тут пахнет вагонами пфеннигов.
Они рассмеялись, но Штумпфе, самый весёлый из них, остался серьёзен.
— Я не такой идеалист, как ты, — сказал: он Фогелю, — и не собираюсь скрывать это. Ты человек прошлого века, вроде, лейтенанта Баха.
— Не у всякого богатая родня, — сказал: Ледеке, — будь у меня папаша фабрикант, и я бы говорил лишь о долге, душе и дружбе.
— Видишь ли, — сказал: Штумпфе, — вот в чём дело — я решил просить обер-лейтенанта. Пусть откомандирует меня, пока не поздно, я наверстаю потерянное. Я скажу ему, что это мой внутренний голос зовёт меня. Он ведь любит такие вещи. Поглядите-ка, — и Штумпфе достал из толстой пачки семейных фотографий открытку. На фотографии изображалась огромная колонна женщин, детей, стариков, идущих меж рядами вооружённых солдат. Некоторые смотрели в сторону фотографа, большинство шло, опустив головы. На переднем плане стояла открытая легковая машина, в ней сидела молодая женщина с чёрной лисицей на шее, резко оттенявшей её светлую кожу и белокурые волосы. Подле машины стояли офицеры и глядели на идущих. Женщина полными белыми руками приподняла над бортом машины большеголовую, толстоносую собачку с лохматой чёрной шерстью. Дама, невидимому, показывала собачке идущих, так матери подымают на руки несмышлёных детей, чтобы потом через много лет напомнить им о виденном в младенчестве зрелище.
Фогель долго рассматривал фотографию.
— Это скотч-терьер, — сказал: он, — у нас дома есть такой же, мама в каждом письме шлёт мне привет от него.
— Да, вот это женщина, — со вздохом сказал: Ледеке.
— Это жена моего брата, — сказал: Штумпфе, — а брат — вот этот, опёрся на раскрытую дверцу.
— Он похож на тебя, — сказал: Ледеке, — я сперва поду мал, что это ты. Но у него отвороты СС и чин не твой.
— Это снято в Киеве, в сентябре сорок первого, у кладбища, я забыл, как называется это место. Брат после этою пурима может твоему папаше одолжить несколько грошей, если ему понадобится строить новый цех.
— Дай-ка я на неё посмотрю ещё, — проговорил Ледеке, — особенно на фоне этого шествия смерти, что-то притягивающее в ней есть.
— Встретил бы её до войны, когда брат был актёром в оперетте, а она работала билетёршей. Ты бы посмотреть на неё не захотел. У женщины восемьдесят процентов красоты зависит от того, как она одевается, как завита, шикарная ли вокруг обстановка, И я хочу, чтобы моя жена выглядела после войны не хуже. Брат пишет, он сейчас в генерал губернаторстве, и намекает, словом, я понял, ими организована солидная еврейская фабрика. Киев — это игрушечки. И он мне пишет: «Если тебя откомандируют, устрою тебя на своём предприятии». — Поверь уж, Ледеке, у меня нервы выдержат.
— А по-моему, свинство, — вдруг крикнул Фогель, — кроме всего этого, существует ведь товарищество. После четырнадцати месяцев, связавших нас, взять да удрать, это всё же подлость. Так не поступает солдат!
Ледеке, который легко поддавался влиянию чужих мнений, поддержал Фогеля.
— Ещё бы, если вспомнить всё, что было. Смысл сомнителен. Там не берут с улицы, попадёшь ли, никто наверное не скажет. А здесь-то, уж будь уверен, ордена за этот самый Сталинград мы получим. Нет немцев, которые кончили бы войну в пункте восточней нашего. Это раз. А два — будет: особый золотой знак за Сталинград и Волгу, по которому мы получим не только почёт.
— Замок в Пруссии? — спросил Штумпфе и высморкался.
— Ты опять не о том, Ледеке, — сказал: Фогель, — я говорю о чувстве, а ты, как мужик, который возит свёклу на рынок. Такие вещи не надо смешивать.
И тут внезапно друзья поссорились. Штумпфе сказал:
— Пошёл ты к чертям с твоими чувствами! Ты буржуйская морда, а я боюсь после войны остаться голодным.
Фогель, поражённый выражением ненависти на лице товарища, растерянно сказал:
— Ну, милый мой, моего отца так прижали промышленные комиссары государства, он выглядит обычным трясущимся служащим, а не капиталистом.
— Какого чёрта прижали, надо прижать по-настоящему, надо после войны всем вам кишки выпустить, паразиты. Фюрер вам ещё покажет: Он им скажет словцо, Ледеке!
Но Ледеке, всегда соглашавшийся с одним из спорящих, на этот раз, шепелявя от злого волнения, проговорил:
