Мертвое озеро - Кейн Рэйчел (мир книг TXT, FB2) 📗

Я гадаю, какого рода декоративные элементы могут поставлять фирмы в качестве украшения альбомов для скрапбукинга со статьями о серийных убийцах.

Ланни подается вперед, чтобы радостным голосом заявить:

– Привет, бабушка!

И когда моя мать отвечает, я слышу, как меняется ее голос.

Подлинное тепло. Подлинная любовь. Подлинная привязанность. И все это – минуя одно поколение… по крайней мере, минуя меня. Ланни любит свою бабушку, как и Коннор. Они помнят те мрачные, страшные дни после Происшествия, когда я сидела в тюрьме и единственным светом в мире для них оставалась моя мать, явившаяся к ним, словно ангел-спаситель. Она увезла их туда, где жизнь была нормальной – по крайней мере некоторое время. Она защищала их, точно львица, отгоняя репортеров, зевак и мстителей резкими словами и захлопнутой перед их носом дверью.

Я в долгу перед ней за это.

Я едва успеваю расслышать ее вопрос:

– Дети, а что вы сейчас изучаете в школе?

Этот вопрос кажется безопасным, и он вполне мог бы быть таковым, но когда Коннор уже открывает рот, чтобы ответить, я вспоминаю, что в числе прочего он изучает историю Теннесси, и быстро вклиниваюсь в разговор:

– Они учатся хорошо.

Мать вздыхает, и я слышу в ее вздохе раздражение. Она ненавидит это. Ненавидит всю эту… расплывчатость.

– А что насчет тебя, дорогая? Ты обзавелась каким-нибудь новым хобби?

– Честно говоря, нет.

Мы не заходим в разговорах дальше таких фраз. Мы с ней никогда не были близки, даже когда я была маленькой. Я знаю, что она любит меня, а я люблю ее, но между нами нет той привязанности, которую я вижу у других людей. В других семьях. Между нами существует некоего рода вежливая дистанция, как если б мы изначально были посторонними людьми, которые просто случайно оказались связаны жизненными обстоятельствами. Это странно.

Но, несмотря на это, я в неоплатном долгу перед ней. Она не обязана была брать к себе моих детей почти на год, пока следствие пыталось доказать мою вину. Меня называли Маленькой Помощницей Мэлвина, и предположение о моем соучастии в преступлениях Мэла основывалось лишь на показаниях одной мстительной сплетницы-соседки, которая жаждала внимания. Она утверждала, будто однажды вечером видела, как я помогала Мэлу перенести одну из жертв из машины в гараж.

Я никогда этого не делала. И никогда не сделала бы. Я ничего не знала о делах мужа, но с ужасом и яростью понимала, что никто, абсолютно никто не верит в это. Даже моя собственная мать. Быть может, эта непреодолимая пропасть между нами возникла в тот момент, когда она, с невыразимым отвращением и ужасом на лице, спросила меня: «Дорогая, ты сделала это? Он заставил тебя это сделать?»

Она не пыталась сказать, что это ложь, не отрицала того, что я способна на подобную жестокость. Она лишь пыталась отыскать причину для этого, и понять подобное отношение было трудно – и тогда, и теперь. Быть может, из-за того, что во времена моего детства мы с ней не были близки друг другу, она так легко и поверила в худшее – потому что чувствовала: она никогда не знала меня по-настоящему.

Я никогда и ни за что не поступлю так со своими детьми. Я буду защищать их всеми силами. Они не виноваты в том, что происходит.

Моя мать всегда винила меня. В какой-то момент она сказала мне: «Что ж, ты сама хотела выйти замуж за этого человека».

Причина, по которой сетевые «тролли» так яростно травят меня, – они действительно верят, что я виновата. Я – жестокая, безжалостная убийца, которая сумела ускользнуть от правосудия, и теперь они – единственные, кто может свершить кару.

До какой-то степени я это понимаю. Мэл вскружил мне голову своими романтическими поступками. Он водил меня ужинать в великолепные рестораны. Покупал мне букеты роз. Всегда открывал передо мной двери. Посылал мне письма и открытки с признаниями в любви. Я действительно любила его – или, по крайней мере, думала, что любила. Предложение руки и сердца было восхитительным. Свадьба прошла идеально, точно в сказке. Через несколько месяцев я забеременела Лили, и мне казалось, что я самая счастливая в мире женщина, чей муж зарабатывает достаточно, чтобы она могла оставаться дома и растить своих детей в любви и заботе.

А потом, постепенно, в его жизни появилось хобби.

Мастерская Мэла началась с малого: с верстака в гараже. Потом инструментов стало больше, им понадобилось больше пространства, и так до тех пор, пока места перестало хватать даже для одной машины, не говоря уже о двух. И тогда он построил навес и получил весь гараж в свое распоряжение. Мне это не нравилось, особенно зимой, но к тому времени Мэл уже снял гаражные ворота и заложил проем кирпичом, встроив в эту стену дверь, которую всегда закрывал на засов и висячий замок. Дорогие инструменты.

Я никогда не замечала ничего странного, не считая одного раза. Должно быть, это было после смерти его предпоследней жертвы – Мэл сказал мне, что в мастерскую с чердака пробрался енот и умер там в углу и что понадобится некоторое время, чтобы избавиться от запаха. Мэл тогда купил побольше моющих средств, особенно с хлоркой.

Я верила каждому его слову. А с чего бы мне было не верить?

Но я по-прежнему думаю, что должна была догадаться, и поэтому понимаю, откуда берется яростная настойчивость «троллей».

Моя мать говорит что-то – судя по тону, обращенное непосредственно ко мне. Я открываю глаза и переспрашиваю:

– Что, извини?

– Я спрашиваю – ты удостоверилась, что дети посещают уроки плавания? Я беспокоюсь, что ты не сделала это, учитывая… твои проблемы.

Моя мать любит воду – озера, пруды, море. Она наполовину русалка. Ее особенно ужаснуло, что Мэл избавлялся от трупов своих жертв посредством воды. Меня это тоже особенно ужаснуло. Мой желудок сжимается в комок при одной мысли о том, чтобы хотя бы обмакнуть пальцы ноги в озеро, которым я любуюсь издали. Я не могу даже вывести лодку на гладкую поверхность озера – без того, чтобы не подумать о жертвах моего бывшего мужа, тела которых были брошены в воду, с привязанными к ним грузами. Безмолвный сад разложения, покачивающийся в медленном придонном течении. Я не могу даже пить воду из-под крана – горло сразу перехватывает судорога.

– Дети не очень интересуются плаванием, – отвечаю я матери, не проявляя ни малейшего раздражения по поводу того, что она вообще подняла этот вопрос. – Но мы часто бегаем трусцой.

– Да, по тропе вокруг… – начинает Ланни, и я молниеносным движением нажимаю кнопку отключения звука. В следующее мгновение она осознаёт свою ошибку. Моя дочь едва не сказала «вокруг озера»… И хотя в стране тысячи озер, это все-таки улика. Мы не можем позволить даже такой мелочи просочиться в эфир. – Извини.

Я отпускаю кнопку.

– Я хочу сказать, мы часто бегаем на свежем воздухе. Тут красиво.

Ей трудно умалчивать подробности – погода, деревья, озеро, – но мать ограничивается сказанным. Общими словами. Она знает, что требовать большего нельзя. Такова горькая реальность нашей жизни.

Прежде я гадала, какой была их жизнь без меня; моя собственная жизнь за решеткой была адом, в постоянном жгучем страхе за моих детей. Судя по той радости, с которой они всегда звонят бабушке, я пришла к заключению, что она смогла создать для них относительно мирный кусочек жизни – отдых от той кошмарной реальности, в которую они оказались вышвырнуты так неожиданно. По крайней мере, я надеюсь, что так оно и было.

Я надеюсь, что мои дети не способны притворяться настолько убедительно, потому что это тоже было бы частицей мрачного наследия Мэлвина Ройяла.

Мать разглагольствует о Ньюпорте и о наступающем лете, но мы не можем рассказать, какая погода ожидается у нас; она знает это, и потому разговор в основном делается односторонним. Я гадаю, действительно ли ее радуют эти звонки. Или же для нее это просто долг? Если б я была одна, она, вероятно, не беспокоилась бы вообще, но мама действительно любит моих детей, а они лю бят ее.