Исповедь - Руссо Жан-Жак (книги хорошего качества txt) 📗
Я решил прибегнуть к выходу, казалось мне, способному устранить все противоречия. Опасаясь козней моих тайных преследователей, настигавших меня во всех убежищах, и не видя, кроме Корсики, другого места, где я бы мог надеяться в старости обрести покой, которого меня повсюду лишали,
563
я решил, как только у меня будет к тому возможность, отправиться в эту страну с рекомендациями Буттафуоко, но, чтобы жить там спокойно, отказаться, по крайней мере по видимости, от работы в области законодательства и, в виде некоторой отплаты моим хозяевам за гостеприимство, ограничиться составлением на месте их истории,— не переставая собирать потихоньку сведения, необходимые для того, чтобы сделаться им более полезным, если только я доживу до того дня, когда мне это удастся. Не беря на себя поначалу никаких обязательств, я надеялся получить возможность втайне и с большим удобством обдумать план устроения их, который мог бы им подойти, притом не слишком нарушая ради этой работы дорогое мне уединение и не подчиняясь образу жизни, мне невыносимому и к которому я не был приспособлен.
Но в моем положении это путешествие было делом не легким. Судя по тому, что говорил мне Дастье, из самых простых жизненных удобств я мог рассчитывать только на те, которые сам туда доставлю: белье, одежду, посуду, кухонную утварь, бумаги, книги — все это надо было везти с собой. Чтоб переселиться туда с моей домоправительницей, я должен был перебраться через Альпы и проехать двести лье, таща за собой большой багаж; я должен был пересечь владения нескольких монархов, и, имея в виду тон, заданный по всей Европе, следовало ждать, что после всех моих несчастий мне придется всюду сталкиваться с препятствиями и видеть, как каждый будет ставить себе за честь нанести мне какое-нибудь новое оскорбление, нарушая по отношению ко мне всякое международное и человеческое право. Большие расходы, утомительность, рискованность подобного путешествия обязывали меня заранее предвидеть и хорошо взвесить все связанные с ним трудности. Мысль о том, что я в конце концов останусь один, без средств, в моем возрасте и вдали от знакомых, в полной зависимости от этого дикого и жестокого парода, каким мне описывал его Дастье, заставляла меня пораздумать над подобным шагом, прежде чем осуществить его. Я страстно желал встречи с Буттафуоко, на которую он давал мне основания рассчитывать, и ждал ее результата, прежде чем принять окончательное решенье.
Пока я колебался, начались преследования в Мотье, вынудившие меня удалиться оттуда. Я не был подготовлен к длительному путешествию, особенно к путешествию на Корсику. Ожидая письма от Буттафуоко, я укрылся на острове Сен-Пьер, откуда был изгнан с наступлением зимы, как рассказал выше. Покрытые снегом Альпы делали тогда для меня это переселение неосуществимым*, особенно при той поспешности, какую мне предписывали. Правда и то, что нелепость подобного распоряжения делала его неисполнимым: в этом окруженном
564
водами уединении, располагая одними только сутками с момента объявления приказа, чтобы собраться в дорогу и подыскать лодки и экипажи для отъезда с острова и со всей территории,— имей я даже крылья, мне было бы нелегко повиноваться. Я написал об этом в Нидо г-ну байи, в ответ на его письмо, и поспешил удалиться из этого края несправедливости. Вот каким образом мне пришлось отказаться от своего любимого проекта; и тогда, в отчаянии, не сумев добиться, чтобы меня заточили, я решился по приглашению милорда маршала на путешествие в Берлин, оставив Терезу зимовать на острове Сен-Пьер с моими вещами и книгами и передав свои бумаги дю Пейру. Я устроил такую гонку, что уже на другой день утром выехал с острова и прибыл в Бьен еще до полудня. Тут мне едва не пришлось окончить свое путешествие из-за случайности, о которой необходимо рассказать.
Как только прошел слух, что мне приказано оставить мое убежище, ко мне хлынул целый поток посетителей из близлежащих местностей, особенно бернцев; с отвратительнейшим лицемерием они пресмыкались передо мной, улещали меня и уверяли, что, только воспользовавшись каникулами и перерывом в занятиях сената, удалось состряпать и вручить мне этот приказ, вызвавший по их словам негодование всего Совета двухсот. В этой своре утешителей было несколько человек из города Бьен, маленького свободного государства, вклинившегося в Бернское, и, между прочим, молодой человек, по фамилии Вильдреме, семейство которого занимало в этом городке первое положение и пользовалось величайшим авторитетом. Вильдреме горячо убеждал меня от имени своих сограждан выбрать себе убежище среди них, уверяя, что они очень желают видеть меня у себя, что они почтут за честь и сочтут своим долгом заставить меня забыть перенесенные преследования, что мне не придется опасаться у них какого бы то ни было влияния бернцев, что Бьен — свободный город, не подчиняющийся чужим законам, и что все граждане единодушно решили не слушать ничьих настояний, которые клонились мне во вред.
Видя, что ему не удастся поколебать меня, Вильдреме призвал на помощь еще нескольких лиц, как из Бьена и его окрестностей, так и из самого Берна, и, между прочим, того самого Кирхбергера, о котором я говорил,— искавшего меня со времени моего приезда в Швейцарию и интересного мне своими способностями и взглядами. Но более вескими оказались неожиданные настояния г-на Бартеса, секретаря французского посольства; придя ко мне с Вильдреме, он усиленно убеждал меня уступить приглашению последнего и удивил меня своим горячим, трогательным участием. Я совершенно не знал г-на Бартеса, однако видел, что он вкладывает в свои речи пыл-
565
кое рвение дружбы и принимает близко к сердцу свой план устроить меня в Бьене. Он самым красноречивым образом расхваливал мне этот город и его жителей, с которыми, по его словам, был тесно связан, и даже несколько раз назвал их при мне своими покровителями и отцами.
Вмешательство Бартеса рассеяло все мои прежние догадки. Я всегда подозревал, что г-н де Шуазель является тайным виновником всех преследований, которым я подвергался в Швейцарии. Поведение французского резидента в Женеве и посла в Солере только подтверждало мои подозрения; я считал, что Франция имеет тайное касательство ко всему, что произошло со мной в Берне, Женеве, Невшателе, и полагал, что у меня пет во Франции другого влиятельного врага, кроме герцога Шуазеля. Что же должен был я думать о посещении Бартеса и нежном участии, какое он, видимо, принимал в моей судьбе? Гонения еще не разрушили свойственной мне доверчивости, и опыт еще не научил меня повсюду видеть козни, прикрытые лаской. С удивлением искал я причину доброжелательства со стороны Бартеса: я был не настолько глуп, чтобы думать, что он сделал этот шаг по собственному почину: я видел здесь гласность и даже нарочитость, свидетельствующую о какой-ю скрытой цели, и, разумеется, отнюдь не мог предполагать во всех этих зависимых мелких служащих ту великодушную неустрашимость, которая горела в моем сердце, когда я занимал такой же пост.
Когда-то я встречал в доме герцога Люксембургского кавалера де Ботвиля: он относился ко мне с некоторым доброжелательством. Со времени своего назначения послом он дал мне несколько доказательств того, что помнит меня, и даже велел передать мне приглашение приехать к нему в Солер. Это приглашение — хоть я туда и не поехал — очень тронуло меня: я не привык к достойному обращению со стороны людей, занимающих такие места. Поэтому я предположил, что де Ботвиль, вынужденный следовать полученным инструкциям во всем, что касается женевских дел, но жалея меня в моих несчастиях, приготовил мне личными стараниями этот приют в Бьене, чтобы я мог спокойно жить там под его покровительством. Меня тронуло это внимание, хоть я и не думал им воспользоваться, ибо окончательно решился на путешествие в Берлин и пламенно жаждал минуты, когда приеду к милорду маршалу,— в убеждении, что только возле него найду настоящий покой и прочное счастье.
При моем отъезде с острова Кирхбергер проводил меня до Бьена. Там я встретил Вильдреме и несколько других бьенцев, ожидавших меня у причала. Мы пообедали вместе па постоялом дворе. По прибытии первой моей заботой было заказать
