Над Арктикой и Антарктикой - Мазурук Илья Павлович (читать книги полные .txt) 📗
Уже на следующий день выяснилось, что работы для летчиков — непочатый край. Да и как иначе: дорог нет, вся надежда на авиацию. Многое было для меня внове, многому пришлось учиться. Старые летчики авиагруппы не всегда с охотой летали на близкие расстояния. Ну а мне пока все было интересно. Через месяц-другой я, конечно, уже немного освоился. Но все-таки каждый очередной полет открывал что-то новое.
Помню, в начале зимы вернулся из Певека, а начальник штаба авиагруппы предлагает сделать еще маленький рейс в Островное (километров сто от Крестов Колымских).
— Отвезешь кинофильмы, почту, продукты и товары для фактории.
— А где аэродром в Островном?
— Какой тебе аэродром? По радио сообщили, что посадочная площадка находится южнее поселка и обозначена елочками. Туда прошлой зимой часто летали, все будет нормально…
— Штурман, какой курс на Островное? — спрашиваю я, забираясь в самолет.
— Курс? Да выходи на восток вдоль по Пантелеихе, а потом уточним.
Я уже знаю, что Пантелеиха — приток Колымы “невоенная” форма ответа меня тоже уже не смущает — так принято в полярной авиации.
— Все ясно…
Набрали высоту пятьсот метров. Погода хорошая. Идем вдоль по речке, которая быстро свернула на юг. Оставляю прежний курс — сто двадцать градусов. Через пятнадцать минут вышли на реку Малый Анюй, слева — поселок Погындено. Теперь летим вдоль Анюя. Вот и показалось Островное. Несколько домиков, чумы. Западнее их пасется стадо оленей, выделяется прямоугольником посадочная площадка, обозначенная, как и было сообщено, елочками. Прямоугольник белеет целинным снегом, никаких следов. Непонятно только, какова толщина снежного покрова. Если дали согласие на посадку, прикидываю я, значит, не более двадцати сантиметров.
Дымок из труб домиков шел вертикально вверх - штиль, можно заходить на посадку с любой стороны. Захожу с запада на восток, чтобы остановиться по ближе к домикам. Снижаюсь, касание. И… чувствую энергичное торможение…
Показалось вначале, что тормозит второй пилот, но он тут же убирает ноги с педалей, а .самолет по-прежнему стремится опустить нос. У меня штурвал взят на себя полностью, в голове одно — только бы не опрокинуться. К счастью, скорость быстро гаснет, хвост опускается, и мы стоим.
Вылезаем. Снега на полосе около полуметра. Как же теперь взлетать?
Вот здесь я получил еще один урок. Аэродромы с диспетчерами, начальниками аэропортов, аэродромным оборудованием были в то время редкостью в Арктике. В большинстве своем имелись необорудованные площадки, и годность их для посадки нужно было каждый раз определять с воздуха самому. Самому себе давать разрешение на посадку. А тогда нужно было самому искать выход, как взлетать.
Пока я размышлял, подошел абориген Чукотки. Представился “официально”: “Оленевод Митька”.
— Товарищ летчик, пожертвуйте колхозу немного бензина!
Я был раздосадован посадкой, предстоящим взлетом. А тут еще какая-то нелепая просьба. Ответил грубовато:
— А что, ваши олени на бензине работают?
— Нет, олени ягель едят, — добродушно улыбнулся Митька. — Движок без бензина не работает. Ты же фильмы привез, посмотреть картину хочется.
Мне стало стыдно. Парторг нашей группы внушал мне, как новичку, много раз: “Местному населению надо помогать во всем”. Да и сам я уже понял, что в Арктике иначе нельзя. Сегодня ты помог, завтра — тебе.
— Хорошо, давай бочку и пиши расписку на всякий случай…
Тем временем к самолету подтянулись встречающие — все население поселка, наверное. Остановились чуть в отдалении; в центре, судя по всему, председатель колхоза. Подхожу, здороваюсь за руку, но ощущаю, что держусь за пустой рукав малахая. Оказывается, национальный обычай: руки для тепла сложены на груди под малахаем. Все смеются, улыбается и председатель:
— Федор Погынден.
— Лебедев Александр. Я сразу перехожу к делу:
— Может, у вас трактор найдется? Нужно укатать площадку.
— Зачем трактор? Митька заставит олешек побегать. Пойдем, однако, чайпауркен, по-русски — чайку попьем… •
Не прошло и часу, как в гостеприимный дом председателя прибежал Митька:
— Товарищ летчик, аэродром утоптан. Теперь крепкий, можно летать. За бензин большое спасибо…
Впервые я услышал столь необычный “термин” — аэродром утоптан. Попробовал порулить — хорошо. Как по бетону! Молодец, Митька, постарался на славу…
Вот так, в общении, в работе, постепенно приходил ко мне полярный опыт. Не знаю, почему всех новичков называют в Арктике “салага”. Может, от моряков это пошло? Не знаю. Мне грех пожаловаться: в нашей авиагруппе все на первых порах старались помочь, без всяких насмешек. Да и я старался. Но однажды и мне пришлось все-таки услышать — салага! И как раз от моряков…
В том году многолетние льды подошли вплотную к берегам Чукотки. Самые мощные по тем временам ледоколы не могли справиться с тяжелыми льдами, попали в плен. А вместе с ними пришлось зимовать в ледяных тисках и многим транспортным судам. В общем, почти как пятнадцать лет назад, во времена челюскинской эпопеи. Ну а нам, авиаторам, пришлось выручать моряков: вывозили людей, обеспечивали корабли всем необходимым для зимовки. Садились прямо рядом с кораблями, на дрейфующих льдах, и прямым сообщением, минуя Певек, доставляли моряков в поселок Уэлькаль на южном берегу Чукотки. Там их ожидали ледокол “Микоян” и грузовой транспорт “Миклухо-Маклай”.
Кстати сказать, деревянный настил аэродрома в Уэлькале сохранился еще со времен войны. Это был один из аэродромов знаменитой “трассы Мазурука”. Так что и здесь, можно сказать, наши с Ильёй Павловичем пути опять “скрестились”.
А впросак я попал как раз на “Микояне”. У них в кают-компании демонстрировался в тот день новый кинофильм, и мы всем экипажем решили посмотреть.
К началу опоздали. Зал полон, моряки стояли вдоль стен, и мы прислонились у входа.
Когда глаза привыкли немного к темноте, вижу большой стол. С одной стороны, по борту, за столом’ сидят. А с другой стороны, ближе к нам, все стулья свободны. Удобные такие кресла. Понятно, думаю, не садятся, чтобы в луч проектора не попасть. Ну а мы-то, авиаторы, похитрее… Пригнулся, чтобы на экран не попасть, хвать первое кресло, а оно почему-то не поддается. Еще шаг, дерг за другое — ни с места, третье — тот же результат…
Конечно, в запале разогнулся давно. Вся моя война со стульями — на экране. Слышу, смеются моряки, аплодировать начали. Только тут я сообразил: стулья-то на кораблях к полу крепятся, к палубе то есть. Залился я краской — и к выходу. Хорошо в темноте — не узнают. А сзади противно так: “Салага!” Обидное все-таки “звание”…
“ВСЕМ НАЧАЛЬНИКАМ АЭРОПОРТОВ…”
— Илья Павлович! А помните, как мы с вами познакомились?
— Как же, помню, конечно. В Хатанге. Собрались тогда тремя экипажами на ночевку. Кажется, я тогда возвращался из Крестов Колымских в Москву…
— Да. Нас тогда познакомил начальник аэропорта Турусов…
— Точно, вот только забыл фамилию второго летчика. Такой высокий, громкий…
— Павел Лапик.
— Точно, вспомнил, Лапик. Он еще и “гидрист” хороший. Где он сейчас?
— В Ростове-на-Дону, на своей родине. Воспитывает внуков.
— Да, время идет быстро… Вот и ты, Саша, на пенсии тоже…
Мы сидим на одном из островов Москвы-реки, неподалеку от Серебряного бора. Мне — под семьдесят. Илье Павловичу — за восемьдесят, но выглядит он не по годам молодым. Водит автомашину по московским улицам, сам ее обслуживает. Построил собственными руками катер и гоняет по Москве-реке…
Налили еще по чашечке кофе, сваренного Тамарой Августовной — заботливой супругой Ильи Павловича. Пьем молча, каждый думает о своем.
Сидит рядом мой старший товарищ, наставник. Известный всему миру летчик, при жизни ставший легендой. Живая история авиации…
Мне посчастливилось работать под его началом, посчастливилось вместе летать — крылом к крылу. Долгие годы он был начальником полярной авиации, но штурвал самолета не оставлял. Кабинетным руководителем он никогда не был, все время на северных трассах — от Москвы до Анадыря и до полюса.
