Куда он денется с подводной лодки - Труш Наталья Рудольфовна (книги без регистрации .TXT) 📗
«Бомжи местные», – подумал про них Баринов. В этот момент дама поежилась от налетевшего ветерка, а ее спутник нежно наклонился к ней и со смешным украинским выговором спросил:
– Марыся! А ты кохточку пиддягнула?
Надо полагать, мужик интересовался, поддела ли Маруся кофточку для тепла!
«О-о, е-мое! – простонал про себя Баринов. – Землячки, мать их! Туристы!»
Историю эту он потом любил рассказывать в цветах и красках, и очень скоро любимой присказкой на лодке стала крылатая фраза: «Марыся! А ты кохточку пиддягнула?»
Трое суток он провел тогда в компании местного боцмана в его каюте. Познакомились легко, а спирт сроднил их так, что, когда пришло время высаживаться в Севастополе, оба очень переживали.
И вот майским утром на причале у Графской пристани с теплохода «Алексей Толстой» сошел моряк Северного флота Илья Баринов. Уходил он скоропостижно в море ранней весной с Севера, а на берег сошел в теплом мае и на юге. Народ в шортиках и маечках, а он почти в зимнем. Тут не до красот города-героя. Мысль одна: пристроиться в тенечек и пивка холодненького попить. А потом быстрее на вокзал, сесть в ленинградский поезд и с пересадочкой в родном городе катить в Мурманск.
В своем нелепом по местным климатическим условиям наряде Баринов тут же загремел в сопровождении патруля в комендатуру. И когда комендант потребовал у него документы, Баринов выложил ему командировочное предписание с красной полосой. А это по тем временам означало одно: все должностные лица обязаны немедленно обеспечить держателю такого документа передвижение в конечный пункт предписания.
Комендант от досады аж зубами скрипнул: хотел построить подводничка, да сам попал. Пришлось ему подсуетиться, чтобы Баринову досталось место в поезде, и о прочих благах командировочного позаботиться.
* * *
Баринов знал, что ему надо срочно оформлять отпуск и ехать в Ленинград, где Алла вот-вот должна была рожать второго ребенка.
А Баринову было строго-настрого наказано ни дня не терять и чуть не с причала ехать на вокзал.
«Ага! Щаз-з-з! Разбежались!» – подумал беззлобно Илья, которому предстояло после похода отписаться за каждый его день. А это ни много ни мало – полгода под водой. Вот и валяй, аккуратным почерком расписывай каждый день, отчитывайся. Причем все это должно быть представлено руководству в трех экземплярах: листочек к листочку, написанное черной тушью и аккуратным разборчивым почерком. В общем, будь добр – становись Львом Толстым. Крой матом флот и всех его главнокомандующих, но сиди на попе ровно и кропай этот никому не нужный роман. Мало того что уйму таблиц составишь, так еще чуть ли не по дням надо описать, как дизели стучали, как работали электромоторы и прочие только тебе одному понятные тонкости.
Отчеты механика, кстати, по сравнению, например, с докторскими, еще приличные. У дока вообще полная белиберда. Он сначала всем анкеты подсовывает, в которых не вопросы, а просто смех. Например, на какой цвет глядя, хочется спать, а на какой – плакать! Ну не бред?! Или еще хлеще: снятся ли подводнику Баринову в походе эротические сны? «Ага! Сейчас я вам так и рассказал, какие сны мне снятся! Чтоб ржали все потом во главе с доком!»
Док – еще то чудило. Знает, что на его вопросы все от балды отвечают, а он по-серьезному отчет по этим ответам строчит. А там, наверху, их с еще более серьезными рожами изучают. Им невдомек, что тут не эротикой, а порнографией пахнет. А как все это назвать, если дизель сломался и с ним целый месяц всем коллективом трахались?! Это, если культурно анкету доктора заполнять, уже по-честному надо писать – «групповой секс на рабочем месте». Причем не во сне, а наяву.
В общем, неделя у Баринова ушла на отчеты и прочие формальности, которые утомили его насмерть. И когда он на заснеженном вокзале в Мурманске погрузился в поезд, идущий в Ленинград, ему хотелось только одного: вытянуться на нижней полочке и под усыпляющий стук колес продремать все эти тридцать с лишним часов пути.
Питер встретил его серым и хмурым небом. Липкий снег валил из туч, будто там, наверху, кто-то очень хулиганистый порвал безразмерную подушку с перьями, и перья эти сыпались и сыпались, укрывая серые дома и гранитные набережные белым.
Илья послушал себя: Север потихоньку отпускал душу подводника Баринова Ильи Александровича. Он возвращался в свой родной город, который был совсем не серым. Это для приезжих в зимнем Ленинграде нет иной краски. А для Баринова он был голубой и желтый. А еще – охристый и золотистый. И он знал, что, как только кончится в небесной «подушке» это снежное «перо», проглянет между крышами удивительная ситцевая синь, которую протыкают легко золотые иглы – шпили и купола.
– Привет, Питер! – сказал тихонечко Илья Баринов, ступив на площадь перед вокзалом. И тут же услышал, как прямо в ухо кто-то шепнул:
– Сапоги зимние финские женские, все размеры...
– Что? – не понял Илья, поднимая глаза на парня, который топтался возле него.
– Сапоги зимние финские женские, все размеры... – еще раз терпеливо повторил фарцовщик. – Цвет – белый.
Про такие или похожие на такие давным-давно с восторгом рассказывала ему Алла. Очень уж понравились они ей тогда на жене моряка.
Стоя в грязной подворотне, Илья крутил в руках изящный сапожок, мял кожу, вжикал туда-сюда блестящей «молнией». Размер вроде нужный. Была не была...
– Беру!
Парень ловко упаковал сапоги в коробку, торопливыми движениями пальцев пересчитал деньги, хитро оскалился и, покосившись на кошелек Баринова, сказал доверительно, что, если надо, в течение часа готов любую тряпку добыть по сходной цене.
– Нет, брат, спасибо! Этого хватит. – Баринов подхватил коробку и пошагал прочь.
В доме у тещи была приоткрыта дверь, Илья ввалился без звонка.
– О-о! Зятек! Прям к столу! – шумно загудел тесть Константин Дмитрич, обнаружив в прихожей Баринова. – А у нас ишшо один внучок!
Тесть, когда волновался, переходил на какой-то только ему одному понятный язык, смесь местечкового белорусского с псковским.
Родня жены по поводу рождения внука и племянника была изрядно на рогах. У Ильи отобрали коробку с сапожками, чемодан с подарками, дали сменную обувь – вдрызг порванные тапки с чужой ноги – и чуть не внесли в комнату, где за столом уместились все родственники.
Теща, как всегда, хлопотала по хозяйству, зорко следила за тем, чтоб закуски не перевелись и чтоб у всех было «нолито». Она пролезла с трудом к месту, где усадили Илью, притиснула его к своим огромным грудям, как к жаркой печке, погладила, как ребенка, по голове и озабоченно всхлипнула:
– Как вы там будете, на этом вашем Крайнем Севере, с дитями, а? Может, оставишь их здесь, а?
Илья покачал головой:
– Нельзя. Нельзя, Клавдия Васильевна. И так с моей работой не семья, а черт знает что, а уж если еще и видеться будем раз в год, совсем плохо. Там все так живут, и ничего. Нет, вот выпишут из роддома, месяц поживем – и поедем.
Собственно, так все и было. Аллу выписали через неделю. Баринов встречал жену с большим букетом хризантем, которые удивительным образом не мерзнут даже зимой. На встречу приехали родители Баринова – Александр Михеевич и Тамара Викентьевна. Теща Баринова раскланялась с ними, а они лишь кивнули, процедив невразумительное «Поздравляем!» – без эмоций.
* * *
А вечером того же дня Тамара Викентьевна позвонила Илье, который жил у тещи с тестем, и сообщила новость: есть возможность улучшить жилищные условия семье Аллы, но для этого нужно, чтобы Илья выписался из родительской квартиры и прописался у жены.
– Ма, я не хочу из нашей квартиры выписываться. Она огромная. Нам всем в ней места хватит, – твердо сказал Илья.
– Не выпишешься – ничего не сделать. Смотри сам. Наша квартира от тебя и так не уйдет.
– Я подумаю, – сказал он грустно.
– Подумай.
Впрочем, думать Илье Александровичу Баринову практически не пришлось. Тамара Викентьевна чуть позже перезвонила его теще и слово в слово, как Илье, напела Клавдии Васильевне про квартиру.
