Госпожа Бовари. Воспитание чувств - Флобер Гюстав (книги без регистрации бесплатно полностью txt) 📗
— Можешь дать мне взаймы двенадцать тысяч франков?
— Зачем?
Это чужая тайна. Она хотела ее узнать. Он не сдавался. Оба упрямились. Наконец она объявила, что ничего не даст, пока не узнает, для какой цели. Фредерик густо покраснел. Один из его товарищей совершил растрату. Сумму надо возместить сегодня же.
— Как его зовут? Его фамилия? Ну, как его фамилия?
— Дюссардье!
И он бросился перед ней на колени, умоляя никому не говорить об этом.
— Какого же ты мнения обо мне? — спросила г-жа Дамбрёз. — Можно подумать, что это ты сам натворил. Брось трагические эти позы! На, возьми! И дай ему бог здоровья!
Он побежал к Арну. Торговца в магазине не оказалось. Но он по-прежнему жил на улице Паради, у него были две квартиры.
На улице Паради привратник побожился, что г-на Арну не было со вчерашнего дня; что же касается барыни, он ничего не мог сказать. И Фредерик, стрелой промчавшись по лестнице, приложил ухо к замочной скважине. Дверь наконец открыли. Барыня уехала вместе с барином. Служанка не знала, когда они вернутся; жалованье ей заплатили, она уходит с этого места.
Вдруг послышался скрип двери.
— Но здесь кто-то есть?
— Да нет же, сударь! Это ветер.
Он удалился. Однако в столь внезапном исчезновении было что-то непостижимое.
Быть может, Режембар, как приятель Миньо, в состоянии объяснить, в чем дело? И Фредерик поехал на Монмартр, на улицу Императора.
Перед домом был садик, обнесенный решеткой с вделанными в нее железными бляхами. Фасад был белый, к дому вели три ступеньки; и, проходя по тротуару, можно было заглянуть в обе комнаты нижнего этажа, из которых первая представляла собой гостиную, где на всех стульях и креслах разложены были платья, а вторая — мастерскую, где сидели швеи, работавшие у г-жи Режембар.
Все они были уверены, что муж хозяйки занят важными делами, что у него важные знакомства, что это человек совершенно исключительный. Когда он проходил по коридору, в шляпе с приподнятыми полями, в зеленом сюртуке, с серьезным вытянутым лицом, они даже отрывались от своей работы. А Режембар не упускал случая сказать им что-нибудь в поощрение, какую-нибудь любезность в форме сентенции, и впоследствии, выйдя замуж, они чувствовали себя несчастными, ибо он оставался для них недостижимым идеалом.
Все же ни одна из них не любила его так сильно, как г-жа Режембар, маленькая толковая женщина, содержавшая его своим ремеслом.
Едва г-н Моро велел доложить о себе, как она поспешила ему навстречу, зная через прислугу о его отношениях к г-же Дамбрёз. Муж ее должен был «сию минуту вернуться», и Фредерик, следуя за ней, изумлялся порядку в квартире и обилию клеенки, которая была повсюду. Затем он несколько минут прождал в какой-то комнате, своего рода кабинете, куда Гражданин удалялся для размышлений.
На этот раз Гражданин был не столь сердит, как обычно.
Он рассказал историю Арну. Бывший фабрикант фаянсовых изделий поймал на удочку некоего Миньо, патриота, владельца сотни акций газеты «Век», доказав ему, что с демократической точки зрения следует сменить администрацию и редакцию газеты, и, якобы для того, чтобы одержать верх на ближайшем собрании акционеров, попросил у него пятьдесят акций, обещая передать их надежным друзьям, которые его поддержат при голосовании; Миньо не придется нести ответственности, ни с кем не придется ссориться, а когда успех будет достигнут, он устроит ему хорошее место в дирекции, на пять-шесть тысяч франков, по крайней мере. Акции перешли в его руки. Но Арну сразу же продал их и на вырученные деньги вошел в товарищество с торговцем церковной утварью. Тут начались требования со стороны Миньо, Арну увиливал; наконец патриот пригрозил привлечь его к суду за мошенничество, если тот не возвратит акций или соответствующей суммы — пятьдесят тысяч франков.
Лицо Фредерика выражало отчаяние.
— Это не все, — сказал Гражданин. — Миньо, человек порядочный, согласился получить хотя бы четверть суммы. Новые обещания со стороны Арну и, само собой, новые проделки. Словом, третьего дня утром Миньо потребовал, чтобы он в течение суток вернул двенадцать тысяч франков.
— Да они у меня есть! — сказал Фредерик.
Гражданин медленно повернулся:
— Вот шутник-то!
— Простите! Они у меня в кармане. Я хотел их отдать ему.
— Ну, как вы разлетелись, что за прыть! Вот уж это здорово! Впрочем, поздно; жалоба подана, Арну уехал.
— Один?
— Нет, с женой. Их видели на Гаврском вокзале.
Фредрик страшно побледнел. Г-жа Режембар подумала, что он упадет в обморок. Он овладел собой и даже оказался в силах задать еще два-три вопроса об этом событии. Режембара оно огорчило, так как все это в общем вредит делу демократии. Арну всегда был взбалмошным и неосмотрительным человеком.
— Пустая башка! Прожигатель жизни! Сгубили его юбки! Мне не его жаль, а его бедную жену! — Гражданин чтил добродетельных женщин и высоко ставил г-жу Арну. — Немало ей пришлось выстрадать!
Фредерик был благодарен ему за его сочувствие и, как будто Режембар чем-то услужил ему, с жаром пожал ему руку.
— Ты сделал все, что нужно? — спросила Розанетта, когда он вернулся.
Он ответил, что у него не хватило духу и что он бродил по улицам, стараясь забыться.
В восемь часов они перешли в столовую; они молча сидели друг против друга, время от времени глубоко вздыхали и отсылали тарелки нетронутыми. Фредерик выпил водки. Он чувствовал себя разбитым, раздавленным, уничтоженным, уже ничего не сознавая, кроме страшной усталости.
Розанетта принесла портрет. Красная, желтая, зеленая и синяя краски сталкивались грубыми бликами, оставляли отвратительное, почти комическое впечатление.
Впрочем, маленький покойник стал уже неузнаваем. Фиолетовые губы еще резче оттеняли белизну кожи, ноздри были еще тоньше, глаза ввалились, и голова лежала на подушке из голубой тафты, среди лепестков камелий, осенних роз и фиалок; эту мысль подала служанка, и обе женщины о набожным чувством убрали его цветами. На камине, покрытом кружевной накидкой, между букетами из веток букса, окропленных святой водой, стояли золоченые подсвечники; по углам в двух вазах горели курительные свечки, все это вместе с колыбелью казалось чем-то вроде алтаря, и Фредерику вспомнилось его бдение у тела г-на Дамбрёза.
Почти каждые четверть часа Розанетта открывала полог колыбели, чтобы посмотреть на своего ребенка. Она представляла себе, как через несколько месяцев он начал бы ходить, как впоследствии среди школьного двора играл бы в городки с товарищами, каким бы он был в двадцать лет, и каждый из этих образов, которые она рисовала себе, становился для нее новой утратой; приступы отчаяния обостряли в ней материнское чувство.
Фредерик, неподвижно сидя в другом кресле, думал о г-же Арну.
Теперь, наверно, она в поезде, — смотрит из окна вагона на поля, мчащиеся в сторону Парижа, или, быть может, стоит на палубе парохода, как в первый раз, когда он ее увидел; но этот пароход уносит ее в беспредельную даль, в края, откуда ей нет возврата. Потом он представлял ее себе в комнате гостиницы: на полу чемоданы, обои свисают лоскутьями, дверь сотрясается от ветра. А что потом? Что она будет делать? Станет учительницей, компаньонкой, может быть, горничной? Теперь она во власти любых случайностей нищеты. Ничего не знать о ее судьбе было для него мучительно. Ему следовало помешать ее бегству или же уехать вслед за нею. Разве не он ее настоящий супруг? И, думая о том, что больше никогда не увидит ее, что все кончено, что он безвозвратно утратил ее, Фредерик чувствовал, как все его существо разрывается на части; полились слезы, накопившиеся с самого утра.
Розанетта заметила это.
— Ах, и ты плачешь? И тебе тяжело?
— Да, да! И мне!..
Он прижал ее к груди, и оба рыдали, обнявшись.
Госпожа Дамбрёз тоже плакала, лежа ничком на постели, схватившись за голову руками.
Олимпия Режембар, приходившая примерить ей первое после траура светлое платье, рассказала о посещении Фредерика и даже о том, что у него наготове было двенадцать тысяч франков, предназначенных для г-на Арну.
