Голубятня на желтой поляне (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (бесплатные книги онлайн без регистрации txt) 📗
– Ладно! Он вчера вспоминал: “Хочу Тошку…”
Тут пассажиров заторопила проводница: “Идите в вагон, отправляемся”. И укатил Антошка в дальние края. А вся компания пошла готовить стартовую площадку.
Прежде всего они с Пим-Копытычем обошли лужайку на пустыре со всех сторон. Пим-Копытыч особым образом поплевал на траву, а Уки хором прочитали заклинание:
Бунтер-гюнтер, крокодил,
Я свой двор загородил.
Крепкие засовы
Караулят совы.
Кто найдет сюда пролаз,
Совы клюнут в левый глаз.
Это было сделано, чтобы не совались посторонние.
Затем недалеко от каменного крыльца уложили большущий лист кровельного железа. Маркони велел счистить с него ржавчину. Ее добросовестно счистили и потом ходили с бурыми от въевшейся железной окиси коленками и ладонями. А Маркони давал уже новое задание: вкопать с четырех сторон столбики. На них он приспособил карманные фотоштативы, чтобы зажать зеркала. Эти зеркала, поставленные под нужным углом, должны были направить в центр металлической площадки солнечные лучи. А лучи, заряженные особой программой с пульта управления, пробьют в космосе коридор, который Маркони называл “межпространственным каналом”. По его словам, в таком канале не бывает ни расстояний, ни времени. Потому Кап моментально окажется на Ллиму-зине…
Ну, конечно, железной пластины и зеркал было недостаточно для такого дела. Под железом спрятал Маркони электромагнитные катушки. Каждой требовалось напряжение, особо рассчитанное на компьютере. И для каждой был необходим отдельный трансформатор. А еще нужен был особый прибор-навигатор, который считывал бы со звездных стереокарт координаты Ллиму-зины и направлял межпространственный канал в нужную точку. И полагался пульт для управления всем этим хозяйством.
Понятно, что такую аппаратуру под открытое небо не выставишь. И Пим-Колытыч показал Маркони заросший люк, ведущий в подземную комнатку – рядом со своим собственным жилищем. Раньше там было хранилище для картошки.
От Пим-Копытыча Маркони провел в свой бункер электричество и начал оборудовать пульт. Как на космодроме.
Увлекшись важной работой, красавицу Глорию вспоминал Маркони лишь временами. Но все-таки вспоминал. И бывало, что несправедливо рычал на своих помощников. Те не обижались, понимали причину.
Скоро, привыкли собираться на площадке каждый день и порой засиживались до вечера. Разжигали костерок из сухого бурьяна и щепок – этого топлива тут хватало. Пекли прошлогоднюю картошку. Пим-Копытыч присаживался вместе с ребятами. Точнее, не присаживался (валенок-то не гнулся), а укладывался на бочок, подперев кулаком щеку.
Пушистый малыш Потап устраивался на валенке и уютно урчал, когда Пим-Копытыч гладил его.
Иногда Пим-Копытыч рассказывал истории из прошлого быта домовых. Из тех времен, когда все было не так: и жизнь спокойнее, и люди добрее, и никто “слыхом не слыхивал про всякую там экологию, когда от этой сажи да вони лошади дохнут, а не то что мы, грешные: гномы, суседки да барабашки”.
– …Раньше-то нашего народу было в сто раз больше, не в пример нынешним временам. Только на нашей Малой Мельничной улице в каждом подполе да в каждой кладовке кто-нибудь обитал… И было, значит, у нас любимое местечко, на задах огорода лавочника Ознобишина, у старого колодца… Лавочник, надо сказать, хороший был мужик, не то что ваш Лошаткин… (Компания бурно возмущалась: “Какой же он наш?!” Пим-Копытыч объяснял, что имел в виду не симпатии, а эпоху.) – Ну дак, значит, соберемся у колодца, и тут кто-нибудь и говорит: “А что, братцы и сестрицы, не поиграть ли нам в “барабашки – лунные пятнашки”?” Потому как дело-то всегда случалось при полнолунии… Ну и почему не поиграть? Молодые тогда все были, заводные… И была среди нас косолапая Катька-Топотуха. Наполовину ведьмочка,, наполовину кикимора. И вот однажды…
Историю о том, как эта Катька-Топотуха до полусмерти напугала околоточного надзирателя Плюхина, первый раз выслушали с большим интересом. Второй раз – тоже ничего… Но Пим-Копытыч забывался и начинал рассказывать снова. Особенно после того, как даст кому-нибудь подержать Потапа, сползает, шебурша валенком, себе под крыльцо и вернется повеселевший. Тогда ему говорили:
– Слышали, Пим-Копытыч, ты уже про это рассказывал. Сыграй лучше да спой.
Пим-Копытыч не обижался. Брал у Матвея гитару, клал ее на носок валенка, ударял по струнам.
Играл Пим-Копытыч совсем неплохо для домового.
– Вообще-то у нас в ходу больше были балалайки. Но мой дружок Яша-Верти-Нос на гитаре очень даже чувствительно исполнял разные мелодии. И меня кой-чему научил… Помер он уже давно, превратился в деревяшку, а я как закрою глаза, так его и вижу – будто наяву… – И Пим-Копытыч пускал со струн сложный цыганский перебор. А потом начинал петь:
Я встретил ва-а-ас, и все было-ое…
Или:
Бе-е-лой акации гр-о-оздья душистые…
Любил он старые романсы. Говорил назидательно:
– Классика… Всякие там роки-буги-вуги пройдут и сгинут, а это останется навсегда. Потому как берет за самые чувствительные струны души…
Тут с Пим-Копытычем не спорили. Из вежливости. Впрочем, романсы и правда были неплохие. Особенно Варе нравились. Маркони притихал: снимет очки, щурится на костер и вздыхает.
Пим-Копытыч пел надтреснутым голоском, в котором слышалось шипение, как на древней граммофонной пластинке. Но в этом была даже своя прелесть. Будто и правда в траве завели старинный граммофон с жестяным узорчатым рупором…
А иногда гитару брал Матвей. У него было немало придумано песенок. И веселых, и грустных. Про туристов, заблудившихся в комнате среди фикусов; про луну, которая загляделась на свое отражение и упала в лужу; про таинственные маяки, которые не приближаются, сколько к ним ни плыви; про мальчишку-ветра, который влюбился в девчонку и унес ее пестрый зонтик, а она не поняла и плакала… Впрочем, здесь эту песенку Матвей не пел, чтобы не напоминать Маркони о любви.
Зато дружными голосами пели про Антошкину планету. Матвей уже придумал эту песню до конца:
Ллиму-зина-зина-зина —
Непонятная загадка.
Дайте, дайте мне резину,
Чтобы сделал я рогатку
(Словно два торчащих пальца).
И меня рогаткой этой
Вы пульните, будто крошку.
Полечу я на планету,
Где живет наш друг Антошка
(С ипу-ннани, с ипу-ддули).
Полечу по биссектрисе,
Лихо дрыгая ногою,
Превращуся в каплю-бисер,
Стану радугой-дугою.
(Это пре-у-ве-ли-ченье!)
Там меня Антошка встретит
И покажет всю планету.
Хорошо нам жить на свете,
Если расстояний нету
(В межпространственных каналах)…
Песенка была вроде бы веселая, но все вспоминали Антошку и призадумывались: где он там ездит-плавает? Как ему там с профессором? Не забыл ли друзей с улицы Гончарной? Но это была не главная грусть. За ней пряталась другая, посерьезнее. Потому что из этой-то поездки Кап, конечно, вернется. Но ведь потом – улетит насовсем… Эх ты, батюшка-космос, зачем ты такой большой?
Но, хотя и подкрадывалась порой печаль, все равно было хорошо у костра. Пощелкивал огонь, мурлыкал Потап, тихонько дышали рядом друзья-приятели. Уютно пахло теплой травой и совсем не пахло химкомбинатом. И супер-кулексы, испуганные заклинанием с “гипотенузой”, близко не подлетали. Возникали на фоне закатного неба, но к костру не совались.
И не было никого посторонних и любопытных. Не шастали даже бродячие коты, которые дурным поведением могли подать нехороший пример Потапу…
Только появлялся дважды участковый милиционер Кутузов. Он слегка портил настроение.
Первый раз младший лейтенант бесшумно, как настоящий работник розыска, возник из-за репейников, сказал “здравия желаю”, взял под козырек и поинтересовался, почему здесь нарушают.
– А чего это мы такое нарушаем, Константин Артемыч? – не испугался Пим-Копытыч.
