Смерть Вазир-Мухтара - Тынянов Юрий Николаевич (электронные книги без регистрации .txt) 📗
Эта была птица старая, стреляная. Жесткая серебряная голова его не привыкла к дальним размышлениям, но привыкла к поворотам. Он служил со времен Екатерины. Был потом секретарем в Капитуле орденов при Павле и там изучил человеческое вихревращение, бывшее политикой. Был при Аустерлице и даже пожил в нем два дня. Когда он читал: «Солнце Аустерлица» — он вспоминал лаковые полы в замке, а если говорили: «День Аустерлица» — он вспоминал утро, чемоданы, повозки, базарную площадь; он убегал в этот день из Аустерлица, малого, скверного городишка. И долго потом разъезжал он с казенными поручениями по Азии, был в Константинополе, привык к военным делам и внезапным смятениям, которые потом оказывались победой или поражением. Но при Александре он был в тени, азиатские дела были не в моде, а теперь настал его час: было азиатское brouhaha, и Нессельрод без него ни на шаг. Дальних стремлений у него, как и прежде, не было, но было одно тайное: быть исконным русским дворянином, чтоб все забыли греческие звуки его фамилии. Хотел он также приращения имений и еще хотел быть предводителем дворянства, хоть уездным.
Время было неверное, равновесие полетело за борт. Восток, может быть, будет завоеван. Проект мог пройти.
Тотчас как он погрузился в кресла, с двух сторон карлик и раскоряка протянули ему бумаги.
И Нессельрод засмеялся.
Грибоедов поклонился туда и сюда и пробежал глазами. Это были письма Нессельрода и Родофиникина Паскевичу. Он притворился внимательным. Писали о нем.
Письмо Нессельрода:
«Приезд г. Грибоедова и привезенные им доказательства, что мир заключен и трактат подписан, преисполнили радостью сердца всех…»
Нессельрод любил такие слова, как «доказательства» вместо «мир».
«Благодарение Богу Всевышнему, благодарение государю императору, мудро все устроившему… признательность отечества победоносным войскам…»
(— Дальше, дальше.)
«Скажу откровенно вашему сиятельству…»
(— Ага.)
«…Что известие о мире получено здесь так кстати, как нельзя более. Оно, без сомнения, произведет удовлетворительное впечатление на внешние наши сношения…»
(— Почему, мол, затянули.)
«Грибоедов награжден соответственно заслугам его, и я уверен, что он будет нам полезен и впредь по делам Персии…»
(— Очень нехорошо.)
Он улыбнулся, поклонился и пробежал второй листок, греческий.
«Слов не могу найти довольно выразительных, чтобы описать вашему сиятельству всеобщую радость, которою объята петербургская публика приездом любезнейшего Грибоедова…»
Раскоряке поклон.
«…Слезы врагов тоже, думаю, будут изобильны… Я сам одержим болезнью… Поздравляю душевно с новыми лаврами… Грибоедов поздравлен от самого государя, и на другой день Карл Васильевич привез из дворца указы об ордене и четыре тысячи червонцев, согласно с вашим представлением».
(— Очень хорошо.)
«…Остается довершить дело, чтоб дать ему дело, и то будет».
(— Что будет? То будет. Нехорошо.)
Вот как они заласкали его.
Нессельрод смотрел на него, подняв брови, ожидал признательности. Наконец-то он раскусил его. Курьер знал себе цену и требовал надбавки. Нессельрод не был жаден. Свойственник Паскевича — это нужно было принять во внимание. Он знал к тому же персидский язык и нравы, Нессельрод же путал Аракс с Арпачаем.
Все трое сидели и улыбались.
Начал Нессельрод.
— Дорогой господин Грибоедов, вы отдохнули у нас, у вас превосходный вид, — сказал он.
— О да, вам было от чего отдохнуть, не правда ли?
(— Они сами набивали цену!)
— И вот мы с т-г Родофиникин все думаем, все думаем, — сказал старший, — о достойном месте для вас. Признаюсь, мы его пока не находим.
(— И очень хорошо, что не находите.)
— Что мое место, дорогой граф!.. Я и так облагодетельствован свыше меры. Не место прельщает меня, меня тревожит, как и вас, вопрос о нашей будущности. Не о себе я хочу говорить, но о Востоке.
Грибоедов вынул свой проект. Синий сверток ударил в глаза дипломатов.
Атака началась. Дипломаты притихли. Сверток внушал им уважение.
Туркменчайский трактат — меморандум — Бухарестский трактат — сверток — Нессельрод определил на глаз: сверток был вроде меморандума с приложениями. Он сделал знак читать и ушел в кресла. Рыбка ушла в глубину.
Грибоедов говорил тихо, любезно и внятно. Он смотрел то на Нессельрода, то на грека.
14
Сашка проводил дни свои в беспамятстве.
Грибоедов был для него неизбежным злом, когда бывал дома, и был приятен Сашке, когда сидел в карете. Сашка любил качаться на козлах.
У него была великая склонность ко сну.
Сон охватывал его целиком, ловил его на стуле, на диване, в коляске, реже всего на постели. И тогда он зевал страшно, как бы намеренно. Он разевал челюсть, напружив плечи, и долго не мог раззеваться во всю ширь, до природных размеров зевка. Потом, исцеленный зевком, он чувствовал туман во всем теле, как будто его выпарили в бане и долго терли спину и живот мыльной пеной.
Страстью его были зеркала.
Он долго и неподвижно смотрелся в них.
Любил он также переодеваться и сам себя оправдывал тем, что начинал раскладывать и перетряхать барские платья.
Когда Грибоедов ушел и нумерной все свое рассказал, Сашка походил по нумерам. Потом открыл шкаф и снял пылинку с форменного мундира. Пальцами он дошел до глубины шкафа и нащупал костюм, давно облюбованный. Он вынул из шкафа грузинский чекмень и прошелся щеткой.
Потом лениво, точно делая любезность кому-то, Сашка надел его. Грибоедов был выше Сашки, перехват пришелся ему ниже талии.
Так он стал смотреться в зеркало.
Ему не нравилось, что чекмень был без газырей, с гладкой грудью. Грибоедов почему-то особенно дорожил этой одеждой и никогда не давал Сашке ее чистить.
Тут, у зеркала, налетел на Сашку страшный зевок.
Отряхиваясь и покачивая головой, он опустился на диван и, в чекмене, заснул.
Во сне он видел газыри, ребра и американскую барыню, барыня кричала на нумерного, что он запропастил ее мальчика, которого она родила в пятом нумере и положила в шкаф. Нумерной же все сваливал на Сашку.
15
Перед балом следовало держаться стиля семейного, стиля уютного, растормошить Нессельрода шуткой и кинуть вскользь деловое слово греку.
Грибоедов начал со сравнения:
— Я автор, и ваше превосходительство простит мне отклонение, может быть далекое и не свойственное миру важных дел.
Хорошо. Нессельрод боялся пакета перед балом.
— В бытность мою в Персии я вел такую политику: с торговцем дровами я был вежлив, с торговцем сладостями — нежен, но к торговцам фруктами — суров.
Нессельрод, как опытный шутник, поднял брови и приготовился услышать нечто смешное.
В виду акварелек следовало говорить о сладостях.
— Потому что дрова в Тебризе продаются на вес золота, по фунтам, фруктов в Персии очень много, а сладости я люблю.
— А какие там фрукты? — любознательно спросил Нессельрод.
Эк его — не надо бы о фруктах. Он слишком интересуется фруктами.
— Виноград, но длинный, без косточек, он называется тебризи — сорт превосходный, потом особый лимон.
У Нессельрода свело губы. Он живо вообразил себе этот лимон.
— Но совершенно сахарный, сладкий, — взглянул на него коллежский советник, — лиму, как они его называют, померанец, апельсин.
И с опаской глядя на чувствительного руководителя:
— Кислый, — добавил он тихо.
Так он умно, как благонравный, хитрый мальчик, поддразнил руководителей, что карлик решительно развеселился. Неучтивость? Коварство? Милейший господин!
— И я пришел к заключению, что моя домашняя политика правильна и чуть ли не отражает наши принципы.
«Наши принципы» — как это самоуверенно. Но это шутка.
— Я шучу, — сказал коллежский советник, — и заранее прошу в том прощения. Но я наблюдал Восток и старался прилежно следить за мудрою политикой вашего превосходительства.
