Война Роузов - Адлер Уоррен (читать хорошую книгу txt) 📗
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— В этой жизни все возможно, Барбара. Мы должны быть готовы к тому, чтобы выжить его. И это будет зависеть от вас. Конечно, он будет сопротивляться, до хрипоты отстаивать свои права. Но тут ничего не поделаешь. Или вы его, или он вас.
— Я никуда не собираюсь переезжать. Мне нужен весь дом целиком.
— Это потребует времени. Моего времени. Вашего. Будет много переживаний. Споров. Ненависти. Беспокойства. Такая игра стоит свеч?
— Черт возьми, конечно!
Термонт посмотрел на нее с одобрением.
— А вы не лишены мужества, леди, — радостно проговорил он, снова закуривая сигару.
Она уловила смысл, скрытый за его словами: обожаю скандальные разводы.
— Это мой дом. И я готова ради него рискнуть собственной задницей, — твердо проговорила она.
ГЛАВА 11
В то утро он начал собираться, складывая вещи в чемодан. Спустившись в библиотеку, он ласково погладил стаффордширские фигурки, его пальцы нежно ощупывали Красную Шапочку, Гарибальди, Наполеона. Он брал в руки каждую статуэтку, а потом ставил ее обратно на каминную полку. Потом все так же бережно стал ощупывать замысловатый узор шкафа. Ему вспомнилась радость, которую он испытывал, когда шкаф привезли в дом.
В вестибюле открыл крышку футляра высоких часов и сделал то, что делал каждое утро вот уже почти пять лет: вставил в отверстие резной ключ и, сверившись со своими наручными часами, передвинул минутную, стрелку на две минуты вперед. Он очень любил такое знакомое постукивание маятника, оно было похоже на бесконечное течение самого времени, и сейчас легонько похлопал по красивому корпусу из красного дерева.
Потом его взгляд упал на дорогие его сердцу статуэтки: Крибба и Мулинекса, и глаза на какое-то мгновение наполнились слезами.
"Нет, не сегодня, — решил он. — Все-таки это ужасно тяжело". Оставив собранный чемодан в гостиной, он быстро отправился в офис. Мисс Харлоу уже позаботилась о том, чтобы кофе и пончик дожидались его на столе. Но первый же кусок встал у него поперек горла.
"Как я смогу уехать из собственного дома?" — спрашивал он себя, впервые за все время с уверенностью осознав, что закон, порядочность, все правила и права — на его стороне.
А через час Гольдштейн сообщил ему новости.
Он недоверчиво уставился на адвоката, но у того в глазах не было и намека на жалость, хотя под полуприкрытыми веками читалась все та же печаль за грехи всего человечества.
— Вы обманываете меня! — выкрикнул он дрожащим голосом. Слова гулким эхом отдались у него в мозгу, словно там образовался тоннель.
— Не стоит за плохие новости винить гонца, принесшего их.
— Грязная сука!
Оливер с такой силой хлопнул по столу Гольдштейна, что лежавшие там бумаги разлетелись по комнате.
— Это все Термонт. Негодяй…
— Ваши чувства вполне понятны. Во время бракоразводных процессов принято ругать адвокатов на чем свет стоит.
— Слава Богу, что я адвокат не по разводам.
— Сделайте мне одолжение, Роуз. Не впутывайте еще и Бога.
Оливер снова ударил ладонью по столу в бессильной ярости. Его переполняло чувство несправедливости. Неужели это возможно? Он полжизни прожил в этом браке. И ради чего? Ради того, чтобы остаться ни с чем?
— Насколько может человек потерять понятие о честности? — проговорил Оливер, после того как ему удалось немного справиться с гневом. — Я не доставляю ей никаких хлопот. Не ругаюсь, не закатываю истерик. Предлагаю хорошее содержание. Она уйдет из дома вполне обеспеченной.
— Но почему она должна уходить из дома?
— Потому что я им владею. Он — мой.
— Но она говорит, что тоже им владеет.
— Половиной. И я собираюсь отдать ей эту половину.
Он снова почувствовал, как всем его существом овладевает гнев, достал две таблетки маалокса и положил их в рот.
— Я не собирался забирать его себе. Это нечестно. Этот дом — наше совместное владение. Наше. Ей принадлежит "на-", а мне принадлежит "-ше". И я собираюсь выплатить ей полную стоимость половины дома.
— Но она не желает. Она хочет получить дом, — ответил Гольдштейн. — Я испробовал все варианты. Предложил ей половину стоимости дома и разрешение продолжать жить в нем вместе с детьми.
— Но я вас на это не уполномачивал, — проговорил Оливер, бросив на Гольдштейна злобный взгляд. — Вы не имеете права предлагать ей сделку на таких условиях. Почему вы не посоветовались со мной, Гольдштейн?
— Я всего лишь пустил пробный шар. Мне хотелось посмотреть, как далеко они собираются зайти. В конце концов, я хотел им показать, что мы готовы искать разумный выход. Кто же знал, что они зайдут так далеко.
— Только не я. Уж это точно.
— Это плохо, — проговорил Гольдштейн.
— А что сейчас хорошо? Сейчас все плохо!
— Никогда не следует так говорить. Кусок, который вам предстоит разделить, довольно жирный. И он принадлежит вам. А она же хочет лишить вас всего. Какая у вас еще собственность, кроме дома?
— "Феррари", — глупо проговорил он. — Три-ноль-восемь. Джи-ти-эс. Красный.
— Они не включили его в опись. Еще они не включили вина и ваши инструменты.
— Как благородно!
— Что еще? — фыркнул Гольдштейн. Оливер нахмурился. — Как насчет завещания?
— Совершенно вылетело из головы. Она — основной наследник.
— Измените его как можно скорее.
Страх от этой мысли пробрал его до костей. Ведь если он сейчас умрет, ей достанется миллион. И весь дом от фундамента до чердака. Эта мысль бросила его в холодный пот, но голова заработала четко.
— Вот телефон, — ткнул пальцем Гольдштейн. — Если вы сегодня выйдете на улицу и вам на голову свалится кирпич, то это будет крайне неприятно, тем более что ей достанутся все ваши деньги.
Оливеру потребовалось всего несколько секунд для того, чтобы связаться со своим поверенным, который, к счастью, оказался на месте. Тот пожелал узнать все подробнее.
— Не сейчас. Просто измените завещание в пользу Евы и Джоша. Хорошо? А Барбару не упоминайте вообще, — не говоря больше ни слова, Оливер повесил трубку. Он никогда не был мстительным и злорадным. Но этот звонок позволил ему обрести уверенность, хотя ему еще предстояло подписать завещание, которое поверенный наверняка пришлет по почте.
— Я распорядился, чтобы опись имущества была ускорена, — между тем говорил Гольдштейн. — Я хочу, чтобы каждая вещь в вашем доме была зарегистрирована на бумаге как можно скорее. Пока вашей жене в голову не пришла еще какая-нибудь идея.
— Пусть только попробует прикоснуться хоть к чему-нибудь. Я обвиню ее в воровстве. Ничего ей не отдам. Ни дом, ни то, что в нем. Никогда, — у Оливера сдавило горло, и его голос больше стал походить на карканье.
— Никогда не говори "никогда"…
— Черт вас побери, Гольдштейн!
Оливер поднялся, намереваясь уйти, но потом снова сел.
— Вся моя жизнь связана с этим домом, — начал бормотать Оливер, уронив голову на руки и чувствуя, как его захватывает водоворот сентиментальности. — У меня там мастерская. Мой антиквариат. Мои коллекции. Мои картины. Все это — одно целое. Это нельзя разделять, — у него возникло странное чувство, словно его преследовал кто-то. Так же, как все эти годы он сам рыскал по антикварным распродажам, выискивая ценные старинные вещи. — Мои орхидеи… Вы ничего не понимаете. Вы ни разу там не были. Не видели это место. Оно само по себе бесценно. Я просто без ума от него. Через десять лет оно будет стоить в два, а то и в три раза дороже. И сам дом, и все, что есть в нем.
Он перевел дыхание и вздохнул.
— Вы не понимаете, Гольдштейн. Я знаю в этом доме каждый проводок, каждую полоску на каждой деревянной панели, на каменном кирпиче, даже на каждом куске шифера. Знаю все трубы, все внутренности. Лишить меня этого дома — все равно, что отрезать мне правую руку.
— Избавьте меня от вашего плача, Роуз.
