Кромешник - О'Санчес (Александр Чесноков) (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
…На берегу реки Океан, омывающей Землю, развлекаются с удочками сестры-двойняшки. Они хотя и сестры, но мало в них сходства: старшая вечно прекрасна во всесильной юности своей, она благоухает весенним лесом, звёздами, радостью. Младшая курноса, одета в саван, измождена вечным гладом, от неё исходят волны тлена и сырого холода. Но нет в ней дряхлости, и силы её безмерны. Обе они длиннокосы, обе они девы, ибо никому ещё не удавалось овладеть ими сполна: только дерзнёт герой-любовник, коснётся десницы десницей – а пыл и разум его уже распались на атомы или угасли…
На крючке у каждой добыча: бьётся, трепыхается, исходит раздирающей болью сердечко, наколотое на оба крючка.
– Он мой, – говорит одна. – Он всегда меня любил и не скупился на преданность и подарки. Я приголублю его, успокою. Он заслужил меня. Он и зачат был вопреки тебе.
– И вопреки тебе тоже. Я старшая, значит, твоя очередь ещё не пришла. Меня он любит больше. Стоит мне подмигнуть, намекнуть на улыбку – и он безогляден.
– Твой крючок всегда пуст. Я же люблю – без лукавства и наживку не забываю. И старшинство твоё ничтожно – одно жалкое перводеление первохромосомы…
Звонкий, серебристый смех старшей сестры столь свеж и ласков, что младшая не выдерживает и оскаливается в ответной улыбке.
– Ну, что ты ещё придумала, уж говори…
– Сестрица, решим спор случаем: давай тянуть, каждая в свою сторону, у кого крючок сорвётся, та и проиграла?
– Все бы тебе играться, щебетать да машкарадиться… Будь по-твоему, хотя и с обманом твой крючок. Тянем…
В каменном гнезде нахохлилась над добычей царственная птица Анзуд, потомства не ведающая. Вознесён клюв над спящим то ли зерном, то ли яйцом, но в раздумьях свирепая птица Анзуд: клюнуть или погодить, дождаться, ибо жертва, ужасом объятая, вдвое вкуснее бесчувственной… И не ведает могучая птица Анзуд, что серый в янтарную крапинку камень из стенки гнёзда не камень вовсе, а одна из голов ядовитой гидры, которая притаилась в одном выдохе от неё и вожделенного плода. Точный бросок, и если гидра не погибнет в когтях осторожной птицы Анзуд, то яда хватит, чтобы упокоить навеки её вместе с диковинной добычей. Но и гидре неведомо, что земляные черви, чуя близкую обильную поживу, изгрызли, источили весь отвесный склон, на котором стоит гнездо, так что может оно рухнуть в любую минуту, раздавив всех, в том числе и червей, истекающих алчной слизью…
…Но очнулась, забеспокоилась всегда равнодушная Гея, почуяв боль и зов хтонической крови, пришедшей к ней из чужого мира. Последнее и случайное дитя, затерянное исчадие поздней любви Урана и Геи, нашлось и теперь взывало о помощи.
И злобные посланницы её, страшные старухи Эринии, побрели на поиски, сквозь колючую проволоку, через горы, вечную мерзлоту, жаркие пустыни, каменные клоаки, именуемые городами. Чёрные факелы в когтистых, татуированных морщинами лапах освещают им путь, волосы-змеи струятся по плечам и соскальзывают вниз, расползаются по тысячам тысяч нор и тропинок. Где, где, где ты, – пахан, отзовись!!!…
Гек долго плутал в бреду. Но однажды кошмары уступили своё место сознанию, а сами, гогоча, перелетели на другой конец планеты, где и трансформировались в дичайший и немотивированный обвал фондового рынка. Кто-то, как это всегда бывает, погрел на этом руки, но подавляющее большинство ушло в штопор. Некий Сорос, фармазон и барыга номер один мирового фондового рынка, попал на пару миллиардов, компьютерный выскочка Гейтс пострадал ещё больше. И даже сам великий У. Баффит только кряхтел, пытаясь объяснить себе непонятное; впрочем, мировые рынки серебра в другом секторе, и финансовая судьба безумных братьев Хантов, некогда угоревших именно на серебре, ему покамест не грозит…
Потолок, две стены по бокам, третья, с дверью посередине, замурованные и небрежно зашторенные окна сзади, простыня на груди – все белое. В белом и сиделки и врачи. Многочисленные медицинские приборы тоже светлые, но на фоне стерильной белизны всего остального кажутся серыми. Ежедневные перевязки, утка, зонд с пищей – немного разнообразия в такой жизни. На вопросы Гек отвечать отказался, но то и дело, когда приходил в сознание, старался перекинуться парой слов с персоналом. Ему в этом не препятствовали: скрытые в кровати микрофоны автоматически включались при любых звуках его голоса или иных, исходящих от его ложа; вся обслуга, включая врачей, – проверенные кадры армейской контрразведки, подчинённой не Службе, а военному министру. И не ему даже, Господину Президенту, неторопливо кующему новые механизмы своей государственной машины. Но Геку было необходимо общение, без него – скука и кошмары. Обеим сторонам были выгодны попытки такого рода, ибо каждой из них давали надежду на получение полезной информации от другой. Гек все ещё не мог вставать, но уже не выплёвывал с кашлем кровяные сгустки и в один прекрасный день отказался от зонда, попросил дать ему пищу обычным способом. Не сразу, но через сутки его просьбу удовлетворили, и он стал разговорчивее. Иногда он жаловался на свои сновидения сиделке, иногда пытался шутить с врачами во время болезненных осмотров и перевязок, а однажды, против обыкновения, согласился поговорить с человеком, который через день приходил задавать ему одни и те же вопросы.
«Передайте им, что не я убивал Кутона!» Гек повторял и повторял эти слова, пока не провалился в беспамятство. Прибежали дежурящие врачи, майора немедленно удалили, а Геку стали вкалывать бесчисленные уколы, чтобы сбить температуру, взлетевшую до сорока одного, делать массаж сердца, в котором возникли чудовищные перебои… Гек двое суток не узнавал окружающих, на третьи взгляд его вновь стал осмысленным и он попросил пить, а потом есть. На самом верхнем уровне был отдан приказ: допросами не беспокоить, проявлять чуткость: пошёл контакт.
…В своё время Варлак рассказывал Геку о том, как ему довелось около года оттянуть в японской тюрьме города Осака. Поначалу жизнь на японской крытке казалась невыносимой даже урке, прошедшему ад отечественных зон и трюмов: разговаривать можно только в строго отведённое для этого время, спать только в предписанных позах, даже глаза держать открытыми – только по команде местных пауков… За каждое ослушание – лютые побои и шизо, не уступающее «лучшим» бабилонским образцам. Через месячишко Варлак решил вскрыться, чтобы отвалить наглухо из этого мира, и стал готовиться к своему последнему отрицанию. Но Аллах не зря даровал человеку разум: Варлака осенило, и он остался жить дальше. Дело в том, что японцы – люди традиций и ритуалов, они все делают по предписанным канонам и приказам своих семейных или служебных сюзеренов. «Я иногда думаю, что любой из них, мужик или баба, даже кончить может в любую секунду, если такая команда поступит от ихнего дайме…» Поэтому, если присмотреться и посчитать, то при хитром, но точном соблюдении этих дурацких ужимок ты приобретаешь нечто вроде шапки-невидимки: тебя вертухаи просто перестают замечать. По словам Варлака, не было случая, чтобы их надзирала придрался по своему собственному хотению – только инструкция, только приказ, как автоматы для газированной воды… И довольно скоро совсем другая жизнь в камере пошла, коль ты понял их и научился пользоваться ими…
Бабилон – не Япония, но у военных привычка к приказам, инструкциям и бережно хранимым ритуалам, давно утратившим первоначальный смысл, тоже весьма велика. За чёткость, решительность и слаженность в поступках они платят гибкостью мышления, в нестандартных ситуациях и действуют неповоротливо, проигрывая порою даже непрофессионалам. Не каждый военный, естественно, но система в целом.
У Гека развилась мания преследования. Однажды он попросил колы, и врачи дали на это добро. Из наугад выбранного магазина привезли ему пластмассовую бутыль с пепси-колой, вскрыли, провели анализ пробы… Гек сделал глоток, выкатил глаза и выплюнул на простыню.
– Что вы мне дали?
– Пепси-колу, как вы просили.
