Увидимся в августе - Маркес Габриэль Гарсиа (книга регистрации .TXT, .FB2) 📗
Каждый год шестнадцатого августа она приезжала в один и тот же час, на одной и той же машине, покупала цветы у одной и той же торговки и приносила на могилу матери букет свежих гладиолусов. С этой минуты у нее не оставалось никаких дел до девяти утра следующего дня, когда отплывал первый паром.
Ее звали Анна Магдалена Бах, ей было сорок шесть лет от роду, и двадцать семь из них она провела в отлично налаженном браке с мужчиной, которого любила, который любил ее и был первым ее ухажером – она вышла за него девственницей, не закончив искусствоведческий факультет. Ее мать была всеми уважаемой учительницей в монтессорианской начальной школе и, несмотря на многочисленные заслуги, до последнего вздоха отказывалась от всяческого повышения. Анна Магдалена унаследовала от нее ослепительные золотистые глаза, дельное немногословие и ум, чтобы верховенствовать над перепадами собственного характера.
В ее семье были одни музыканты. Отец преподавал фортепиано и сорок лет руководил местной консерваторией. Муж, дирижер, тоже происходивший из музыкальной династии, сменил его, своего учителя, на этом посту. Образцовый сын стал первой виолончелью в Национальном симфоническом оркестре в двадцать два, и сам Мстислав Леопольдович Ростропович рукоплескал ему на частном концерте. Дочка же, которой было восемнадцать, обладала почти гениальной способностью со слуха выучиваться игре на любом инструменте, но ценила в себе этот дар лишь как предлог не ночевать дома. Она крутила веселый роман с превосходным джазовым трубачом, но собиралась, вопреки воле родителей, принять постриг в ордене Босоногих кармелиток.
Мать изъявила желание быть похороненной на острове за три года до смерти. Анна Магдалена хотела поехать на похороны, но все посчитали это неразумным, да и ей самой казалось, что она не выдержит такой скорби. Отец отвез ее на остров в первую годовщину смерти, чтобы положить беломраморную плиту, которую они давно задолжали материнской могиле. Ее напугал путь на каноэ с подвесным мотором: они плыли почти четыре часа, и море за это время не успокоилось ни на единую секунду. Ее восхитили усыпанные золотистой мукой пляжи у самого края девственной сельвы, птичий гомон и призрачный полет цапель над заводями лагуны. Ее огорчила нищета деревни, где им пришлось заночевать под открытым небом, в гамаках, подвешенных между двумя кокосовыми пальмами, хотя это было родное селение знаменитого поэта, а также языкастого сенатора, чуть не ставшего президентом. Ее поразило количество темнокожих рыбаков, лишившихся руки вследствие неудачного подрыва динамитной шашки. Но самое главное – она поняла волю матери, увидев великолепие мира с вершины кладбищенского холма. Это было единственное уединенное место на свете, где ей не было одиноко. Тогда-то Анна Магдалена решила оставить ее там, где она лежала, и каждый год привозить на могилу букет гладиолусов.
Август – месяц зноя и безумных ливней, но она воспринимала это как обязательное условие покаянного паломничества, которое должна была свершать, не отлынивая и непременно в одиночестве. Она нарушила правило всего один раз, сломавшись под давлением детей, хотевших попасть на могилу к бабушке, и в ответ природа устроила им кошмарное плавание. Лодка вышла в море несмотря на дождь, чтобы ночь не застала их в дороге, и дети вконец измучились от страха и морской болезни. На сей раз им, к счастью, удалось поселиться в первом на острове отеле, который сенатор выстроил на государственные деньги и записал на свое имя.
Год за годом Анна Магдалена Бах наблюдала, как стеклянные утесы все растут и растут, а деревня все беднеет и беднеет. Моторки отправились на пенсию, их заменил паром. Плавание по-прежнему занимало четыре часа, но с кондиционером, оркестром и девочками. Теперь только Анна Магдалена и заглядывала в деревню.
Она вернулась в отель, легла на кровать, сняв все, кроме кружевных трусиков, и стала читать книгу с заложенной ножом страницы, под лопастями потолочного вентилятора, едва взбалтывающими жару. Это был «Дракула» Брэма Стокера. Половину она прочла еще на пароме, прочла страстно, понимая, что ей попался шедевр. Теперь она уснула с книгой на груди и проснулась два часа спустя в темноте, в поту и страшно голодная.
Гостиничный бар работал до десяти вечера, и она спустилась перекусить перед сном. Заметила, что клиентов больше, чем обычно в это время, и официант вроде бы новый. Заказала для верности то же, что и в прежние годы: поджаренный сэндвич с ветчиной и сыром и кофе с молоком. Дожидаясь еды, она вдруг увидела, что окружена теми же престарелыми туристами, что приезжали сюда, когда отель был единственным на острове. Мулатка, совсем девочка, пела грустные болеро, и всегдашний Агустин Ромеро, только старый и слепой, ласково подыгрывал ей на дряхлом пианино, звучавшем еще на открытии.
Она быстро разделалась с сэндвичем, стараясь перебороть унизительное чувство от ужина в одиночестве, но от музыки, мягкой и убаюкивающей, ей стало хорошо, да и девочка умела петь. К тому времени, как Анна Магдалена доела, в зале осталось всего три парочки за разными столами и, прямо перед ней, мужчина, которого она раньше не замечала. Он был одет в белый льняной костюм, а его волосы отливали металлом. Перед ним стояла бутылка бренди и налитый до половины бокал, и казалось, этот мужчина совсем один в мире.
Зазвучал «Лунный свет» Дебюсси в рискованной аранжировке: пианист превратил его в болеро, а девочка-мулатка с любовью пропела. Анна Магдалена Бах растрогалась и заказала джин со льдом и содовой, единственное спиртное, которое хорошо переносила. Мир изменился с первого же глотка. Она почувствовала себя лукавой, веселой, способной на все и еще более прекрасной от священной смеси музыки и джина. Она думала, что мужчина за столиком напротив ее не замечает, но, взглянув второй раз, поймала его взгляд на себе. Он залился краской. Она не отвела взгляда, а он уставился на карманные часы. Смущенно убрал их, долил себе бренди, в смятении оглянулся на дверь, убедившись, что женщина напротив безжалостно его разглядывает. И поднял глаза на нее. Она улыбнулась, и он слегка кивнул в ответ.
– Можно вас угостить? – спросил он.
– С удовольствием с вами выпью, – сказала она.
Он подсел к ней за столик и очень элегантно наполнил ее бокал. «Ваше здоровье». Они чокнулись и выпили залпом. Он поперхнулся, закашлялся, сотрясаясь всем телом, и у него брызнули слезы. Оба долго молчали, пока он промокал глаза платком, от которого пахло лавандой, и ждал, пока вернется голос. Она осторожно спросила, не ждет ли он кого-то.
– Нет, – сказал он, – дело было важное, но не состоялось.
Она с хорошо разыгранным удивлением спросила: «Бизнес?» Он ответил: «Ни на что другое я уже не гожусь» – тем тоном, каким говорят мужчины, если не хотят, чтобы им поверили. Она подыграла ему, расчетливо представив, что сказала бы совсем не похожая на нее вульгарная дамочка:
– Разве что дома не годитесь, надо думать.
И так она подгоняла его, пока деликатно не завлекла в путы банальной болтовни. Попробовала угадать возраст и дала всего на год больше: сорок шесть. Попробовала определить страну по акценту, и получилось с третьего раза: гринго, но латиноамериканского происхождения. Вознамерилась узнать профессию, но на второй попытке он поспешил признаться, что он инженер-строитель, и она заподозрила, что это уловка, призванная увести ее от истины.
Когда речь зашла о том, как смело было превратить пьесу Дебюсси в болеро, выяснилось, что он этого даже не заметил. Ему понравилось, что собеседница разбирается в музыке, в то время как сам не мог узнать ни единой мелодии, кроме «Голубого Дуная». Она рассказала, что читает «Дракулу» Стокера. Он читал еще в школе, и ему навсегда запомнился эпизод, в котором граф прибывает в Лондон в облике собаки. На нее этот фрагмент тоже произвел впечатление, и она не могла понять, зачем Фрэнсис Форд Коппола в своем незабываемом фильме его изменил. На втором бокале она почувствовала, что где-то в глубинах ее сердца бренди встретилось с джином, и постаралась сосредоточиться, чтобы не потерять голову. В одиннадцать шоу закончилось, и оркестр дожидался только их ухода.
