Мерцающий огонь - Маклин Джулианна (книги .txt, .fb2) 📗
– Вероятно, я слишком остро реагирую, – уклончиво ответил он. – Даже не знаю. Хочу узнать твое мнение кое о чем. Когда ты будешь у нас?
Я посмотрела на часы:
– Скоро. Я в отеле в Уэстчестере. Запрыгну на поезд – и через пару часов приеду.
– Отлично. Буду очень рад тебя видеть.
Я беспокойно сглотнула. В последний раз отец был так встревожен, когда маме поставили диагноз.
– Взаимно, пап. Похоже, нам будет о чем поговорить. До встречи.
Я завершила вызов и стала поспешно собираться – мне хотелось поскорее приехать на ферму и выяснить, что же так взволновало отца.
Малкольм был одним из немногих людей, кто знал, что я внучка английского графа. Правда, я ни разу не виделась ни со своим дедом, ни с кем-либо из европейских родственников – вскоре после окончания Второй мировой войны бабушка иммигрировала в Америку.
Ее первый муж, Теодор, погиб во время Лондонского блица [2] в 1940 году. По словам бабушки, он был очень важным чиновником, одним из приближенных Уинстона Черчилля, и отвечал за производство оружия. Бабушка сильно любила его и была убита горем.
Война оставила ее матерью-одиночкой с маленьким сыном – моим отцом – на руках. Она жила с семьей своего покойного мужа, в их загородном поместье в Суррее, благодаря чему избежала многих невзгод того времени. Но в конце концов влюбилась в пилота из США, часть которого стояла на аэродроме неподалеку. Это был дедушка Джек – папин отчим. Он работал пилотом в коммерческой авиакомпании, базировавшейся в американском аэропорту Брэдли в Хартфорде. После окончания войны он сделал бабушке предложение и забрал ее из Великобритании.
Так что мой отец появился на свет во время войны, когда люди дорожили каждым мгновением. Он мало что помнил об этой главе своей жизни: прогулки по просторам английской глубинки с доброй нянюшкой в черной униформе, копошащихся в пруду уток, каменные заборы и гигантский дом со множеством слуг.
Что до его самоидентификации, то папа всегда считал себя американцем. Потому что единственным отцом, которого он знал, был дедушка Джек, сын водопроводчика из Коннектикута, родившийся и выросший на обычной ферме. На той самой, к которой вот-вот помчит меня утренний поезд.
Едва состав тронулся, мой телефон звякнул, извещая о полученном сообщении. Малкольм. Сердце болезненно сжалось – я пока не была готова что-либо обсуждать с ним. Все, чего я хотела, – чтобы он держался подальше и оставил меня в покое.
В то же время меня снедало любопытство: что он там написал? Решил извиниться? В этом случае он зря суетился, потому что прощать его я не собиралась. Ни сейчас, ни когда-либо еще – между нами все кончено раз и навсегда.
Я несколько раз моргнула. Мысль показалась мне отрезвляющей. Мое сердце было разбито не только из-за его предательства – сегодня я проснулась тридцатипятилетней одинокой потрясенной женщиной без собственной крыши над головой. В одно мгновение вся моя жизнь пошла кувырком. Мой корабль погружался на дно, оставив меня, сбитую с толку, барахтаться в воде посреди огромного житейского моря.
Я сделала несколько глубоких вдохов и все-таки коснулась маленькой зеленой иконки на дисплее. Высветилось сообщение:
«Привет. Ты где? Я волнуюсь. Ты в порядке?»
Мерзавец! Ни словом не обмолвился о том, что произошло накануне, – о своей неверности. Будто ничего не случилось. Словно я распереживалась из-за пустяков, не имеющих к нему никакого отношения. А он такой заботливый и внимательный друг.
Я не стала отвечать. Положила телефон на пустое сиденье рядом и отвернулась к окну. Проплывающие мимо зубья домов странным образом вторили мерному стуку колес.
Я попыталась успокоиться, но телефон снова пискнул. Раздраженно покачав головой, я решила выключить звук и игнорировать все сообщения до прибытия на место. Однако на сей раз Малкольм разродился большим посланием, поэтому я не смогла удержаться и открыла его. Видимо, в глубине души меня все-таки снедала жажда посмотреть, как он ползает передо мной на коленях.
«Полагаю, ты игнорируешь меня потому, что злишься, и я тебя прекрасно понимаю. Игнор – меньшее из того, что я заслужил. Я чувствую себя ужасно из-за того, что произошло, и до сих пор не могу поверить, как мог сделать такую глупость. Не знаю, как выразить тебе, насколько мне стыдно. Вчера, после того как ты ушла, я опустился в ад, а утром мне стало только хуже. Пожалуйста, вернись домой, Джилл. Давай поговорим. Я хочу, чтобы ты знала: вчера ты видела не меня, а кого-то совсем другого. Какого-то пятидесятилетнего идиота, словившего в свой день рождения кризис среднего возраста. Но вечеринка закончилась, и тебя нет рядом, а я не могу представить свое будущее без тебя. Пожалуйста, ответь. Дай мне надежду или хотя бы скажи, что с тобой все в порядке. Я не нахожу себе места, когда словно вижу тебя валяющейся где-нибудь в канаве».
Стиснув зубы, я тихо зарычала. И быстро напечатала ответ:
«Я в порядке и ценю твои извинения, но прошу не писать мне больше. Я пока не готова с тобой разговаривать. Мне нужно побыть наедине с собой. Если ты напишешь мне что-то еще, я тебе не отвечу».
Только отправив сообщение, я осознала, что все-таки дала ему надежду. Мои слова прозвучали так, будто однажды я, возможно, найду в себе силы с ним поговорить.
Может, и правда найду – но только чтобы поставить точку. Я вряд ли когда-нибудь смогу забыть то, что видела прошлой ночью, и вряд ли буду снова ему доверять. А доверие всегда казалось мне фундаментом добрых отношений.
Я никогда не считала бабушкину ферму в Коннектикуте своим домом. Мое детство прошло в нью-йоркской квартире, откуда я съехала, поступив в колледж, потому что не могла смотреть на ванну, в которой умерла мама. Тем не менее, когда такси свернуло на обсаженную деревьями дорожку, ведущую к бабушкиному дому, меня охватила радость: я вернулась в знакомое место, где чувствовала себя в безопасности. Обшитый белой вагонкой столетней давности дом показался мне идеальным прибежищем. Здесь можно было залечь на дно, спрятаться ото всех, и в первую очередь от Малкольма.
Слегка подавшись вперед, я выглянула из окна машины. Газон по обеим сторонам дорожки устилали сухие листья. Зато лужайку перед домом отец заботливо расчистил и подстриг траву. Ему всегда нравилось садоводство – жизнь за городом привлекала его в том числе возможностью работать на свежем воздухе. Он продал нашу квартиру и переехал сюда несколько лет назад – после того как бабушка упала и сломала бедро. Сейчас она выздоровела, в постоянном уходе уже не нуждалась, но папа все равно оставался на ферме.
Такси остановилось почти у самой крытой террасы. Пока я расплачивалась с водителем, из дверей вышел папа.
– Привет. – Он спустился по деревянным ступенькам, как только такси отъехало. – Рад тебя видеть. – Другой отец на его месте подошел бы и обнял свою единственную дочь, но наши с ним отношения не походили на общепринятые. Нас разделяла небольшая эмоциональная пропасть, существование которой мы оба предпочитали отрицать. Первые мгновения наших встреч всегда были слегка неловкими.
– Пошли в дом, – предложил он и взял у меня чемодан. Я поднялась за ним по ступенькам, с ностальгией глядя на потертые серые качели неподалеку – сидя на них, мы с бабушкой часто играли в шашки.
Сразу за порогом меня окутал аромат свежесваренного кофе.
Я прошла мимо гостиной, выхватив взглядом потертое зеленое кресло дедушки Джека, которое по-прежнему стояло в углу, и бабушкину плетеную корзину, с разноцветными клубками и спицами для вязания. На бортике корзины лежала незаконченная работа – вероятно, очередная шерстяная шапочка. Бабушка вязала такие для детей из онкологического отделения больницы.
