Зов Ктулху. Рассказы. Повести. - Лавкрафт Говард Филлипс (электронная книга TXT, FB2) 📗
Тогда-то Уилкокс и начал свой сумбурный рассказ. Дядя оживился, многое вспомнил и слушал его с жадным интересом. Прошлой ночью произошло слабое землетрясение, однако в Новой Англии такого не было уже несколько лет, и воображение скульптора заработало с удвоенной силой. Он прилег отдохнуть и увидел во сне циклопические города с гигантскими зданиями и устремленными ввысь монолитами. Все они были покрыты тиной и внушали страх. Стены и колонны украшали надписи, а откуда-то снизу доносился голос, не похожий на человеческий. Преобразить эту какофонию в звуки могло лишь пылкое воображение, но Уилкокс прислушался и разобрал дикие слова: «Ктулху фтагн».
Нагромождение согласных дало ключ к разгадке тайны, давно тревожившей профессора Энджелла. Он подробно расспросил Уилкокса, а потом стал разглядывать барельеф, над которым тот трудился ночью. По словам скульптора, он дрожал от холода в легкой ночной рубашке, но ему была дорога каждая минута, и он не желал сдаваться на милость обстоятельств. Иными словами, Уилкокс не стал одеваться. Дядя не сразу распознал надписи и долго проклинал себя за старческую немощь. Многие его вопросы показались гостю совершенно неуместными. Уилкокс не понял, почему профессор так настойчиво связывал чудовищную фигурку с древними культами, и просил никому не говорить о своем видении. Дядя даже обещал помочь ему вступить в какую-нибудь влиятельную мистическую секту, лишь бы тайное не сделалось явным. Наконец профессор убедился в полном невежестве Уилкокса, ровным счетом ничего не знавшего о культах и системе тайных доктрин. Скульптор оказался в его полной власти и должен был сообщать о своих снах. Это был плодотворный контакт, и рукопись дяди пополнялась с каждым днем. Уилкоксу снилось одно и то же: циклопические ряды темных и скользких каменных глыб и голос, монотонно выкрикивавший загадочную тарабарщину, чаще всего «Ктулху» и «Р’лайх».
Двадцать третьего марта скульптор внезапно исчез. Выяснилось, что его свалил с ног приступ лихорадки и родители перевезли его к себе на Уотермен-стрит. До этого он кричал всю ночь напролет, разбудил других художников, живших в том же большом особняке, и затих, лишь потеряв сознание. Дядя тут же позвонил Уилкоксам и с тех пор не выпускал из-под контроля ход событий. Он регулярно бывал у лечащего врача скульптора доктора Тоби. Очевидно, возбудимая психика Уилкокса повлияла на развитие болезни, и, вспоминая о нем, врач то и дело вздрагивал. Скульптор не только описывал свои прежние сны, но и говорил о гигантской глыбе высотой во множество миль, которая то ли двигалась, то ли преграждала путь. Он не рассказывал о ней подробно, но по отдельным замечаниям (доктор Тоби процитировал их) профессор догадался, что глыба полностью совпадает с безымянным чудищем на барельефе. Врач объяснил, что эти упоминания – верный признак наступления летаргии. Как ни странно, температура у него почти не поднималась, но, судя по общему состоянию, Уилкокса мучила лихорадка, а не душевное расстройство.
Второго апреля в три часа дня он неожиданно пришел в себя. Выздоровление было столь же непредсказуемым, как и болезнь. Скульптор уселся на кровати, огляделся по сторонам и с изумлением осознал, что находится в доме родителей. Он ничего не помнил о случившемся во сне и наяву после 22 марта. Врач подтвердил, что теперь Уилкокс практически здоров, и через три дня он вернулся к себе. Но ему перестали сниться странные сны, и необходимость в советах профессора Энджелла отпала сама собой. Дядя еще неделю пытался разобраться в причинах перемен, оставил в своей рукописи обрывочные и бессвязные описания ничем не примечательных снов, но позднее ни словом не обмолвился об Уилкоксе. Я прочел первую часть главы, что называется, от корки до корки. Любопытно, что ссылки и примечания невольно заставили меня задуматься о даре провидения и его неразгаданных источниках. Я был готов поверить скульптору, однако мой неискоренимый скептицизм требовал новых доказательств.
В заметках излагались сны разных людей, совпавшие по времени с видениями Уилкокса. Признаюсь, у меня сразу возникло немало вопросов. Похоже, мой дядя быстро сориентировался и опросил едва ли не всех знакомых, которым не боялся показаться навязчивым. Он записал даты, когда сны были особенно яркими. Характерно, что он получил довольно много откликов, во всяком случае больше, чем рассчитывал. Их классификация могла оказаться непосильной для старого человека, работавшего без секретаря. К сожалению, сами письма не сохранились, но по его заметкам я составил полное представление о содержании снов. Обращение к солидным и состоятельным людям – «соли земли» Новой Англии – в общем не дало никаких результатов, хотя в дядиных бумагах все же попадались короткие описания необычных ночных видений. Надо ли говорить, что все они относились к интервалу между 23 марта и 2 апреля, то есть к периоду, когда Уилкокс заболел и начал бредить. Ученые отреагировали не намного активнее – четверо упомянули о непонятных пейзажах, а один увидел во сне какую-то пугающую аномалию.
По существу ответили лишь художники и поэты. Никто из них не подозревал о том, что снилось другим, а иначе они бы потеряли покой. Однако меня по-прежнему мучили сомнения. Возможно, дядя задал им наводящие вопросы или постарался научно обосновать полученные сведения. Смущало и поведение Уилкокса, в котором чувствовалось что-то нарочитое. Я допускал, что он услышал легенду, сопоставил даты и ловко разыграл старого ученого. Впрочем, нельзя было отрицать, что тонкие художественные натуры поведали просто захватывающие истории. С 28 февраля по 2 апреля большинство из них видело фантастические сны, особенно в последнюю неделю, когда скульптор метался в лихорадке. У четверых миражи напоминали рассказы Уилкокса – им снился подземный город с каменными глыбами, и они слышали те же гортанные звуки. Кто-то признался, что испытал ужас, увидев гигантское чудовище. Один случай произвел на меня гнетущее впечатление. Известный архитектор, увлекавшийся теософией и оккультизмом, сошел с ума и начал буйствовать в тот день, когда Уилкокс заболел лихорадкой. Он несколько месяцев бился в судорогах и кричал, умоляя, чтобы его спасли от дьявола. Если бы мой дядя записал имена корреспондентов, я бы продолжил его исследования и отправился к ним, но в теперешнем положении мне удалось отыскать лишь нескольких. К счастью, все они подтвердили его заметки. Я часто спрашивал себя, как подействовали на остальных обращения и просьбы профессора. Полагаю, что чуть ли не все они растерялись и не смогли объяснить свои сны.
В подборке газетных статей речь шла о различных маниях, болезненных страхах и помешательстве. Похоже, что в марте эта эпидемия охватила весь мир. У профессора Энджелла скопилась такая груда статей, что он мог бы открыть бюро. Примеры озадачивали видимой безмотивностью – в Лондоне человек, проснувшийся от страшного сна, с воплем выбросился из окна. В Латинской Америке какой-то фанатик написал письмо редактору газеты. Он поверил в свой сон и решил предупредить читателей о смертельной угрозе, нависшей над человечеством. Теософы из Калифорнии облачились в белые балахоны и заговорили о великом и славном конце света, который, впрочем, никогда не наступит. В заметке из Индии осторожно намекали на массовые волнения в конце марта. На Гаити все чаще устраивались оргии вуду, а корреспонденты из Африки передавали какую-то зловещую невнятицу. Американские офицеры отыскали на Филиппинах несколько племен, которые в это время без всяких причин страшно возбудились. В Нью-Йорке в ночь с 22 на 23 марта группа истеричных левантинцев набросилась на полицейского. На западе Ирландии ожили дикие слухи и легенды, а художник-визионер Арду-Боннот выставил в парижском салоне 1926 года кощунственный фантастический пейзаж. По психиатрическим клиникам разных стран прокатилась волна приступов буйства. Казалось, только чудо могло удержать медиков от анализа странных параллелей и парадоксальных выводов. Но я продолжал сомневаться и, нехотя отложив кипу вырезок, попытался внушить себе, что молодой Уилкокс знал о событиях седой древности.
