Милый плут - Федорова Полина (книги серии онлайн .TXT) 📗
— Значит, я отправляюсь к господину механику за гальванической машиной, а вас пока попользует моя… ассистентка. Алевтинушка!
В смотровую вошла красивая крупная женщина с выдающимися как вперед, так и назад формами и острым взглядом. Сложив руки на животе, она чуть насмешливо уставилась на Факса.
— Алевтинушка, — обратился к ней Альберт Карлович, с удовольствием окинув ее взглядом. — Господин Сухотин остается у нас на излечение. Я отлучусь ненадолго, а ты покуда сделай больному теплую ванну для ног и поставь ему пиявиц к височным и почечуйным жилам.
Солдатка Алевтинушка, пользованная год тому назад Альбертом Карловичем на предмет одной из нервических женских хворей, была после взята им из подгородного села Царицино к себе на квартиру с поручением ей всего домашнего распоряжения. Она отправляла у него должность экономки, кухарки, ключницы, кофешенки, келлермейстерины, камердинерши, ассистентки и еще одну, которую, собственно, Альберт Карлович не особо и скрывал, но о коей в обществе говорить вслух было не принято. Посему он со спокойной душой оставил ее пользовать отставного прапорщика, а сам отправился к господину Голдшмиту.
Механик Голдшмит, как и Факс, жил на университетской казенной квартире, так что съездить за гальванической машинойозначало пройти коридором первого этажа двухэтажного дома-флигеля в самый его конец и подергать шнур дверного колокольчика.
Открыл сам Голдшмит.
— Мне нужна гальваническая машина, — с порога заявил Альберт Карлович.
— Проходите, — отошел в сторону механик, пропуская Факса в комнаты. — Всегда рад такому гостю.
Голдшмит на минуту отлучился и вернулся с деревянным ящиком, в которых городские мещанки обычно выращивают помидорную рассаду. Только вместо зеленых кустиков из ящика торчали два металлических прута, уходящие в засыпанные песком и железными опилками хитросплетения разных трубок и скляниц с электролитами.
— Вот, пожалуйста.
— Цена прежняя? — деловито поинтересовался Факс.
— Конечно, — улыбнулся механик.
— Хорошо.
Альберт Карлович достал тридцать пять рублей и протянул Голдшмиту. Механик принял деньги и вернул доктору красненькую. Конечно, Факс мог сразу отдать механику лишь четвертную, однако ему было важно произвести весь обычный ритуал: он отдает Голдшмиту означенные за машину деньги и затем получает от него оговоренные комиссионные. Словом, все честь по чести.
Затем они пили, по русскому обычаю, чай из блюдца, хотя говорили на немецком. Ведь оба они были из герцогства Нассау, только Факс родился в Штольцберге, а Голдшмит — в Брайштадте. А на каком еще языке разговаривать землякам, как не на родном?
— У вас что, снова клиэнт с катаплексией? — спросил механик, когда Факс уже собрался уходить.
— Да, — кивнул Альберт Карлович, принимая из рук Голдшмита машину.
— Что-нибудь серьезное?
— Нет. Просто господин выпил лишнего и сильно отлежал ногу, — ответил Факс и посмотрел в смеющиеся глаза механика.
Когда доктор вошел в смотровую, порозовевший отставной прапорщик лежал на кушетке со спущенными штанами, а на дряблой коже наливались кровью пиявицы. Скосив на вернувшегося доктора глаза и заметив, что тот, отдуваясь, ставит что-то тяжелое на пол, он виновато произнес:
— Вы уж, Альберт Карлович, простите меня за причиненное вам беспокойство.
— Ну что вы, какое беспокойство, — картинно смахивая со лба несуществующий пот, ответил Факс. — Помогать страждущему не только обязанность, но и потребство моей души…
В последующую неделю Альберт Карлович честно отрабатывал свой врачебный гонорар: пускал из шейных жил и отнявшейся ноги кровь, дважды на дню ставил промывательные клизмы из яичного отвара с солью, поил отставного прапорщика яичною же водою с клюквенным соком и прикладывал к пяткам чудодейственное горчичное тесто. И, конечно, подвергал онемевшую ногу воздействию электрических разрядов гальванической машины, от чего нога отставного прапорщика да и он сам вздрагивали и сотрясались.
Через полторы недели больной уже мог самостоятельно передвигаться, а через две к онемевшему члену вернулись функции нормальной здоровой ноги. Радости отставного прапорщика не было предела. Он даже хотел дать доктору не двадцать пять рублей, а тридцать, но потом передумал. Зато оставил доктору гальваническую машину, на которую не мог смотреть без содрогания.
Прощались они очень тепло. А потом отставной прапорщик отбыл в свою Нижегородскую губернию, а Альберт Карлович сел за написание письма, в коем, как вы сами изволите видеть, ежели он и приврал, так совсем чуть. Сие письмо было опубликовано в одном из нумеров «Казанских известий» за август месяц сего 1814 года. Конечно, славы доктору Факсу это прибавило весьма значительно, и пациэнты, и до того не обходящие квартиру Альберта Карловича стороной, повалили к нему, как говорится, валом.
2
Ну кем еще проживать на сем свете с фамилией Гогенцоллерн, прости господи? Конечно, бранденбургским кюрфюрстом. А с фамилией Габсбург? Несомненно, каким-нибудь эрцгерцогом, а возможно, и моравским королем. А правителю Баварии ежели и стоит носить какую фамилию, так только Виттельсбах и никакую более. Факсы же из герцогства Нассау завсегда были пасторами.
Пастором был в шестнадцатом веке пращур и родоначальник всех Факсов Георг Иоганн Факс.
Пастором был дед Альберта Карловича, пастором был и его отец, Иоганн Карл Факс. Правда, когда между тремя и четырьмя часами пополудни в сентябре двадцать четыре года назад появился на свет Альберт Факс, возопив о сем факте громогласно и взахлеб, его отец еще не был пастором и преподавал историю и красноречие в Штольцбергской семинарии. Однако уже тогда, имея девятнадцать человек детей, из коих каждого надобно было кормить и одевать, Иоганн Карл искал места пастора — более хлебного, нежели учительское. И нашел, когда Альберту исполнилось тринадцать лет.
К этому времени отпрыск уже обучался в выпускных классах семинарии. Через два года Альберт поступил на теологический факультет Геттингенского университета и стал жить у своего деда по материнской линии Адама Хофманна, известного ботаника и естествоиспытателя. Хофманн, вышедший в отставку по выслуге лет и скучающий по своей профессорской кафедре, узрел во внуке ученика и ввел его в курс естественных наук, заразив ботанизированием. Вместе с дедом Альберт собирал разных жуков, гусениц и ловил бабочек, любовно насаживая их затем на булавочные иглы и высушивая в печи на противне. За дедом принялась за воспитание и обучение юного студиозуса и его восемнадцатилетняя кузина Сюзанна, дававшая ему уроки греческого и латинского языка. Острый умом Альберт все схватывал на лету, делал большие успехи в университете, и все говорило о том, что молодой Факс с течением времени станет хорошим пастором — возможно, даже в самом Штольцберге. Однако сам Альберт думал иначе. Прослушав несколько лекций по анатомии, акушерству, хирургии и практической медицине, Факс решил, что из пятнадцати его братьев и без него есть кому продолжить семейную традицию делаться пасторами, а он станет врачом. Тем более что практикующие врачи жили, как он успел заметить, отнюдь не хуже, нежели служители Бога. Ни у кого не спросясь, он подал прошение о переводе его с теологического факультета на медицинский, что и было произведено после окончания им первых двух семестров университета. А скоро представилась возможность и применить свои врачебные познания на практике.
Кузина Сюзанна Хофманн, его наставница по изучению языков, несмотря на впечатляющее телесное строение с полными и налитыми формами, была девицей очень тонкой душевной организации и весьма впечатлительной. Однажды в садовой беседке, где они занимались изучением греческого и латыни, она нечаянно укололась шипом розы, преподнесенной ей галантным Альбертом. Вскрикнув и увидев капельку крови, появившуюся на розовой подушечке ее пальца, она решительно впала в обморок и стала потихоньку сползать со скамейки. Кое-как уложив ее на сиденье, для чего потребовалась полная концентрация физических сил, Альберт стал лихорадочно вспоминать, что следует делать врачам в подобных обстоятельствах. «Лишившегося чувств, либо угоревшего, либо задохшегося больного, — припомнил он слова профессора хирургии и практической медицины Рихтера, — должно тотчас вынести на свежий воздух и положить на спину, снять с него галстух, расстегнуть платье и ворот у рубашки и обнажить шею и грудь…» Поскольку Сюзанна уже лежала на спине и на свежем воздухе, Альберт приступил к последующим действиям: он расстегнул на платье все пять кисейных розеток и обнажил шею. Затем принялся за шнуровку лифа, и едва он ослабил два верхних ряда, как ослепившие его белизной два полушария груди выскочили из-под каркаса лифа и, кося немного в стороны, уставились на Альберта темными зрачками сосков.
