Наука умирать - Рынкевич Владимир Петрович (книги .txt) 📗

   — Пригнали откуда-то с Рязанщины или Смоленщины, приказали убивать японцев, — сказал Линьков. — Он честно выполнял приказ.

   — За Великую Россию, — осторожно сказал Марков, не утверждая и не спрашивая.

   — Вы так считаете, господин штабс-капитан? А я думаю, что если б этот солдат знал, за что приходится умирать, он бы и винтовку давно бросил.

   — Не понимаю вас, вольноопределяющийся.

   — Сражаемся за то, что не нужно ни этому мужику, ни нам с вами.

   — Такова наша доля солдатская, — попытался Марков смягчить вольнодумный разговор, — И прежде сражались за какое-нибудь испанское наследство. Помните историю?

   — История движется. Люди стали интересоваться, за что воюют, за что голодают? Вы, конечно, читаете телеграммы из Петербурга? Знаете, что произошло 9 января [2]?

   — По телеграммам трудно разобраться.

   — Мне из-за речки уже машут — зовут. На прощанье окажу вам, что в одной редкой газетке прочитал: падение Порт-Артура есть начало падения царского самодержавия. До свиданья, господин штабс-капитан. Может быть, ещё встретимся, поговорим.

«Столичный болтун», — подумал тогда о нём Марков. Даже среди офицеров иной раз услышишь о том, как царя, в бытность его наследником, в Японии били бамбуковой палкой по голове. Не любит русский человек начальства.

Это был единственный успешный день операции под Сандепу. Введи Куропаткин [3] в бой 2-ю и 3-ю армии, как планировалось в диспозиции... Но он, конечно, не ввёл, и вообще всё делалось не так, как учили в Академии. Вместо отвлекающего боя в стороне от главного удара начали атаковать на главном направлении...

Уже 15 января Куропаткин приказал не просто прекратить наступление, а... отступать! Генштабистов разослали по дорогам в качестве колонновожатых, наблюдателей, маяков. Маркову поручили контролировать движение колонны на выходе из деревни Тутайцзы. Почти всю ночь он сверял карты и номера частей, грелся у костра с проходившими офицерами, ждал рассвета.

Словно с трудом взрезая замороженную землю, медленно выползал из-за горизонта малиновый диск, и не было от него тепла — не греет чужое солнце.

Из деревни вышла колонна 1-го Восточно-Сибирского полка. Марков представился командиру, сверил время и маршрут движения, потом стоял у дороги, благо ветер относил пыль в другую сторону. Все шли пешком, между ротами тянулись солдаты с носилками. «Казалось, двигаются не войска после боя, а какая-то грандиозная похоронная процессия», — написал позднее в своей книге Марков.

   — Победу свою хороним, — задумчиво проговорил штабс-капитан.

   — Потяжелее покойник, — прозвучал рядом знакомый голос Линькова.

   — Потяжелее? А, вы опять за своё? В масштабе империи? Студенческие героические разговоры не можете забыть? Я всё это слышал. И о том, что войной с японцами император мстит им за тот случай, когда его в Японии ударили палкой. Об этом потихоньку и некоторые солдаты говорят.

Полк всё шёл и шёл мимо. Стучали солдатские сапоги по мёрзлой маньчжурской земле, выбивая красноватую пыль. Почти ни слова не услышишь в колонне. Лишь изредка команды: «Подтянись! Шире шаг». Маркову представлялось всё это неким тяжким, но необходимым движением, вокруг которого случайно возникали негромкие ненужные звуки. Разговор с Линьковым продолжался у костра, куда подкидывали доски от орудийного ящика. Вольноопределяющийся убеждённо пересказал причины возникновения войны.

Будто бы всё началось ещё в 1896 году, когда корейское правительство выдало владивостокскому купцу Бриннеру концессию на право эксплуатации казённых лесов на корейской стороне рек Тумэнь-Ула и Ялу-Цзян и на острове Дажелет. Через год императорский кабинет выкупил концессию у купца, а для того чтобы скрыть участие двора в коммерческих махинациях, концессия была фиктивно перепродана поверенному в делах русского посольства в Сеуле Матюхину. Уполномоченный императора по Дальнему Востоку Безобразов, великий князь Владимир Александрович и другие приближённые ко двору убедили Николая в том, что надо переодеть 20 тысяч русских солдат в форму леечных рабочих и захватить 5 тысяч квадратных вёрст территории, определённой концессией. Безобразов убеждал императора, что уже в 1904 году будет выручено миллион рублей чистой прибыли. Японцы попросили не лезть на корейскую территорию, но Николая авантюристы убедили не уступать каким-то макакам, и началась война.

   — За дровишки идут на смерть людишки, — подытожил Линьков.

Настал момент пресечь болтуна, и Марков сказал строго, но спокойно:

   — В октябре на Новгородской сопке мой родной брат Леонид погиб не за дровишки, а за политические интересы Российской империи на Дальнем Востоке. Вы путаете причину и повод.

   — Поверьте, я глубоко сочувствую вашему горю и ещё более убеждаюсь в преступной ненужности этой войны, губящей лучших людей страны. Если бы в России были конституция и парламент, то авантюра с концессией провалилась бы при первом чтении. И такого бездарного главнокомандующего, как Куропаткин, парламент снял бы после первого боя.

   — Ваш последний батальон проходит, вольноопределяющийся. Скажу вам на прощанье: я не жандарм, не ваш начальник, но советую прекратить подобные разговоры.

   — Я помню наш разговор в Манчжурии, но сейчас не до воспоминаний. Разрешите я присяду.

Генерал подвинулся на нарах, причём так, чтоб поручик не прикасался к нему: чужой, слишком большая стена выросла между ними.

   — Поздравлять вас надо, поручик? Сбылись ваши мечты о парламенте. Кажется, уже заседает там, на поляне. Решает, что с нами делать: вешать, расстреливать, четвертовать? Или вы представляли, что всё будет, как в какой-нибудь Англии? Палата общин голосует в тишине...

   — И в Англии, и во Франции были кровавые революции, но об истории поговорим потом. Сейчас главное — не падайте духом. В городе и в гарнизоне достаточно разумных людей, чтобы не дать бунтарям-провокаторам устроить самосуд.

   — Бунтарь-провокатор — это комиссар Временного правительства по Юго-Западному фронту Иорданский?

   — Иорданский не самодержец всероссийский. Он подчиняется решениям Совета и Временного правительства. Вы же знаете, что есть приказ Керенского перевести всех арестованных в Быхов и лишь потом начать разбор дела в Петроградском Совете.

   — Суд уже вдет на поляне. Даже здесь слышно, как орут ваши революционные солдаты. Вырастили бешеную собаку и теперь сами её боитесь. Не меня хотите спасти, а себя! Откреститься от убийц и остаться чистыми. Но ведь вы единомышленники с Иорданским.

   — Вы, Сергей Леонидович, профессор. Знаете историю и английской революции, и французской...

   — Не надо, поручик, об истории. Там всегда можно найти всё, что захочешь.

   — Согласен. Надо думать о сегодняшнем дне. И я думаю, вернее, я уверен, что офицеры и юнкера Житомирской школы прапорщиков под руководством Совета пресекут попытки нарушить порядок. Я зашёл к вам только для того, чтобы это сказать. Чтобы, не дай бог, вы не волновались напрасно.

   — Не напрасно, дорогой поручик, не напрасно.

   — Ваша семья, кажется, не здесь, не в Бердичеве?

   — Нет. В Петрограде. Мальчику в декабре десять, девочке — девятый год.

Ушёл поручик, злыми глазами осмотрел камеру охранник, загремел замком, и вдруг стало тоскливо в этом возвращённом одиночестве в ожидании возможной скорой Смерти. Спорил с ним, пытался сказать нечто обидное, а ведь что-то нравилось в этом человеке и не только потому, что он искренне хотел спасти его и других генералов от самосуда. Вообще-то, конечно, именно его Линьков хотел спасти. За остальных тоже, может быть, формально вступился, но чувствовалось, что к Деникину и другим относится равнодушно.

Об этом Линькове, о его слишком правильных выскакиваниях думалось, как о юнкерах или о молодых офицерах, прибывших на учёбу в Академию Генштаба. Смотрел на них доброжелательно, вспоминал себя таким и думал, насколько вырос по сравнению с ними, не годами, конечно, не чинами, а пониманием действительной жизни, службы, войны. Но что общего у него с этим революционером? Чем он похож на молодого офицера, приступающего к изучению тактики современного боя? Тем, пожалуй, что так же верит в революционные лозунги, в революционную справедливость, как он сам когда-то верил в тактико-стратегические истины из учебников, в «Науку побеждать». «Пуля — дура, штык — молодец»? А если «максим», если 600 выстрелов в минуту, тогда кто молодец? Почему при Наполеоне не рыли окопы от Балтийского до Чёрного? Выйдешь на поле боя — сам думай, а не Устав вспоминай.