Из тупика - Пикуль Валентин Саввич (книги онлайн читать бесплатно .txt) 📗
Потрясающе внезапным было исчезновение англичан, и каждому запомнился этот день... Ни одного интервента в Архангельске!
Англичане втирались на русский север - годами.
Годы! Годы понадобились им, чтобы проникнуть на север.
Но убрались они в одну ночь...
Честь и слава генералу Роулиссону, черт его побери!
Вот что значит генерал Роулиссон - настоящий молодчага!
Я же говорил, что Айронсайд и в подметки ему не годился...
Впрочем, хвалить его еще рано. Из Архангельска Роулиссон, конечно, завернул и в Мурманск... Специалист по скорейшей эвакуации оказался и специалистом по экспроприации.
Экспроприатор - в переводе на общедоступный русский язык - означает: вор! С русского севера Роулиссон увел все, что плохо лежало, - и первыми потащились за ним русские корабли, которые не принадлежали ни Англии, ни Миллеру, а принадлежали русскому народу... Гуд бай, Роулиссон! Прощайте, союзники!
* * *
Интервенция закончилась - слава богу.
Началась миллеровщина - не дай бог.
Глава четвертая
Миллеровщина началась странно...
Именно с того, что прохожие (скромно пожелавшие остаться неизвестными) видели над Архангельском богородицу, пролетающую мимо таможни с младенцем Христом на руках. Явление богородицы, по авторитетному мнению "Епархиальных ведомостей", предвещало режиму генерала Миллера вечную незыблемость и надежность белого дела на севере.
Перед нами не детективный роман, в котором надобно усиленно скрывать от читателей, что произойдет далее, а потому сразу раскроем карты: режим Миллера (без помощи англичан) просуществовал всего пять месяцев. Пять месяцев, осиянные небесным знамением свыше, миллеровцы еще скоморошничали и дудели как могли.
Потом, естественно, разбежались.
Но летописец должен бесстрастно следовать по ступеням событий, беря пример с легендарного Пимена..
* * *
Длинный хвост очереди из переулка тянется в сторону дома, над крыльцом которого - доска с надписью:
ГОСУДАРСТВЕННАЯ ЭМИССИОННАЯ КАССА
АРХАНГЕЛЬСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
Здесь меняют "моржовки", "чайковки" и лазоревые "шпалы" на фунты британских стерлингов. Меняют подло: с англичан не разживешься. Сначала давали за сорок рублей один фунт, с весны вздули курс до шестидесяти четырех рублей, а теперь фунт идет за целых восемьдесят рублей... Очередь волнуется в нетерпении: ходят слухи, что Лондон скоро опять повысит курс своего фунта, ибо - как говорил Роулиссон! - курс в восемьдесят рублей за фунт не поддержан вывозом русского леса из Архангельска...
Днями и ночами простаивают люди, готовые отплыть в чужие края. Жалеть ли их нам? Я думаю, что жалеть их надо. Они сбиты сейчас с панталыку, они смятены, они охвачены массовым психозом - самым страшным психозом: стадным. А среди них - дети, которые уж никак ни в чем не повинны перед Советской властью. И за что их лишают родины папа с мамой - этого они пока не понимают. А когда вырастут и поймут, то будет уже поздно. И тогда в глухой эмиграции родится новая поэзия на русском великом языке - поэзия ностальгии, тоски по России, по черному хлебу, по березке на опушке, по ельнику да можжевельнику...
Россия! Печальное слово,
Потерянное навсегда
В скитаньях напрасно суровых,
В пустых и ненужных годах.
Туда никогда не поеду,
А жить без нее не могу,
И снова настойчивым бредом
Сверлит в разъяренном мозгу:
- Зачем меня девочкой глупой
От страшной родимой земли,
От голода, тюрем и трупов
В двадцатом году увезли?...
Взгляды людей в очереди уже отчуждены, всё чаще вплетаются в их речь иностранные слова и целые фразы (привыкают). День за днем тянется хвост беженцев, и где-то в самом конце стоит последним несчастный учитель гимназии. А в другом конце этой очереди, за роскошным столом, восседает главноуполномоченный по обмену денег доктор Белиловский.
Это большой поклонник княгини Вадбольской...
В середине дня очередь вдруг застряла: ни взад, ни вперед. От этого в нервной, возбужденной толпе выкрики:
- Что они там? Почему не двигаемся?
- Эдак-то, сударь мой, пока они там копаются, большевики с хвоста будут в очередь становиться.
- А у вас, простите, сколько, мадам?
- Увы, последние пятьсот.
- В каких бумагах?
- Увы, керенками...
- Миленькая! Да вам за них и фунта не дадут.
- Что делать! Ну хоть с пенса надо же начинать новую жизнь.
Нетерпение растет, очередь волнуется. Наконец выясняется причина: задержка произошла из-за прелестной княгини Вадбольской - она меняет свои сбережения. У нее не только "моржовки", но масса и старых денег екатеринками; все это надо свести к единому расчетному знаменателю. Княгиня сидит теперь с Белиловским как барыня, и доктор послал в ресторан за пирожными. Они будут пить чай...
- Да что у нее там? - волнение. - Будто миллионы меняет!
- Оно и есть, сударь, миллионы...
- С чего бы это? Приехала сюда нагишом...
- А вы заметили, с кем она путалась? То-то же!
Наконец пробку прорывает. Придерживая поля шляпы, с улыбкой выходит из кассы княгиня, а за нею, в роли прихлебателя-адъютанта, лейтенант Басалаго несет до коляски два кожаных баула, натисканных деньгами. Уже обмененными на фунты.
- Ничего себе, - говорит несчастный учитель латыни. - Вот это я понимаю - нахапалась! Такой и заграница нипочем!
Провожаемая нелестными замечаниями относительно нравственности, Вадбольская легко запрыгивает в коляску, Басалаго примащивается с нею рядом и толкает кучера в спину:
- Пошел... в слободу!
Глядя на эту очередь, что нудно тянулась под окнами, генерал Миллер вспомнил, как вчера офицеры-фронтовики приехали с передовой и в крепкой русской потасовке в кровь избили офицеров его штаба... Именно за то, что штаб желал оставаться. Конечно, ему в окопах не сидеть. А фронтовики хотели или уехать, или сложить оружие перед большевиками. Но воюют-то не штабные крысы, а вот такие фронтовики, как полковник Констанди и капитан Орлов, командовавший белыми шенкурятами-партизанами... С мнением фронтовых офицеров надо считаться, и, посматривая в окно на очередь перед эмиссионной кассой, Евгений Карлович открыл экстренное совещание кадровых офицеров флота и армии. Вопрос - прежний, уже набивший оскомину: уходить или оставаться? Этот вопрос для многих лежал между жизнью и смертью...
- Уходить! - решительно вскинулся Констанди, потомок греческих контрабандистов. - Но если оставаться, то следует ударить по большевикам... Ударить, сколько возможно!
- Оставаться, - поддержал его одноглазый Орлов.
- Уйти! - неожиданно отрубил кавторанг Чаплин. - Господа, я сделал более вас всех для борьбы с большевизмом, но сейчас я понимаю: белое движение выдохлось... Надо уйти!
- И чем скорее, тем лучше, - добавил адмирал Виккорст. - Ибо синоптическая служба пророчит нам суровую зиму, и, окруженные льдами, мы здесь погибнем. Ледоколам не пробить льда!
- Уйти! Уйти! Уйти... - голоса.
Не считаться с этими голосами было нельзя.
- Хорошо, - согласился Миллер, устало и подавленно. - Черт с ним, с этим Архангельском, мы уходим... в Мурманск и оттуда будем продолжать борьбу. У ворот незамерзающего порта мы будем вне досягаемости большевиков! Вы меня поняли...
И, распустив собрание, он отдал приказ поджигать лесопильные заводы на Маймаксе, на Рикасихе, в Соломбале. Опыт генерала Роулиссона повлиял на него: ничего не оставлять большевикам... От станции Исакогорка натужно крикнул паровоз - прибыл новый эшелон с ранеными. У крыльца штаба шел спор извозчика с седоком. Зараженный всеобщим поветрием, извозчик уже не берет "моржовками", а требует фунтами... За Полицейским переулком, в здании думы, открыт ломбард, и туда с утра тянется еще одна гигантская очередь: эмигранты сдают вещи, прощаясь с ними навеки, чтобы выручку тут же обменять по курсу. А вещи - да гори они тут!..
Пока что горят лесопилки. Ветер относит дым к морю.
