Наследник - Кулаков Алексей Иванович (книга жизни txt) 📗
– Доброго утречка, Димитрий Иванович!
Улыбнувшись в ответ, он мимоходом погладил ее по руке. Скинул шапку и кафтан на ложе в опочивальне, плеснул пару горстей еле теплой воды из рукомойника в лицо и, небрежно вытершись, наконец-то добрался до своих записей в соседней светлице. Немного пошуршал листами бумаги, отыскивая нужный, не глядя подхватил и тут же раздраженно отбросил прочь стершееся до маленького огрызка перо, затем едва слышно звенькнула откинутая прочь медная крышечка чернильницы… Хорошо изучившая все привычки своего не по годам умного и серьезного царевича, умница Авдотья осторожно попятилась назад и тихонечко прикрыла дверку. А потом добрых полчаса ядовитой змеей шипела на всех, кто хотел пройти мимо нее, напрочь проигнорировав сначала нетерпение стольников, а потом и недовольство кравчего. Желания ее господина важнее!..
Дмитрий же, полностью позабыв о ждущем его утреннике, увлеченно поскрипывал пером, разрисовывая большой лист бумаги. Вернее, дорисовывая новые кружочки и прямоугольники в дополнение к тем, что уже были. Аккуратно соединил их линиями-стрелками, со всем тщанием (то есть избегая клякс) заполнил пустые места внутри прямоугольников непонятными для чужого взгляда надписями, состоящими из сплошных сокращений и значков, придирчиво оглядел конечный результат, поправил пару-тройку мелких огрехов и осторожно отложил в сторонку. Как раз, пока он завтракает, чернила и высохнут!.. Потянулся всем телом, вставая на носочки и стараясь достать кончиками пальцев как можно выше по стене, старательно оттер пальцы от чернил специальной влажной тряпочкой, еще раз умылся-утерся и с прекрасным настроением поспешил на завтрак. Вот только еще на подходе к двери он с удивлением ощутил скопившееся за ней напряжение. Надавил на створку, приоткрывая буквально на волосок…
– Дожили! Челядь себя выше мужей государевых мнит!..
– Да что с нее взять, волос длинен, да ум короток. Слышишь, долго ли мы так стоять будем? Постучала бы уже?
– Сколько надо, столько и будете. И не ори мне тут, ирод, я тебе не дворня какая!
– Ха, была бы ты моей дворней, уж я бы тебе ума в задние-то ворота вбил!..
Хоть и шел разговор едва ли не шепотом, а страсти в нем чувствовались очень даже нешуточные – такие нешуточные, что самым краешком зацепило и хозяина покоев. Авдотья ЕГО служанка, и указывать ей, что и как, может только он! Чувствуя, как сам по себе встрепенулся источник, Дмитрий медленно вошел в горницу, прерывая своим появлением душевный разговор.
– Утро доброе, Димитрий Иванович.
Проигнорировав их слаженное приветствие и не ответив на него даже и обычным своим кивком, наследник обвел всех троих внимательным взглядом, остановив его на стоящем у поставца с тарелками двадцатилетнем (или чуть более того) мужчине:
– Ты ли молвил словеса про дворню?
Стольник от совсем недетского тона, которым был задан вопрос, немного растерялся:
– Так то шутка была, Димитрий Иванович!..
– Шутка.
Царевич задержал это слово на губах, словно пробуя на вкус.
– Шутки я люблю.
Яркие синие глаза потемнели и смотрели с явной угрозой.
– Отведай при мне вот с этого блюда. А то мнится мне, что оно отравлено.
Тут уже спали с лица все присутствующие. Потому как хоть и мал был царевич годами, но держал себя куда взрослее своих сверстников – оттого и обвинение прозвучало очень серьезно. Понятно, что оно пустое и ничего в его утренней похлебке даже и быть не может, но говорки да слушки все равно пойдут, а там и великий государь заинтересуется. А вот это уже ой как не к добру!..
– Ну? Или стражу кликнуть?
Чуть дрогнув лицом и наверняка проклиная про себя собственную разговорчивость, придворный быстро вытащил из рукава свою ложку и пару раз черпнул. Медленно и напоказ проглотил, улыбнулся… И чуть присел, когда у него в животе явственно забурлило.
– Ох!
– Поди вон.
Оставшиеся в горнице проводили снявшего пробу стольника растерянными взглядами, затем перевели свои взоры обратно на куриный суп. Плечи придворных как-то сами по себе заныли, предчувствуя скорое свидание с дыбой, ноги щипнул жар углей, на которых будут калить для них пыточное железо, а шеи на удивление явственно ощутили смертный холодок деревянной плахи. В отличие от Авдотьи, ничего, кроме тревоги, не почувствовавшей, а потому сразу вставшей между наследником и поставцом и чуть раскинувшей руки – так, словно это могло уберечь ее мальчика от любой отравы.
– Пустое.
Мягкое прикосновение-поглаживание – и опять посветлевшие глаза как-то разом ее успокоили, забрав и растворив всю тревогу и волнение. Царевич же спокойно сел, взглядом придавив дернувшихся было к злополучной тарелке придворных, взял в руки тоненький ломоть пшеничного хлеба и зачерпнул первую ложку. Вторую. Третью… Никогда еще так внимательно стольник и кравчий не следили за чьим-то утренником. И никогда еще его окончание не доставляло им столько радости и спокойствия!
– Вежество еще никого не убило. В отличие от шуток. Ступайте!
Разумеется, история на этом не закончилась и имела свое законное продолжение. Поэтому пять часов спустя в своих покоях Великий государь, царь и Великий князь Иван Васильевич всея Руси в присутствии старших сыновей (Федора и Евдокию, по их малолетству, за воскресный стол не посадили), самым натуральнейшим образом плакал. От смеха. Ну… может, и не плакал, слушая коротенький доклад своего постельничего Вешнякова о том, как один провинившийся стольник враскорячку бежал по переходам, источая зловоние и пугая всех встречных своим багровым лицом и вытаращенными глазами. Но пару-тройку слезинок ему утереть все же пришлось.
– Ох Митька, ох и проказник! А ну поведай-ка отцу как на духу: твоих рук дело?!
– Моих, батюшка.
– Как же ты так устроил, чтобы Жихарев скорбеть животом стал?
Судя по тому, как оживилось лицо начальника дворцовой стражи, этот момент был интересен и ему.
– Седмицы с две назад аптекарь Аренд показывал, как он готовит разные снадобья и микстуры. Так я, батюшка, взял себе для памяти по щепотке каждого – сонного, успокаивающего, слабительного…
– Аха-ха-хо-хо!!!
Постельничий Вешняков гоготать себе не позволил, но короткой улыбки его густая борода все же не скрыла. А царевич Иван недоуменно заморгал голубыми (в отца!) глазками, не решаясь спросить, чему это все вокруг него веселятся.
– Ему подлил, а сам, значит!.. Изрядно, весьма изрядно!
Иоанн Васильевич резко посерьезнел:
– Умница ты у меня. Но больше так не озоруй, хорошо?
– Да, батюшка.
– Кушай, сыно. И ты, Ванятка, тоже.
Мальчики послушно заработали небольшими резными ложечками, ощущая на себе ласковый и одновременно печальный отцовский взгляд. Правда, больше всего царь глядел на своего старшенького, отгоняя от себя разные невеселые мысли. Не раз и не два доносили правителю, что наследник не по годам разумен да серьезен, про высокомерие его к сверстникам да сродственникам (Захарьины на то особо жаловались), про необычайные, чуть ли невозможные для отрока его лет успехи в науках разных. Шептали ему о странностях старшего из царевичей, а между собой больше всего обсуждали, что, дескать, дюже он властен для своих-то нежных лет… А он смотрел на него, до ужаса напоминающего ликом своим покойную лебедушку-Настеньку, и вспоминал себя. Когда отравили мать его, государыню Елену Глинскую, ему ведь тоже было всего восемь лет, а братцу Юрию и того меньше. Во время своего сиротства ему с братом пришлось испытать на себе и пренебрежение бояр-«опекунов», и обидные унижения, страх за жизнь и голод с холодом, – а его Митеньке довелось еще до своего восьмилетия побывать на смертном одре и только чудом Божиим выздороветь. Вот и получается, что и у отца, и у сына детство кончилось одинаково быстро…
– Батюшка?..
Очнувшись от тяжких дум-воспоминаний, обильно перевитых застарелыми обидами да болью и злобой, государь с удивлением ощутил прохладные руки на своих висках и то, как разом полегчало и в голове, и на душе.
