Bxoд в плен бесплатный, или Расстрелять в ноябре - Иванов Николай Федорович (библиотека книг .TXT) 📗

Зачем ночь, если день так же бессветел и долог. К чему слова в песне, если восьмая нота заглушила, заткнула за пояс все эти божественные «до-ре-ми-фа-соль-ля-си» подобно тому, как я перед этим щелкнул по носу композиторов.

Но ужин-то принесли! В «волчке» вроде тоже прощались с жизнью…

— Главное, чтобы зуб не болел.

Сказал скорее для себя, но заворочались, сминая напряжение, и ребята.

— Ну когда я вас наконец покину, — застонал Махмуд. — Надо было напоминать про зуб!

Но в голосе нет злобы, и жалуется он только ради поддержки иного, чем мысли, разговора.

— А он еще сало просил, — напоминает водителю Борис, втягиваясь в разговор.

Но что втягиваться, когда совсем рядом земля застуженным старцем отхаркивается кровавыми сгустками-осколками. А ее все бьют, бьют, бьют, не давая ни отвернуться, ни отдышаться.

Значит, опять война. Перед президентскими выборами присмиревшая, надевшая платочек, припудрившая носик и подрумянившая щечки, она вновь смьиа ненавистный ее духу макияж и ощерилась клыкастым ртом. Выпустила из-под рукавов воронье-самолеты. Напустила дым-огонь на селения, растолкала уставших — в бой, в бой, в бой. Разбудила успокоившихся и примирившихся с тем, что есть, — драться, драться, драться. И неужели кто-то надеется, что выросшие (не погибшие!) чеченские дети станут с уважением или любовью относиться к русским: «Это они меня убивали». Какая чеченка-мать промолчит, когда ребенок спросит: «А кто это стреляет?» или «А кто убил моего папу?»

Не позволяй, чтобы из твоих сыновей делали варваров, Россия. Не приучай и не заставляй их уничтожать собственный народ и собственные города. Кто же придумал ее, эту странную войну, которая никому не нужна, но которую тем не менее не прекращают? Ведь за каждой развязанной войной стоят конкретные люди… Впрочем, иногда войны не нужно и развязывать. Их можно попросту не предотвращать…

Только нам ли, загнанным в нору, думать и печалиться обо всем человечестве? Это все равно что тушить пожар во время наводнения: не сгорит, так затопится.

Оставалось единственное и самое благоразумное: не рвать нервы и не психовать. Если могила вырыта, то пусть уж лучше в нее столкнут, чем лезть самостоятельно.

Бомбежка продолжалась дня три. Самое странное, она раскрепостила Хозяина. У него не то что появилась речь, а в словах становилось все больше и больше боли, непонимания происходящего. Правда, что о собственной боли любят говорить даже молчуны. Его же история, вероятно, типична для многих боевиков. Дом разбомбило в первые дни войны. Деда перевезли к знакомым в горное селенье (при нас по-прежнему не упоминалось ни имен, ни каких-либо названий), — там заболел, не ходит. Отец с матерью и младшими братьями уехали к родственникам за пределы Чечни. Хозяин с одноклассниками остался в селе сторожить остатки жилища. Когда пришли федеральные войска, взял автомат, ушел в горы. Два года воюет.

На наш намек на то, что мы ценим его спокойствие, невольно передающееся нам, ответил невозмутимо:

— Пока вы в плену и беззащитны, лично я вас пальцем не трону. Но прикажут расстрелять — расстреляю, в этом не сомневайтесь. Сахар есть?

Его стали приносить в банке из-под пива. Как ни укрывали ее от муравьев, те проникали в сладости, перемешивались с песком настолько, что очистить сахар становилось невозможно. Кроме как высыпать черно-белую шевелящуюся массу в кипяток, а затем отцеживать сквозь зубы ошпаренные тушки.

— Питательнее, — нашли оправдание, чтобы не брезговать. Когда выживаешь, книгу жалоб не требуешь.

Когда самолеты оставили в покое землю и небо, чуть успокоились и боевики. Даже однажды ночью на допрос меня вызвали по имени.

Да что имя! Наверху, ткнув под колени, подставили скрипучий стул. Для долгого разговора? Сообщат вести, от которых подкосятся ноги?

Сажусь, прекрасно сознавая, что он стоит на земле на одной ножке. Да и со стула порой кувыркнуться можно гораздо быстрее, чем стоя на ногах.

— Где служил в десантных частях? — голос новый, незнакомый.

Перечисляю: Псков, Прибалтика, Афганистан. Что-то сказал Боксер, но по тому, что его перебивают, понимаю: допрашивает старший.

— Как укладывается парашют?

Нет проблем, хоть сейчас уложу. Но зачем это Старшему? Делать меня инструктором-парашютистом?

— Книгу «Гроза над Гиндукушем» ты написал?

— Я.

— Она у меня есть. С фотографией. Ты в самом деле писатель.

Наконец-то! В другое время откинулся бы на спинку стула и забросил ногу на ногу. Но что несут эти «открытия»? Стул лишь нащупал землю второй ножкой, не более того…

— Насчет твоих отношений с Грачевым тоже все подтверждается, — продолжает поражать своей осведомленностью Старший. — Мне Грачев тоже враг, но ваши дела — это ваши, и мне на них наплевать. А вот мы с тобой служили рядом. Служили бы вместе — может, и отпустил бы. Сейчас могу лишь пообещать, что просто так, из прихоти, мы тебя не расстреляем.

Нет, стул стоит на земле твердо и на четырех ножках. Мертво стоит. И не охранник его подставил. Судьба. Трижды, да, трижды в жизни меня убеждали, что я ломаю себе жизнь, пробуя ходить по «острию бритвы». Первый раз — когда после окончания училища пригласили служить в воздушно-десантные войска.

Вообще-то они для военного журналиста интересны, но — малоперспективны. Газеты — только «дивизионки», а это меньше, чем «районки». Роста, соответственно, нет. Места службы — небольшие города и поселки. Плюс парашютные прыжки, вечные учения. Словом, с потолка заметку не напишешь.

— Раз пригласили, значит, пойду.

Те, кто ехал сразу в большие газеты и крупные города, откровенно жалели:

— Зря ты лезешь в эти ВДВ. На них красиво смотреть лишь со стороны, у них — пять минут орел, а двадцать четыре часа — ишак. Засохнешь.

Второй раз откровенно покрутили пальцем у виска, когда предложил себя на замену журналистам, первыми вошедшим в Афган.

Потом, когда на афганской и десантной теме написал первые книга, в том числе и упомянутую «Грозу…», когда из «дивизионки» взяли в журнал «Советский воин», а вскоре назначили и его главным редактором, разговоры, правда, стали иными: конечно, ты повращался среди такого, что не написать грех.