Рассуждения - Аретино Пьетро (книги бесплатно без TXT) 📗
Антония: Да уж догадалась.
Нанна: Поужинав и приказав убрать со стола, синьора отослала спать всех, включая племянника, и сказала: «Мужья наши целый год лакомятся всеми сластями, какие только подвернутся им под руку, так почему бы и нам, хотя бы сегодня ночью, не полакомиться учителем? Судя по его носу, сласти у него такие, что сделали бы честь и императору. К тому же никто ничего не узнает: он такой некрасивый и такой смешной, что если даже кто кому расскажет, ему не поверят». Я в ответ начинаю мяться, делаю вид, что робею, не знаю, что сказать, а потом говорю: «Такие вещи очень опасны. А что если вернется твой муж, что тогда?» А она отвечает: «Нашла о чем думать! По-твоему я такая дура, что не смогу заговорить зубы этому идиоту, даже если он вернется?» — «Ну, раз так, решай сама», — говорю я. А между тем учитель, который представлял собою для мужа такую же опасность, как два туза, когда они сходятся в руках одного игрока, заметил, как разлакомилась синьора, слушая рассказы о его любовных похождениях. А когда ему стало известно, что хозяин не будет ночевать дома, он исхитрился подслушать наш разговор и узнал, что не в пример тем дурочкам, которые из-за него вешались, хозяйка решила просто под него лечь, хотя меня, например, тошнило от одного вида его кожаного гульфика, сбившегося набок: старого, заплесневелого, каких сейчас уже никто не носит. Дослушав все до конца, он самоуверенно, как и подобает учителю, отдернул портьеру и вошел в комнату. Хозяйка, отославшая к тому времени из дому всех до последней служанки, увидев его, сразу же сказала: «Маэстро, руки и рот держите подальше, нынче ночью нам нужен только ваш молоток». Но этот скот и не собирался ее целовать и щупать: не тот у него был нос, чтобы внюхиваться в чашечку розы, не те пальцы, чтобы перебирать дырочки флейты. Он просто вытащил наружу свой инструмент, толстый, как ножка табурета, весь в бородавках, с красной дымящейся головкой, и, шлепнув по нему ладонью, сказал: «К вашим услугам, синьора». Дама забрала его в кулачок и, промолвив: «Ах ты, мой воробышек, мой голубок, мой зяблик, войди же в свое гнездышко, в свой домик, в свои владения», — засунула его себе внутрь. Потом приподняла ногу, прислонилась к стене, решив есть сосиску стоя, и грязный мужик нанес ей первый мощный удар. Я же в этот момент вела себя как мартышка, которая начинает жевать еще до того, как кусок оказался у нее во рту. И если б не пощекотала себя металлическим пестиком, который нашла на комоде (судя по запаху, им толкли корицу), наверное бы, просто умерла от зависти при виде их наслаждения. Когда конек закончил свою работу, синьора, утомившаяся, но не насытившаяся, села на кровать и так крутанула учителю хвост, что он снова задрался. Брезгуя смотреть ему в лицо, она повернулась к нему спиной и, с яростью схватив salvum me fac {79}, воткнула его себе в очко, потом вытащила и засунула в щель, потом снова в очко и на этом закончила вторую партию, сказав мне: «Тебе тут тоже осталось». Едва живая, как голодный, которому не дают есть, я уже собиралась сунуть учителю палец в одно местечко, чтобы снова его взбодрить (этому приему научил меня бакалавр), — как вдруг мы услышали стук в дверь. Стук был такой уверенный, что можно было не сомневаться: за дверью если не сумасшедший, то кто-то из домашних. Услышав стук, наш умник изменился в лице: так выглядит человек, которого все считали порядочным и вдруг застали за взламыванием ризницы. Мы обе тоже замерли с окаменевшими лицами. Когда постучали второй раз, хозяйка поняла, что это муж, и начала громко смеяться и смеялась до тех пор, пока он не услышал. Убедившись, что ее услышали, она спросила: «Кто там?» — «Это я», — говорит он. «А, дорогой муженек, — отвечает она. — Погоди, я сейчас спущусь». Бросив: «Все остаются на местах», — она спустилась вниз, чтобы открыть мужу, и, открыв, сказала: «Мне словно кто-то шепнул: „Не ложись, он наверняка вернется ночевать!“ Для того чтоб не заснуть, я пригласила соседку. Но она так расстроила меня рассказами о том, что пришлось пережить ей, бедняжке, в монастыре, что мне, наверное, сделалось бы дурно, если б не учитель, большой весельчак, который сумел рассмешить нас своими шутками». Она привела своего Credo-In-Deum {80} к нам наверх, и тот, ничего не заподозрив, расхохотался при виде учителя, который в растерянности от этого неожиданного появления выглядел так, будто с луны свалился. Я еще и раньше заметила, что муж подруги не прочь завладеть моим маленьким виноградником, а тут он попытался ускорить дело и для этого прицепился к гостю, чтоб жена думала, что его интересует тут только учитель. Он попросил его прочесть азбуку от конца к началу, и тот прочел, да так замечательно, что муж прямо-таки повалился с ног от хохота. Но я-то видела, как он при этом на меня поглядывал, и понимала, почему он украдкой наступает мне на ногу, и поэтому сказала: «Служанки, наверное, уже легли. Пойду-ка и я к ним». — «Что вы, как можно! — воскликнул мой вздыхатель и, оборотившись к жене, сказал: — Отведи ее в туалетную, пускай спит там». Так и сделали. Когда я легла, он, стараясь говорить так, чтобы мне было слышно и я все поняла, сказал: «К сожалению, дорогая женушка, мне придется вернуться туда, откуда я пришел. Отошли спать этого весельчака и ложись сама». Она ушам своим не поверила от счастья и принялась разбирать вещи в комоде, всем своим видом давая понять, что собирается заниматься этим до утра, до возвращения мужа. Он же, громко топая, спустился по лестнице, отворил дверь и, не выходя, захлопнул ее снова, чтобы показалось, будто он ушел. А потом на цыпочках пробрался в комнатку, где лежала я, и осторожно улегся рядом. Почувствовав у себя на груди его руку, я сделала вид, будто я в бреду. Так ведет себя человек, который, заснув на спине, мучается от ощущения придавившей его тяжести, из-за которой он не может ни вздохнуть, ни пошевельнуться.
Антония: Это называется «кошмар».
Нанна: Вот-вот. «Тише, тише, — говорит он мне. — Все в порядке», — и с этими словами ласково гладит меня по щеке. Ну, а я все себе продолжаю: «Ой, что это? Ой, кто это?» — «Да я это, я», — ответил невидимый в темноте призрак и попытался раздвинуть мне ноги, но я сжала их плотнее, чем скупец сжимает ладонь. «Госпожа, госпожа!» — пробормотала я, думая, что говорю тихо, но подруга услышала, и мужу пришлось оставить свои попытки. Он скатился с постели и выбежал в зал как раз в ту минуту, когда она ворвалась ко мне со свечой в руке, желая узнать, что случилось. Ну, а муж, войдя в спальню, из которой она только что вышла, увидел там нашего буйвола. Тот лежал в постели и, поглаживая свой инструмент, дожидался минуты, когда снова сможет пустить его в дело. Мастерица-Наставлять-Рога едва успела спросить меня: «Что случилось?» — как раздался вопль, который заглушил мой ответ, вопль, больше похожий на ослиный рев, чем на человеческий голос. Это разъяренный муж жестоко колотил учителя кочергой, и дело бы кончилось совсем плохо, если б не подоспела жена и не вырвала кочергу у него из рук.
Антония: Он был вправе вообще его убить.
Нанна: Может быть, вправе, а может быть, и не вправе.
Антония: Как это?
Нанна: Погоди, я же еще не кончила. Увидев, что из разбитого носа этого чучела течет кровь, жена обернулась к мужу, который, вполне понятно, не смог себя сдержать, застав негодяя там, где он его застал, и, уперев руки в бока и грозно покачивая головой, заорала: «Что ты себе позволяешь, а? За кого ты меня принимаешь, а? Права была моя кормилица, она говорила мне, что ты будешь вести себя так, словно это ты подобрал меня в грязи, а не я тебя. Сбылось ее пророчество, она же все время твердила: „Не выходи за него, не выходи, он будет дурно с тобой обращаться“. И что же получается? Эту скотину, этот говорящий кусок мяса ты считаешь ровней мне? Ну за что ты его избил, скажи, за что? Что он тебе сделал? Наша постель — это что, святой алтарь, на который этот идиот должен молиться? Разве ты не знаешь этих людей? Стоит оторвать их от книжки, и они уже не соображают, на каком они свете. Ладно, мне все ясно, желаешь, чтобы было так, — будет так. Завтра же утром нотариус перепишет мое завещание, и злодей, который безо всякой причины обращается со своей женой, как с гулящей девкой, уже не сможет пользоваться ее состоянием». Потом она зарыдала и стала причитать? «О, я несчастная! Неужто я все это заслужила?» При этом она еще рвала на себе волосы, так что впору было подумать, что у нее на глазах только что убили ее отца. Я, быстро одевшись, сразу же прибежала на шум и сказала: «Ну-ну, не надо; пожалуйста, не надо плакать, соседи услышат».
