Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич (мир книг TXT) 📗

Ал. играл в свой любимый “Nain jaune”. Перед прибытием сюда у него из носа пошла кровь, так что мы послали за Исаньянцем, который сделал ему прижигание, — теперь все хорошо.

Нас встретили те же люди, что и всегда, и я после нескольких приветственных слов отпустил их. Я погулял на платформе и много думал о тебе и девочках. Меня поразила царившая кругом тишина — все ожидал, что услышу дикие крики Анаст. или Марии, мучающей Мордвинова. Вместо этого убежала кошка Ал. и спряталась под большой кучей досок. Мы надели пальто и пошли искать ее. Нагорный сразу нашел ее при помощи электрического фонаря, но много времени отняло заставить эту дрянь выйти, — она не слушалась Ал. Наконец, он схватил ее за задние лапы и вытащил через узкую щель.

Сейчас так тихо в поезде — Алексей ушел спать, а из свиты многие, конечно, отправились в кинематограф! Я чувствую себя очень одиноким, но рад, что могу писать тебе; я воображаю, что тихо разговариваю с тобою.

Вчера вечером получил следующую телеграмму от дорогой мама: “Правда ли, что скоро увидимся? Очень хотела бы знать, когда и сколько времени? п. ч. М.П. [1026] будет 29. Успеюput her off?” [1027].Я смеялся, читая это, и немедленно телеграфировал требуемые подробности.

Когда ты получишь это послание, мы уже будем в Киеве. Мне досадно, что ты эти дни не получишь от меня писем, потому что вряд ли у меня будет время писать. Во всяком случае, это может считаться за два.

Ах, сокровище мое, любовь моя! Как я тоскую по тебе! Такое это было подлинное счастье — эти 6 дней дома! А также и ночи!

Храни Господь тебя и девочек! Нежно целую и крепко прижимаюсь к тебе. Обнимаю детей и А.

Навеки, Солнышко мое, твой весь старый

Ники.

Ц.С.

27 октября 1916 г.

Мой ненаглядный!

Серый ветреный, теплый день. Тебе, действительно, должно казаться странным на платформе без девочек и без Мордвинова. Хотелось бы знать, солнечная ли у вас погода, по крайней мере.

Соня Ден завтракала у нас. Она выглядит совсем больной, зеленая и худая, сегодня уезжает в Крым, — я рада за бедную Ксению, которая, по-видимому, грустит и прихварывает; Рейн будет позднее. Интересно, о чем он собирается со мной говорить. Я попрошу его исправиться и более деликатно обходиться с Алеком, как ты мне сказал. Хагандоков выглядит как и прежде, только похудел, и лицо у него хитрое, — он привел меня в смущение тем, что предоставил мне вести разговор. Я говорила исключительно о Сибири.

Очень темно у меня в комнате, едва могу писать на диване. Дети отправились в Большой дворец.

Интересно, как сойдет все в Киеве, — какая досада, что и Михень там будет, а не ты один! — Вчера вечером было так славно в лазарете, я посидела во всех палатах дома скучно и одиноко без тебя, ненаглядный. Прошла ли совсем твоя простуда? Прощай, любовь моя. Бог да благословит и сохранит тебя!

Крепко целую. Твоя старая

Солнышко.

Ц.С. 28 октября 1916 г.

Мое возлюбленное сокровище!

Все мои мысли с тобой. Я прочла в немецких газетах статьи о польском вопросе, о том, как там недовольны действиями Вильгельма, предпринятыми без предварительного обсуждения с народом, газеты пишут, что это вечно будет спорным вопросом между нашими 2 народами и т.д.; другие же не придают этому такого серьезного значения и высказываются весьма неопределенно, — я полагаю, что это большой промах со стороны Вильгельма и что он за это тяжко поплатится. Поляки не преклонят колена перед немецким принцем и перед железным режимом, подносимым под видом свободы. Как много благоразумных русских людей, — между ними Шаховской, — благословляют тебя за то, что ты не внял мольбам просивших тебя дать Польше свободу в момент, когда она уже перестала быть нашей, так как это было бы только смешно! И они совершенно правы.

Сегодня я приняла Рейна и передала ему то, о чем ты говорил, так что в дальнейшем он будет руководствоваться твоими указаниями. Ты знаешь, этот человек несимпатичен мне — в его манере держаться чувствуется какое-то издевательство, но это умный, очень честолюбивый человек, которого следует держать в руках.

Знаешь, Брон-Бруевич [1028], в общем, произвел на меня хорошее впечатление, я была несколько предубеждена против него после всего, что о нем говорилось, и совершенно откровенно высказала ему это. Мы провели почти целый час в интересной беседе. Я передам тебе кое-что из нашего разговора, а ты это используй и заставь кое-что исправить и изменить, только не говори Алекс., что ты это узнал от меня — он причинил достаточно зла, передав ту ложь Иванову, — я чувствую, что этот человек меня не любит. Я говорила с ним относительно черного Данилова. Он говорит, что это — человек, годный исключительно для канцелярской, а не для живой работы, зарывшийся в бумаги и притом недобросовестный; старый Рузский, как человек довольно болезненный (дурная привычка нюхать кокаин) и тяжелый на подъем (lazy), нуждается в сильном, энергичном помощнике, чтоб как следует двинуть дело — хороших людей отстранили, другие сами ушли, не желая продолжать работу под руководством Данилова.

Он рассказал мне, почему Р. настаивал на том, чтобы Дан. был при нем, протекция, родство его жены или что-то подобное (я позабыла, что он именно говорил), но, во всяком случае, он взял его не ради его достоинств. При Куроп. разведка неприятеля (глубокая) была поставлена очень слабо — раньше знали все, что происходит в Финляндии, Швеции и балтийских провинциях, а сейчас почти не имеется сведений. Почти нет контр-разведки — одна только переписка — бумаги, бумаги, мелочная формалистика, мертвечина. Эти трое из контр-развед. в Петрогр. раньше были подчинены Бр.-Бp. [1029] вместе с многими другими, и они были очень хороши, имея настоящих руководителей и находясь под контролем, но после его удаления всему этому был положен конец, и эти трое подчинены Алекс. и действуют в качестве его личной штабной контр-р., согласно его приказам, они арестовывают и т.д., а затем представляют о том доклады в Могилев. Это некрасиво, и теперь мне понятно, почему многое делается несправедливо.

Представь себе, Рузск. и его штаб не имеют никаких активных оперативных планов. Я спросила, почему они не наступают, как ты о том дал приказ Куроп. и Р., — он говорит, что это вполне возможно, у нас гораздо больше войска, нежели у немцев. Они обучают своих молодых солдат вблизи окопов для того, чтобы внушить нашим, будто их там масса. Р. доволен своим местом, его честолюбивая жена ни за что на свете не допустит, чтоб он потерял его, а потому он предпочитает спокойно сидеть, — он работает всего 2 часа в день, — он добрый, честный человек, но необходим настоящий сильный человек, который бы заставил его работать. Совершенно пренебрегают вопросом обеспечения продовольствием — говорят, что гражданские власти обязаны им дать его, — это совершенно неверно. В полном пренебрежении вопрос управления районом фронта (гражданское).

Можно ли что-нибудь понять из того, что я тебе пишу? Очень трудно передавать разговоры. Он сам записал мне эти пункты, так как я боялась позабыть их. Я только могу сказать, что очень рада была с ним познакомиться, и от души желала бы, чтоб ты с ним повидался. Он мог бы рассказать тебе многое, чего я не в состоянии воспроизвести, уж очень все это сложно и длинно. Он ни о чем не просит, ему лично ничего не нужно, исключительно лишь ради тебя и всеобщего блага он просил разрешения повидать меня, чтобы высказаться обо всем. Он очень умен, сним легко говорится; он рассказал много прискорбных вещей, о которых приходилось слышать и от других. Так мало честных людей! Он говорит, что в этой армии царят страшная распущенность и беспорядок, но он того мненья, что если б старик имел надежного помощника, можно было бы многое изменить к лучшему. И это стояние солдат в течение долгих месяцев на одном месте в то время, как они могли бы с успехом наступать, по его словам, действует на них деморализующе.