В Калифорнии морозов не бывает - Волчок Ирина (серии книг читать бесплатно .txt) 📗
А тогда я стоял в коридоре и думал, что в свой отдел мне идти незачем, всё равно я сегодня дописать уже не успею. И ещё думал, что очень хочется курить. Курить я бросил полгода назад, когда мы с Лилией начали встречаться. В её кругу все курили «Честерфилд» или «Мальборо», а у меня не было возможностей, чтобы доставать такие сигареты, я тогда курил «Яву». Конечно, не какая-то «Прима» без фильтра, но с «Мальборо» никакого сравнения. Не хотелось позориться, вот я и бросил. Все эти полгода мне часто хотелось курить, но я терпел. «Мальборо» доставать негде, а на «Яву» я уже не был согласен.
Вот я и стоял в коридоре, в свою каморку идти не хотел, а курить очень хотел.
Тут из своего кабинета выскочил ответсек и помчался прямо на меня. Может, и не на меня, он всегда носится, как угорелый. Но я стоял у него на пути, так что он налетел прямо на меня и сразу заорал:
— Ну, дождусь я от тебя чего-нибудь? Когда, наконец, материал сдашь?
Он всегда орёт. И всегда одно и то же. Мой материал был запланирован через номер, время ещё было. Но он всё равно орал так, как будто я ему текущий номер срываю. Когда он так орёт, все тут же начинают оправдываться, говорить, что не виноваты, уважительные причины приводить. С ним лучше не связываться. Он к нам в ответсеки пришёл из международников, ясно, какого полёта птица. В прошлом году он на меня тоже пару раз орал, и я тоже оправдывался, как все. Хотя я никогда номер не срывал, это не мой стиль. Но все знают, что с ним лучше не связываться, вот я и не связывался. А тут вдруг, когда он заорал, я подумал: вот ведь у человека какая собачья работа. Кто угодно может не сдать материал, сто раз так бывало. Или не то сдают. Или слишком большой, или слишком маленький. Написал, сдал — и с тебя взятки гладки. А ему номер надо делать — кровь из носу. Сдал кто-то, не сдал, — никому не интересно. Ещё бывает, что прямо из номера кусок снимают, надо что-то в дыру искать. Никто не думает, что ему номер делать. Вот и носится, как угорелый, орёт на всех. На самом деле наш ответсек был очень организованный работник. Если бы он вот так не носился каждый день и не орал на всех, может, никто ничего вовремя не сдавал бы. Я тогда ещё подумал, что ответсеком никогда не соглашусь быть, хоть это почти то же самое, что первый зам главного редактора. Подумал, что никогда не соглашусь вот так носиться и орать, и сказал:
— Ещё не готово. Но сдам по плану, может, даже немного раньше.
Ответсек удивился, потому что ему никто никогда не говорил «ещё не готово». Посмотрел на меня по-человечески, наверное, вспомнил, что мой материал только через номер запланирован. Потом вдруг сделал такое свойское выражение лица и говорит:
— Если сдашь завтра — прямо в текущий номер поставлю, без очереди. И гонорар сам размечу. Понял?
— Постараюсь, — сказал я. — Обещать на сто процентов не могу, не всё от меня зависит. Но постараюсь.
Мама всегда говорит, что никому ничего нельзя обещать на сто процентов. Если выполнишь обещание — забудут, что выполнил, если не выполнишь — припомнят, что обманул.
Ответсеку мой ответ, наверное, понравился. Он совсем подобрел, даже по плечу меня похлопал. Потом говорит:
— Ну, иди, работай. Чего ты тут стоишь?
— Курить хочу, — говорю я. — Прямо сил никаких нет.
— Ну, покури, — говорит он и вытаскивает из кармана пачку «Мальборо». — Бери, не стесняйся. Я-то бросил давно, а сигареты всё равно таскаю. По привычке и так, на всякий случай. Вдруг у кого не окажется, а у меня — всегда вот они. Только зажигалки у меня нет. Ты в приёмную зайди, у Катерины всегда всё есть, и спички тоже есть, я знаю.
Я не стал говорить, что тоже курить бросил, ещё полгода назад. Вытащил у него из пачки сигарету, как будто так и надо, как будто мы друзья, даже спасибо не сказал, просто головой кивнул. И он кивнул, спрятал сигареты в карман и помчался дальше.
Я подумал, что правильно оказался в коридоре у него на пути. И разговаривал с ним совершенно правильно. Это уже можно считать началом дружеских отношений. Ответсек у нас многое решает. Да и вообще, он из международников, а туда не с улицы попадают.
Мама всегда говорит, что вот из таких мелочей и складывается со временем свой круг.
Потом я ещё немного постоял и пошёл в приёмную, потому что у меня тоже не было зажигалки. В кабинете у Марка были спички, но я туда возвращаться не хотел. Мне всё ещё хотелось ударить Марка, так что незачем рисковать. А у Катерины Петровны, секретарши Главного, действительно всегда всё есть, и спички тоже, наши иногда, когда у всех уже кончились, к ней бегают.
Я зашёл в приёмную и очень удивился. Хоть Марк и говорил: «Катерина её чаем поит», — но я думал, что он так шутит. Иногда у него непонятные шутки. Чувство юмора такое. Я заметил: когда у человека свой круг, у него часто образуются и какие-то свои чувства, не как у остальных. В одном своём кругу, может, у всех так, и всё всем понятно, и шутки, и всё. А если это не свой круг, если со стороны смотреть, то бывает странно и непонятно. Например, когда Марк шутит, мне часто бывает странно и непонятно. Иногда думаешь, что он серьёзно говорит, а потом выясняется, что у него юмор такой. А иногда кажется, что шутит, а потом выясняется, что всё правда. Вот и тогда я думал, что он так пошутил, про чай и про Катерину Петровну. Во-первых, потому, что Катерина Петровна работала секретаршей всю жизнь, всех редакторов пересидела, и никто ни разу не видел, чтобы она хоть кого-нибудь чаем поила. Даже дико представить было. Это как если бы памятник Ленину вдруг вздумал кого-нибудь чаем поить. Катерина Петровна даже и не здоровалась ни с кем. Как памятник. Её многие боялись даже больше, чем Главного. Хотя последнего Главного все очень боялись, он со стороны пришёл, тёмная лошадка, и друзей у него в Москве, говорят, не было, а вот посадили Главным. И ещё: он никаких связей не искал. Чтобы достали что-нибудь дефицитное, или путёвку организовали, или чтобы в институт кого-нибудь пристроили. Тёмная лошадка. Да ещё характер тяжёлый, молчит всё время. Его все боялись, мне кажется, даже Катерина Петровна. Так что не могла она чаем поить того, кто отказался у Главного от кофе и коньяка. Это же общепринятые правила поведения. Уж кто-кто, а Катерина Петровна эти правила лучше всех должна была знать. Не зря же всех редакторов пересидела.
А вот всё равно — Катерина Петровна действительно поила её чаем. Они вместе сидели за секретарским столом, по обе стороны, и пили чай из сервизных чашек. Этот сервиз ещё несколько лет назад подарила редакции делегация из Чехословакии. Этот сервиз всегда стоял в кабинете Главного, в шкафу с другими подарками. Из этих чашек никто ни разу в жизни не пил чай. А они пили. Катерина Петровна что-то говорила со своим тамбовским акцентом. Всю жизнь в Москве прожила, а акцент — тамбовский. Может, потому и молчит всю жизнь, никто из наших от неё лишнего слова не слышал. А тут вон как разговорилась. Да ещё и улыбалась. Дикое зрелище. Это как если бы памятник Ленину вдруг заговорил и стал улыбаться. Про такое событие даже не расскажешь никому. Всё равно никто не поверит. Я тогда подумал: а если сейчас из своего кабинета выйдет Главный?
И тут как раз Главный вышел из своего кабинета. Я тогда подумал: ну, всё, этого редактора Катерина Петровна уже не пересидит. Тем более, что Главный всегда требовал железной дисциплины, а характер у него был тяжёлый.
Главный вышел из своего кабинета, одетый, уходить собирался. Увидел меня — кивнул. Потом повернулся и увидел, как они вдвоём чай пьют. Покачал головой и говорит:
— Та-а-ак. Со мной, значит, вы пить не захотели. А с Катериной Петровной — пожалуйста?
У Катерины Петровны сразу лицо, как у памятника. И на неё смотрит. Она смотрит на Главного, вроде бы немножко улыбается и с невинным таким видом говорит:
— Так вы же мне чаю не предлагали. Вы же мне всякую отраву предлагали. То кофе, то коньяк.
Я тогда подумал, что напрасно оказался свидетелем этой сцены. Начальники не любят свидетелей таких сцен. Особенно если начальник из неизвестного круга, да еще и характер у него тяжёлый. Я даже подумал: надо потихоньку выйти из приёмной, сделать вид, что ничего не заметил — и выйти. Но тут Главный засмеялся и говорит:
