Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич (мир книг TXT) 📗

Ах, дорогой мой, мне надо вставать. Все утро писала рождественские открытки. Сердце и душа горят тобой — любовь моя безгранична, оттого все, что пишу, кажется резким — прости, верь и пойми — я люблю вас обоих слишком глубоко плачу о твоих ошибках и радуюсь каждому верному шагу.

Бог да благословит, сохранит, спасет и направит тебя!

Целую тебя без конца. Твоя верная

Женушка.

Пожалуйста, прочти эти бумаги, а также Анины. Если это ложь, лиши Родзянко мундира.

13 декабря 1916 г.

Мое возлюбленное Солнышко!

Бесконечно благодарю за твое длинное интересное письмо со множеством подробностей о твоей поездке в Новгород. Ты видела больше, чем я в 1904г. Конечно, было бы чудесно, если б мы могли поехать туда вместе весной! Спасибо также за образ — я очень рад иметь именно этот. Кирилл заходил сегодня с Н.П. Они оба завтракали и бредили батальоном и Одессой.

Ну, теперь о Трепове. Он был смирен и покорен и не затрагивал имени Прот(опопова). Вероятно, мое лицо было нелюбезно и жестко, так как он ерзал на своем стуле, — говорил об американской ноте, о Думе, о ближайшем будущем, конечно, о железных дорогах. Относительно Думы он изложил свой план — распустить ее 17-го дек. и созвать 19-го января, чтоб показать им и всей стране, что, не смотря на все сказанное ими, правительство желает работать вместе. Если в январе они начнут путать и мутить, он собирается обрушить на них громы (он вкратце рассказал мне свою речь) и окончательно закрыть Думу. Это может произойти на второй или третий день их новогодней сессии! После этого он спросил меня, что думаю я. Я не отрицал логичности его плана, а также одного преимущества, бросившегося мне в глаза, а именно, что если бы все случилось так, как он думает, мы избавились бы от Думы недели на две или на три раньше, чем я сначала думал (в середине янв. вместо начала февр.).

Итак, я одобрил этот план, но взял с него торжественное обещание держаться его и довести до конца. — Я нарочно пошел помолиться перед иконой Божьей Матери до этого разговора и после этого почувствовал успокоение.

Вчера был обрадован приездом Павла. Он приходил к чаю, и сегодня будет его доклад. — Сейчас видел Влад. Ник. [1073] — Серг. Петр. [1074] уезжает в Москву. Вчера принял Толя, командира моих Павлоградских гусар. Вид у него довольный, но глупее, чем когда-либо.

Должен кончать. Да благословит тебя Бог, моя родная, мое сердце и душа!

Целую тебя, девочек и А.

Твой старый

Ники.

Царское Село. 14 декабря 1916 г.

Любимый мой!

7 градусов мороза и глубокий снег. Я опять почти не спала эту ночь, оставалась в постели до завтрака, так как у меня все болит и легкий озноб. Благодарю тебя за милое письмо. Тр(епов) поступил очень неправильно, отсрочив Думу с тем, чтобы созвать ее в начале января, в результате чего никто (Родз. и все, на кого они рассчитывают) не поедет домой, и все останутся, и в Петрограде все будет бродить и кипеть. Он пришел к тебе со смирением, надеясь этим добиться успеха. Если бы он кричал, по обыкновению, ты бы рассердился и не согласился. Любимый мой, наш Друг просил тебя закрыть ее 14-го, Аня и я писали тебе об этом, и, видишь, у них теперь есть время делать гадости. Относительно запрещения союзам объединяться ты получил вчера бумагу Калинина через Воейкова. Он также писал Треп(ову), прося, чтобы это происходило при закрытых дверях. Тр(епов) не удостоил его ответом. Тогда он написал Родз(янко), который поступил, как Калинин желал — только, конечно, сказал, что это по желанию Калинина; — трус Трепов не пожелал взять этого на себя. Как хочешь, Трепов ведет себя теперь, как изменник, и лукав, как кошка, — не верь ему, он сговаривается во всем с Родз(янко), это слишком хорошо известно. Бумагу, которую я послала тебе вчера, Родз(янко) написал сам; он не имеет права печатать и распространять беседу с тобой; я сомневаюсь, чтобы она была изложена точно, ведь он всегда лжет; если не точно, — будь императором, сейчас же лиши его придворного мундира. Не спрашивай совета у Фред(ерикса) или Тр(епова). Они оба напуганы. Старик раньше понял бы необходимость этого, а теперь он стар. Уже распространяли по городу слух (Дума), будто дворянство в Новгороде не приняло меня, а когда они прочитали, что мы даже пили чай вместе, то были уничтожены. Насчет Кауфмана все очень довольны — видишь, твоя твердость оценена хорошими людьми, — легко продолжать, когда начал. Прости, что я мучаю тебя такими письмами, — но прочитай только 2 телеграммы, которые я тебе послала, ты опять увидишь, что говорят “правые”: они обращаются ко мне, чтоб я просила тебя. Если ты снова услышишь от Калинина, что надо закрыть Думу, — сделай это, не держись за 17-е, время — деньги, мгновение — золото, и когда упустишь момент — бывает трудно наверстать и поправить. Надеюсь, что неправда, будто Никол(аша) приедет к 17-му, — раньше все шло прекрасно без Воронцова, — наш фронт здесь не имеет ничего общего с Кавказом. Не пускай его, злого гения. Он еще будет вмешиваться в дела и говорить о Васильчиковой. Будь Петром Великим, Иваном Грозным, императором Павлом — сокруши их всех — не смейся, гадкий, я страстно желала бы видеть тебя таким по отношению к этим людям, которые пытаются управлять тобою, тогда как должно быть наоборот. Гр. Бенкендорф была так оскорблена письмом князя В. [1075], что сделала в городе целый ряд визитов пожилым дамам, кн. Lolo [1076], гр. Воронцовой etc., и всем им говорила о том, что считает позором то состояние, до которого дошло общество, забывшее все принципы. Она просила их прежде всего строго поговорить с дочерьми, которые говорят и ведут себя ужасно [1077]. По-видимому, это произвело впечатление, так как о ней теперь говорят; они видят, что письмо было на самом деле неслыханного содержания, а вовсе не столь очаровательное, как иные стараются уверить. Катуся В. [1078] тоже написала мне, но я, прочитав, разорвала письмо. А вот контраст — телеграмма от “Союзов Русского Народа” просит меня передать дело тебе. Одни — гнилое, слабое, безнравственное общество, другие здоровые, благомыслящие, преданные подданные — их-то и надо слушать, их голос — голос России, а вовсе не голос общества или Думы. Так ясно видно, где правда; они знают, чтоДуму следует закрыть, а Тр(епов) не хочет слушать их. Если их не слушать, они возьмут дело в свои руки, чтобы спасти тебя, и может невольно выйти больше вреда, чем лишь твое простое слово — закрыть Думу, но до февраля: если раньше, они все застрянут здесь. Я бы повесила Тр(епова) за его дурные советы — а теперь, после этих бумаг, посланных Калининым Воейкову сэтими гнусными, глубоко революционными представлениями выборных московского дворянства и союзов, которые обсуждались в Думе, — как можно оставлять их хотя бы еще на один день? — Я ненавижу лживого Тр(епова), который делает все, чтобы повредить тебе, будучи защищаем Макаровым. Если б мне только заполучить тебя сюда, все сразу стало бы тише, а если б ты вернулся, как просил Гр., через 5 дней, ты бы привел все в порядок, ты бы положил свою усталую голову на грудь женушки, и Солнышко придала бы тебе силы, и ты бы послушался меня, а не Трепова. Бог поможет, я знаю, но ты должен быть твердым. Распусти Думу сейчас же. Когда ты сказал Трепову: 17-го, ты не знал, что они замышляли. Спокойно и с чистой совестью перед всей Россией я бы сослала Львова в Сибирь (так делалось и за гораздо менее важные проступки), отняла бы чин у Самарина (он подписал эту московскую бумагу). Милюкова, Гучкова и Поливанова — тоже в Сибирь. Теперь война, и в такое время внутренняя война есть высшая измена. Отчего ты не смотришь на это дело так, я, право, не могу понять. Я только женщина, но душа и мозг говорят мне, что это было бы спасением России — они грешат гораздо больше, чем это когда-либо делали Сухомлиновы. Запрети Брусилову и пр., когда они явятся, касаться каких бы то ни было политических вопросов. Глупец тот, кто хочет ответственного министерства, как писал Георгий. Вспомни, даже m-r Филипп сказал, что нельзя давать конституции, так как это будет гибелью России и твоей, и все истинно-русские говорят то же.