Век чудес - Уокер Карен Томпсон (бесплатные книги полный формат .txt) 📗
Когда я добралась до спальни, то с радостью обнаружила, что Сильвия все-таки украсила свою елку: на ветвях мерцали десятки белых огоньков.
Сквозь щель между занавесками я видела, как в окне мелькают то широкая юбка, то улыбающиеся губы, то красивая прическа Сильвии. К ней пришли гости — в телескопе мелькнула мужская рука с закатанным до локтя рукавом. На моих глазах эта рука перевесила пониже сверкающую серебряную звезду, венчавшую верхушку елки.
Мужчина нежно обнял Сильвию, и они быстро поцеловались. Я с облегчением заметила, что она смеется.
Около дома Сильвии стояла только ее машина, словно мужчина появился из ниоткуда, просто волшебным образом материализовался в ее гостиной.
Я понаблюдала за ними еще какое-то время.
А потом, когда мужчина повернулся, вдруг поняла, что мне знаком его рот. И острый подбородок, и длинная челка. И голубая рубашка — я помнила ее еще накрахмаленной, упакованной в серебристую магазинную коробку и украшенной сверху малиновой открыткой, которую я сама сделала на День отца.
17
В течение пяти тысячелетий искусство и суеверия убеждали нас в том, что для человека страшнее всего темнота, что именно ночь разрушительно воздействует на разум. Но несколько десятков экспериментов, проведенных после начала замедления, доказали, что нашу интеллектуальную деятельность нарушает как раз не тьма, а свет.
С увеличением суток мы столкнулись с новым феноменом: отдельные часовые дни успевали начаться и закончиться до восхода или захода солнца.
Ученые боялись, что длина светового дня отрицательно повлияет на человеческий мозг. К примеру, попытки самоубийства, удачные и неудачные, чаще всего случаются летом в местностях, расположенных за полярным кругом. От постоянного солнца люди сходят с ума.
Теперь сутки длились почти сорок восемь часов, и те из нас, кто жил в более низких широтах, начали страдать от неумолимости света.
Статистика фиксировала всплески непроизвольной агрессии в затяжные дневные периоды. Что-то неладное происходило с уровнем серотонина в организме — у нас всех ум немного заходил за разум. Вместе с длиной дня росла популярность азартных игр, а торговля на биржах активизировалась в светлое время суток. Убийства и особо тяжкие преступления чаще совершались тогда, когда солнце стояло над нашим полушарием. Мы очень быстро поняли, насколько опасны белые ночи.
Люди начали больше рисковать. Противостоять страстям и соблазнам становилось все труднее. Некоторые из нас принимали решения, на которые никогда бы раньше не осмелились.
Именно так мне нравится объяснять начало отношений между папой и Сильвией. Я думаю, длинными белыми ночами папа часто возвращался домой из больницы после двенадцати и видел Сильвию, которая, пока мы все пытались заснуть, работала в саду в соломенной шляпе или читала книгу на лужайке. Может, она махала ему рукой, когда он выходил из машины. Видимо, они перекидывались несколькими фразами, щурясь на солнце, от которого все прятались за задернутыми шторами. Ночи накладывались одна на другую. Бесконечный свет делал папу и Сильвию чуть более беспечными, и они уже не думали о том, что творят.
Если бы мама могла вклиниться сейчас в мой рассказ, она бы сказала: «Нельзя все валить на замедление. Люди должны отвечать за свои поступки».
На следующее утро отец пришел домой, как ни в чем не бывало. Я сидела за столом, передо мной стояла пиала с йогуртом. Мама варила кофе. Я не сказала ей о Сильвии. Первое время я хранила молчание.
— Доброе утро, — сказал отец.
На улице царила тьма, вместе с папой в прихожую проник холод.
Папа вытер ноги о коврик и повесил ключи на кухонный крючок. Затем он поцеловал маму в щеку и погладил меня по голове:
— Ну что, готова к тесту по математике?
— Я его вчера писала, — ответила я, размазывая йогурт по стенкам пиалы. Аппетит у меня совершенно пропал.
— Точно, прости. Все перепутал! — воскликнул отец.
В тот момент я его ненавидела. Он был в белом больничном халате, который натянул на себя прямо перед входной дверью.
— Как дела на работе? — спросила мама. Она сидела за столом в домашнем халате, без макияжа, и выглядела ужасно старой. Мне стало жаль ее.
— Все нормально, — кивнул отец, прислонившись к стене и большим пальцем, снимая кожуру с апельсина. Самым страшным мне показалось то, что он выглядел уставшим. — Я просто как выжатый лимон. Пойду прилягу.
Он начал медленно подниматься по ступенькам, на ходу жуя апельсин и сплевывая косточки в ладонь. Я слышала, как он закрыл дверь спальни. Мы с мамой остались наедине.
С тех пор меня начали посещать самые удивительные мысли. К примеру, я не понимала, почему часы шли, несмотря на случившееся, почему время не остановилось. Жизнь продолжалась. Папа приходил и уходил. Наши сердца бились, как и раньше. Я все так же отправлялась в школу, каждый день надеясь увидеть вернувшегося Сета Морено. Мы отпраздновали Рождество. Планета вращалась вокруг своей оси.
Через шесть дней наступил канун Нового года.
Не знаю, почему замедление не повлияло на земную орбиту сразу. Почему в последний день первого года замедления наша планета находилась в том же месте Солнечной системы, что и 365 дней назад. Земля сделала четырехсотмиллиардный оборот вокруг Солнца, и это, пожалуй, стало одним из немногих неизменных процессов того года.
В канун праздника солнце поднялось над Калифорнией в три часа утра. Девятнадцатью часами позже, когда мама завела машину и отъехала от дома, мы продолжали все так же щуриться от его лучей, хотя часы показывали восемь вечера. Мы ехали к дедушке, где мне предстояло переночевать, чтобы у родителей была возможность по-настоящему расслабиться на новогодней вечеринке.
— Я могла бы остаться дома одна, — протянула я. На коленях у меня подпрыгивала малиновая сумка из плотной шерсти.
— Мы это уже обсуждали. Другое дело, если бы тебя пригласили куда-нибудь, — возразила мама.
— Я бы пошла к Микаэле.
— Ты прекрасно знаешь, что не можешь ходить в гости туда, где нет родителей.
Впрочем, Микаэла меня особо и не приглашала. «Если захочешь, подтягивайся», — бросила она мне вчера перед футбольной тренировкой.
Мы двигались на запад от побережья по старой двухполосной дороге под необъятным пылающим небом. Шел двадцать первый час светлого времени суток. Папа, по его словам, задерживался на работе и планировал встретиться с мамой позже, уже на празднике. Мы обогнали серебристый автомобиль-универсал, который позже фигурировал в полицейском отчете как синий.
— Что ты себе пообещала сделать в новом году? — спросила мама, пока мы ехали мимо ипподрома. Перед отъездом мы выпили по бокалу на кухне: я — газированного яблочного сидра, она — шампанского.
— Никто все равно не выполняет новогодних обещаний, — ответила я.
Наша машина приближалась к лагуне.
— Ты говоришь прямо как отец.
Маме хотелось поболтать, она выглядела жизнерадостной. В тот день на ней было черное платье без бретелек. С началом замедления мама начала терять в весе и теперь смогла застегнуть наряд, пылившийся в шкафу уже много лет.
— Почему ты такая раздраженная? — спросила она.
Я всю неделю избегала папу. Я боялась обращаться к нему. Мне казалось, что, если я четко произнесу две буквы «п» в слове «папа», мама поймет, как я на него сержусь, и обо всем догадается.
— Вот я, например, пообещала себе меньше расстраиваться, — продолжила мама, взглянув на свое отражение в зеркале заднего вида и пригладив одну из бровей кончиком пальца. — И жить сегодняшним днем.
Мы проезжали мимо большого белого особняка на холме. Из дорогих сияющих машин вылезали гости. Когда мы притормозили на светофоре, двое мужчин во фраках как раз заходили внутрь, а молодая белокурая женщина курила на лужайке, сверкая золотым коктейльным платьем и вдавив шпильки глубоко в траву.
