Подвиг Ширака - Жандарбеков Булат (бесплатная регистрация книга txt) 📗
Расправу же с Псамметихом и его ближайшим окружением Камбиз оставил напоследок — на десерт.
— Я узнаю — мужчина он или трус! — сказал Камбиз.
Казнь состоялось на обширной дворцовой площади при огромном стечении народа. Псамметих стоял прислонившись к позорному столбу и, потупясь, смотрел в землю. Он так и стоял, когда его дочерей в одежде рабынь — в жалких лохмотьях пригнали сарбазы. Они шли, стеная и сгибаясь под тяжестью больших кувшинов, наполненных водой. Персидские воины с хохотом вырывали у них из рук эти кувшины и, утолив жажду, окатывали их водой, громко смеялись их испугу или в "благодарность" за утоление жажды больно, с вывертом щипали их холеные изнеженные тела. Дочери фараона громко вскрикивали, морщась от боли, а вокруг слышался лишь злорадный смех в ответ. Увидя своего отца, девушки с плачем устремились к нему, ища по привычке у него защиты, но смертельно побледневший Псамметих надрывно крикнул им:
— Ступайте прочь от меня! — и отвернулся.
По знаку Камбиза, внимательно следившего за поведением Псамметиха, началось второе действие этого страшного спектакля. На площадь вывели пленных — соратников поверженного фараона. Они шли вереницей, с петлями на шеях и уздою во рту, окруженные стражниками, подгонявшими несчастных ударами бичей из воловьих жил. Из этой толпы обреченных вдруг вырвался мальчуган, маленький Нехо, — сын свергнутого фараона. Он подбежал к отцу, обхватил его ноги и, тесно прижавшись, стал просить, чтобы отец наказал злых чужих людей, которые его обижают и бьют. Еще ниже склонил голову Псамметих, ничего не отвечая своему сыну, любимцу-баловнику, а стражники, грубо схватив мальчика, просто швырнули его в толпу приговоренных к казни.
Палачи работали без устали — качались на веревках повешенные, катились срубленные головы, и мягко оседали обезглавленные тела. Десятки, сотни, тысячи казненных, а им еще нет конца и края — все идут, идут, идут... Даже персы уже насытились ужасным зрелищем массовой казни, и только Камбиз, с прежней жадностью смакуя каждую казнь, продолжал упиваться кровавыми сценами расправы с египтянами. Зрачки его безумных глаз расширились и потемнели, как у хищного зверя, готового к прыжку на свою жертву, ноздри сладостно расширялись, вдыхая опьяняющий запах крови поверженных врагов. Но для полного утоления жажды мести ему не хватало видения визжащего от страха или кричащего от нестерпимых мук Псамметиха, но анемичного и мелочно эгоистичного Псамметиха, углубленного лишь в собственные переживания, мало трогали и муки собственных детей, а тем более страдания и муки несчастных подданных, крамола которых состояла в том, что они сохранили верность своему неблагодарному господину.
Солнце склонялось к закату. Нестерпимый египетский зной сменялся еще более нестерпимой предвечерней духотой, когда людям, подобно выброшенным на сушу рыбам, не хватало воздуха, как обитателям моря — воды. До сладостной ночной прохлады, навеваемой охлаждающимися водами священного Нила, было еще далеко. Все смертельно устали. И в это время появилось новое лицо, невольно привлекшее всеобщее внимание своей несуразностью. Это был слепой старик, но ослепший, по всей вероятности, совсем недавно, настолько он был беспомощен и неловок. Он двигался, далеко выставив вперед руки и все-таки постоянно на что-нибудь натыкаясь, еле-еле передвигая ноги и нащупывая ими каждую пядь земли. Над площадью повисла тишина — почти все знали этого старика. Тишина насторожила и Псамметиха, и он поднял голову и, увидев старика, тоже замер в оцепенении. Тишина встревожила и старика — не было звуковых ориентиров, и он стал в нерешительности прямо в центре площади. Небольшой шумок привлек к себе напряженное внимание старика, и он двинулся осторожно к группе персидских воинов и, протянув руку ладонью вверх, жалобно попросил подаяния. Взрыв хохота был ему ответом. По злой иронии судьбы, старец обратился за подаянием к тем, кто его совсем недавно, подвергнув истязаниям, ослепил. Свидетель этой жуткой сцены Псамметих, не выдержав, зарыдал навзрыд.
Камбиз оживился. Наконец он дождался желанного. Его обезумевший от сладострастного садизма взгляд принял осмысленное выражение. Он уставился своим немигающим гипнотизирующим взглядом в Псамметиха и заинтересованно спросил:
— Скажи мне, несчастный человек, почему ты не стонал и не плакал при виде своих дочерей, отданных на потеху моим сарбазам, и даже тогда, когда вели на казнь твоего малолетнего сына, а этот жалкий, чужой тебе слепой старик вызвал у тебя взрыв горя и отчаяния?
— Горе, поразившее мой дом, сын Кира, слишком велико для слез, и его не оплакать никакими слезами. Но лишь увидев Неитотепа, я понял, какой может быть жестокой и непредсказуемой превратность судьбы. Этот человек был моим наставником, знания его необъятны, как море, он был мудрым, всеведающим, и я почитал его превыше своего родного отца. Этот, как ты говоришь, жалкий старик был самым гордым человеком во всем Египте, не склонившим головы даже перед всемогуществом фараона Амасиса! И вот этот великий человек, которого почитала вся страна, а просто увидеть его за счастье почитал каждый египтянин, просит подаяние у своих палачей, людей, которые растоптали его тело, осквернили его душу и выжгли его всевидящие зоркие глаза. Падение Неитотепа потрясло меня до глубины души, сын Кира!
— Псамметих, сын Амасиса, слушай меня! Мы воевали с тобой, и я одержал победу. Победив тебя, я пощадил тебя и даровал жизнь, оставил тебе твои богатства, семью, дома, твоих женщин. Чем ответил ты? Черной неблагодарностью — ударом в спину, когда мы вели трудную войну с коварным врагом! Во все времена неблагодарность считалась самым гнусным пороком и поэтому должна караться беспощадно. Вернувшись с войны, я сразил тебя, восставшего против нас, как былинку, и ты узнал силу нашего гнева. Что ж, мы удовлетворены. Мы лишили тебя престола, народ твой стал нашим, дочери твои — наши служанки, сын твой казнен, и древо твоей жизни прервалось окончательно! Мы увидели твое отчаяние и слезы, и это наполнило наше сердце радостью. Всех, кто посмеет противиться нам, нашей воле и желаниям, мы втопчем в прах, подобно тебе! Теперь в нашем сердце нет гнева на тебя, и мы царь царей, царь стран, фараон Верхнего и Нижнего Египта, Камбиз Месут-Ра, сын великого царя царей Кира, говорим тебе, Псамметих, сын Амасиса: умри с миром, мы прощаем тебя.
Если и раньше Камбиз делал все, что ему заблагорассудится, то теперь, после неудачной войны против Напаты и массовой казни восставших египтян, окончательно рухнули все сдерживающие начала и все дурное, что было в нем, выплеснулось наружу. Если раньше он знал меру и в пище, и в употреблении вина, то теперь он стал пить все больше и больше, превращаясь в запойного пьяницу. Опьянев, он становился просто невменяемым, и тогда все трепетало вокруг. Эгоцентричный до крайности, он не удостаивал никого быть его сотрапезником и поэтому превращался в самый страшный вид пьяницы, пьющего в одиночку. И лишь бедный и многострадальный Прексасп допускался пред ясные очи царя царей. Страшной бедой обернулась эта милость для любимца Камбиза. Однажды, осушая фиалу за фиалой кипрское вино, Камбиз, прервавшись, обратил свой страшный, наводящий прямо-таки животный ужас взгляд на Прексаспа и вдруг спросил:
— Как мне доносят, мои персы говорят, что царь Камбиз слишком много пьет, что уже спивается... А ты как считаешь, Прексасп?
— Мой господин, один ты волен в своих поступках. Разве мы, твои рабы, осмелимся судить царя царей, — тихо ответил осторожный Прексасп, однако про себя отметив, что Камбиз, как оказывается, и помимо его имеет источники информации...
— Это не ответ! Вы, персы, считаете, что вино отнимает у меня силу и разум... Что ж, сейчас ты убедишься, что это не так. Подай мне лук и стрелы! Ага! Эй, кто там есть? Войди!
На призыв Камбиза в зал вошел с кратером полного вина виночерпий царя Фаррух (что означало "счастливый"), юный сын Прексаспа, и Камбиз, почти не целясь, выстрелил из лука. Фаррух рухнул, как подкошенный, чаша со звоном упала на мозаичный пол и разлетелась на мелкие осколки, вино растеклось кровавой лужей. Камбиз, отбросив лук, хрипло спросил:
