Весло невесты (СИ) - Дорош Лина (читать книги онлайн полностью TXT) 📗
Погружение
По дороге на работу я обнаружила, что вышла на новый уровень интереса к достопримечательностям Шмелева. Уровень этот называется «не турист» и характеризуется тем, что начинаешь видеть достопримечательности не в целом, а в деталях. Вчера и раньше я ходила по этой дороге, но только сейчас увидела в минуте ходьбы от своего дома голубятню. В первый момент она показалась заброшенной. Движения в ней никакого не было, и тишина слышалась даже на расстоянии. Но не успела я сделать и пары шагов, как послышался шорох, и стайка голубей взвилась в небо. Они рассыпались как огоньки в залпе салюта. Исчезли из вида. Опять воцарилась тишина и неподвижность. Вдруг раздался свист, и голуби камнями кинулись вниз. Белые камни, рыжие камни — не было ни одного привычно серого камня.
В больших городах есть голуби, но нет голубятен. Городские голуби вынуждены много ходить по земле и по асфальту. Они перелетают с места на место, но почти не летают высоко в небе. Они иногда вспархивают прямо из-под ног и пугают, но почти никогда не парят в воздухе. Они хорошо смотрятся на площади, особенно в Риме или Милане. А есть другие голуби, которые носят прекрасные имена: китайская чайка, гамбургский шиммель, дрезденский барабанщик, ростовский статный. Они не ходят по земле. Они только летают. Взмывают в небо. Парят в воздухе. И хранят голубиную верность.
Когда-то города были меньше, люди беднее. Но души мальчишек разных возрастов всегда стремились к полету. Потому и голубятня была чуть не в каждом дворе. Когда ты подержишь голубя в руке, потом запустишь его в небо — душа летит вместе с ним. И если не сам запустишь — тоже можешь воспарить. Надо только поймать тишину, которая перед взлетом. Если внутри себя эту тишину услышать, то полетишь вместе с голубем. А самый незабываемый полет душа совершает с целой голубиной стаей. С каждым голубем в небо взмывает частица твоей души, и они разлетаются в разные стороны, а потом с огромной скоростью сближаются и опять соединяются в одно, когда голуби возвращаются в голубятню. Голубь всегда возвращаются в голубятню, если он жив-здоров. А если с ним что-то случается и он не возвращается, то душа болит, потому что потеряла частицу себя. Но от нового полета душа не откажется никогда, даже если есть угроза потерять еще частицу себя.
Так жили заядлые голубятники. Не боялись свистеть, потому что главным богатством были голуби и возможность летать. Потом кто-то сказал, что свистеть нельзя. От этого денег не будет. А голубям надо свистеть. И свист не должен быть дежурным. В нем должно быть что-то, что позовет голубей из неба, позовет их стремительно вернуться. Если примета верна, то свиста одного голубятника хватит, чтобы целую улицу оставить без штанов. Так это или нет, но жить люди стали лучше, а голубятен почти не осталось.
Голуби исчезли в голубятне. Раздалось курлыканье. Возникло чувство, будто это я только что взмыла в небо и камнем упала вниз. И это курлыканье звучит у меня в горле. Я пошла дальше и услышала, как за моей спиной снова взмыли в небо голуби. Повторить полет я уже не смогла — у нетренированного человека нет столько сил, чтобы взлететь два раза подряд.
Трудно поверить. Еще труднее признаться, что родным для тебя стало купание в пыли, а не полет за облака. Трудно себе сказать правду. Не трудно врать другим. Когда кто-то спрашивает, почему ты уехала, можно ответить что угодно. А когда этот вопрос задаешь себе, во что угодно ты не поверишь. Потому что где-то глубоко в себе прячешь правду. Почти невозможно найти правду в себе. Даже не знаю, что такое надо пообещать себе, чтобы эта правда в тебе нашлась.
Мышечное воспоминание № следующее
Я оглохла. Правда оглохла. Сначала от счастья. Атрофия всего наступила. Нервов, мозга, мышц, воли. Сашка был мил. Если можно так назвать любовь. Еще у него было много работы. Наступило время, когда он бывал дома не больше пяти дней в месяц. В эти дни он старался окружить меня заботой и вниманием, а я не успевала к нему привыкать. Только всё сильнее отвыкала. Отвыкла завтракать с ним. Потом вообще завтракать. Он приезжал и загружал холодильник продуктами, зная, что в его отсутствие, я исповедую минимализм на кухне и в холодильнике. Рано утром он уезжал по делам. Потом звонил по телефону:
— Яська, привет, ты завтракала?
— Ага, яблоком.
— Ясь, там полный холодильник продуктов для завтрака любого, какой только можно придумать.
— Так холодильник надо открывать…
— Понял, сейчас приеду и открою, — и он летел.
Потом быть глухой вошло в привычку. Перестала слышать себя, что уж говорить про людей. Так бывает. Он меня испортил. Потому что дал всё и сразу. И я разучилась чего-то хотеть. И перестала его любить. Сначала себя, потом — его. А любила ли? Любила. Достаточно вспомнить аэропорт и его глаза. И всё понятно. И дом его сразу показался таким знакомым, будто вчера здесь была. И вдруг я поняла, что меня так зацепило в купе, а потом в магазине. Говорили люди. Я слышала чужие разговоры. Бред какой-то. Но это правда. В последние годы я жила в «тишине» — вот что имею в виду. Из жизни ушел чужой диалог. Если составить рейтинг форм моей речевой активности, то получится примерно так: первые два места речь внутренняя и только на третьем условно внешняя.
Бесспорным лидером хит-парада нужно признать внутренний диалог: «Я» и моё лучшее «я». Споры внутри меня были коротки, но часты и остры. Поэтому высшие баллы были поставлены и за технику, и за артистизм. Второе место занял внутренний монолог. При этом я пребывала в полной уверенности, что говорю вслух. Часто доходило до абсурда. «Рассказав» какую-нибудь длинную историю, я задавала Сашке вопрос. Ждала ответа. Его молчание начинало меня бесить, и тогда с негодованием я, как мне казалось, повторяла вопрос:
— Так «да» или «нет»?
— Ясь, а ты разве что-то спросила?
— Саш, не обижайся, но тебе надо проверить слух. Я уже минут десять тебе рассказываю о моих приключениях на рынке, а ты?
— Ничего не понимаю. Я уже полчаса в комнате, но ты не проронила ни слова! Какие приключения? Какой рынок? Ты о чем? Ты где?
Однажды он даже начал меня трясти за плечи. Сильно трясти. Мне стало больно. В глазах его был страх. Потом он просил прощения. Я молчала. Я была уверена, что он притворяется, что на самом деле он всё слышал.
Условно внешняя речь — это диалог внешний, в смысле реальный, но поверхностный. В основном, с людьми дальнего круга — тренер, продавец в магазине, консьерж и т. д.
— Доброе утро, — дальний круг.
— И вам доброе, — я.
— Счастливого пути, — дальний круг.
— Спасибо, — я.
Четвертое место — пусто, пятое — пусто. Не осталось монологов для кого-то. Спичей и так особо в жизни не было, так что потерей их можно не считать. Плохая новость заключалась в том, что перестала слышать чужие разговоры. Особая форма глухоты образовалась. Прогрессирующей глухоты, когда слышишь только себя и говоришь только с собой. Я ж не Штирлиц!
Вот что потрясло меня в купе и в магазине. Я снова услышала не себя и не про себя. Это так приятно. Теперь я знаю наверняка и уже не ошибусь. Когда тебе принесли всё и сразу на блюдечке с голубой каемочкой, нужно спросить: «Который час?» Хотя бы. Вместо ответа, скорее всего, блюдечко либо прячут за спину, либо оно случайно разбивается. И шансов однажды оказаться Штирлицем в Шмелеве и радоваться, что услышала, как выяснялись отношения в купе, почти не остается.
Премьера
В первый мой рабочий день на ниве торговли книгами грянул гром. В буквальном смысле. Только закрылась за моей спиной старая скрипучая дверь, как где-то вдалеке грянул гром. Там, где он гремел, наверняка, был ливень. А за окнами книжного было просто пасмурно и холодновато. Для лета холодновато. Для ранней осени было бы самое то. Я смотрела в окно. Как узник. Как первоклашка 1 сентября на первом уроке. И так слёзки на колёсках, а тут еще небо помогает плохому настроению.
