Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич (мир книг TXT) 📗

Где Твоя бедная бабушка — часто ее вспоминаю в ее одиночестве и Твои рассказы... Кто Тебе “happy Christmas” (“с Рождеством Христовым”) скажет по телефону? Прошлый год Ты у нас жила. А где Сережа [1161] с женой? Ты их никогда не вспоминаешь в письмах. Ты знаешь, Линевич женился, и Гротен тоже прямо из крепости. Ты не видела Маню Ребиндер, они летом были еще в Павловске, с нашего отъезда о них больше ничего не знаю. А где епископ Исидор и Мельхисидек? А про Протопопова не знаешь — говорят, что у него прогрессивный паралич? Понимаю, что Ты ничего писать не сумеешь пока. Слишком все свежо, раны болят, странная наша жизнь вообще. Не правда ли? Целые тома описывала бы. Зиночка Толстая [1162] с мужем и детьми давно в Одессе, в собственном доме живут — очень часто пишут, трогательные люди. Рита [1163] гостит у них очень редко, она нам пишет. Ждали они в октябре Лили [1164], о ней уже ничего 4 мес. не знаю. Маленький Седов (помнишь его?) тоже вдруг очутился в Одессе, прощался с полком. Про Малину ты ничего не слыхала? Эристов [1165] тебе передал Татьянино письмо? Байба [1166] и вся семья в Ялте, кроме мужа, который в Москве в церковном соборе. Федоров в Москве, учителя Петров и Конрад в Царском, там Мари Рюдигер [1167]. Муж Мадам Комстадиус умер. Стараюсь Тебе о всех давать известия. Хотя Ты, наверно, больше знаешь, чем я. Где Горяинов, остался ли он при своем хозяине?

Дети носят брошки Ек. Вик. [1168], а я Твою фотографию вставила в рамку и повесила на стене так, что лежа в кровати всех Твоих вижу. Ты не увидишь мать генерала Орлова [1169]? Я знаю, что Ты ее не так любишь, но она такая одинокая. Иван [1170] убит, Алексей [1171] далеко, она одна, и могила в Царском, жаль старушку. Вяжу маленькому теперь чулки, он попросил пару, его в дырах, а мои толстые и теплые. Как зимой прежде вязала, помнишь? Я своим людям тоже делаю, все теперь нужно У Папы [1172] брюки страшно заштопаны тоже, рубашки у дочек в дырах. У Мамы [1173] масса седых волос. Анастасья очень толстая (ее отчаяние), как Мари раньше была, большая, крупная до талии — надеюсь, что вырастет еще. Ольга худая, Татьяна тоже, волосы чудно растут, так что без шали бывают (как Рита зимой). Подумай, газеты пишут, что князь Трубецкой (Володя) соединился с Калединым, молодец. Вдруг писала по-английски. Не знаю, хорошо ли это, или нет, ведь пока Аннушка не с нами, пишу иначе, а ты сожги мои письма — вдруг опять придут и осмотр сделают.

17-го [1174] все молитвы и мысли вместе, переживаем опять все. Были утром у обедни, такое утешение. Наших не пускают, так как у них нет позволения из Петрограда, но надеются, когда соберется Учредительное собрание. Солдаты и Панкратов (комиссар наш) [1175] не пустят, ждут другие комнаты, которые подешевле, но страшно трудно найти. Очень они обижены и подозревают, что слуги в нашем доме против них интригуют, что неправда, так что, если Аннушка глупости напишет, знай, что неправда. Чемодуров насплетничал из болтливости — это его слабая сторона, а то он чудный. Вам его жена взяла мою записку, в соборе, на горе, архирейская служба шла, тогда не принято поминать за здравие, но когда диакон узнал, что это от меня, громко прочитал все имена, так рада. Диакон даже оставил у себя записочку. Е(пископ) Гермоген. Страшно за “Father” [1176] и всех. За упокой дала записочку в нашей церкви (и чувствовала — таким образом соединяюсь со всеми, крест его был у нас и во время всенощной лежал на столе).

Надо кончать письмо, уж очень длинное. До свиданья, родная моя, буду особенно за Тебя молиться, когда Праздники. Помнишь, начали новый год вместе (Ник. П. тоже) [1177]. В эти 11 дет никогда не случалось так долго с Тобой расставаться. Храни Тебя Христос. Крепко, крепко. Всем милым, добрым, которые нас вспоминают, привет. Мои тебя нежно целуют. Родителям привет.

М.

Царица М.М. Сыробоярской 18 декабря 1917 г. Тобольск.

Сколько у Вас тревог и переживаний! И все придется одной в себе держать. Как хотелось бы Вас видеть, утешить, согреть страдающую душу. Кто теперь не страдает? Сколько слез и молитв, стоны и рыдания поднимаются к Творцу Небесному. Неужели Он не услышит вопль? Да услышит и пошлет утешение, бодрость духа, умилосердится. Многострадальному Иову [1178] пришлось столько претерпеть, а теперь наше время пришло, и вся Россия страдает от влияния зла, “беса”, по другим словам, запутал он умы, искусил заблудших. Но пройдет это в свое, нам, смертным, неизвестное время. Несет народ тяжелое бремя: все, что обещали ему и что сдержать не в силах, один обман от самого начала. Боже, спаси и услышь наши слезные мольбы. Были утром у обедни. Погода так добра, только 6 гр. Вообще мало снега, а ветер сильный. Надеюсь, что письмо дойдет к праздникам. Желаю Вам всяких благ. Господь Бог благословит и сохранит Вас и Ваших дорогих. Дети и я горячо Вас целуем.

Сестра.

Царица Анне Вырубовой 20 декабря 1917 г. Тобольск.

Кажется мне странным писать по-английски после 9 тяжелых месяцев. Конечно, мы рискуем, посылая этот пакет, но пользуюсь Аннушкой. Только обещай мне сжечь все мои письма, так как это могло бы Тебе бесконечно повредить, если узнают, что Ты с нами в переписке. Люди ведь еще совсем сумасшедшие. Оттого не суди тех, которые боятся видать Тебя. Пускай люди придут в себя. Ты не можешь себе представить радость получить Твое письмо. Читала и перечитывала его сама и другим. Мы все вместе радовались ему, какое счастье и благодарность знать Тебя на свободе наконец! Я не буду говорить о Твоих страданиях. Забудь их с Твоей фамилией, брось это все и живи снова [1179]. О стольком хочу сказать и сказать ничего не могу. Я отвыкла писать по-английски, так как писала карточки без всякого значения. Твои духи так напомнили Тебя — передавали их друг другу вокруг чайного стола, и мы все ясно представляли себе Тебя. Моих духов ''белой розы” у меня нет, чтобы Тебе послать, надушила шаль, которую послала Тебе, “verveine”. Благодарю Тебя за лиловый флакон и духи, чудную синюю кофточку и вкусную пастилу. Дети и Он так тронуты, что Ты послала им свои собственные вещи, которые мы помнили и видели в Царском. У меня ничего такого нет, чтобы Тебе послать. Надеюсь, Ты получила немного съедобного, которое я послала через Лоткаревых и г-жу Краруп. (Послала Тебе по крайней мере 5 нарисованных карточек, которые Ты всегда можешь узнать по моим знакам (“свастика”) [1180], выдумываю всегда новое. Да, Господь удивительно милосерд, послав Тебе доброго друга во время испытаний, благословляю его за все, что он сделал, и посылаю образок. Как всем, кто добр к Тебе. Прости, что так плохо пишу, но ужасное перо, и пальцы замерзли от холода в комнате.

Были в церкви в 8 час. утра. Не всегда нам позволяют. Горничных еще не пустили, так как у них нет бумаг: нам ужасный комиссар не позволяет и комендант ничего не может сделать Солдаты находят, что у нас слишком много прислуги, но благодаря всему этому я могу Тебе писать и это хорошая сторона всего. Надеюсь, что это письмо и пакет дойдут до Тебя благополучно. Напиши Аннушке, что Ты все получила, они не должны догадываться, что мы их обманываем, а то это повредит хорошему коменданту и они его уберут.