Новогодний детектив (сборник рассказов) - Устинова Татьяна Витальевна (книги онлайн бесплатно серия TXT, FB2) 📗
Эта запись была посвящена ему, Максиму Нестерову, и он даже покраснел, вспомнив. Он действительно увлекался каллиграфией, часто использовал гибкое тело Марии в качестве листа бумаги. Ее узкая спина, высокая грудь и длинные стройные ноги вдохновляли его на целые поэмы. Было странно и приятно, что она до сих пор это помнит.
– Максим Дмитриевич, пациентка из «тройки» в себя пришла, – сообщила Арина, заглянув в ординаторскую. – Вы просили сказать…
– Да, спасибо, Аришка, сейчас посмотрю.
Нестеров тяжело поднялся из-за стола и побрел в палату, где очнулась от наркоза Мария. Как она поведет себя, узнает ли его? И как быть ему самому, что говорить, что делать?
Она лежала, уставившись в потолок, и не сразу отреагировала на вошедшего в палату врача. Нестеров получил возможность перевести дух и собраться с мыслями.
– Что… что… со мной… случилось? – с трудом выговорила она хриплым от наркоза голосом и повернула голову на звук шагов. – Ты?! – В голосе было столько удивления, словно она уже давно считала Максима мертвым. Хотя скорее всего для нее это так и было – Мария предпочитала вычеркивать из своей жизни людей, с которыми разошлась после конфликта.
– Тс-с-с, тихо, не шевелись, Маша… Ты в больнице, попала в серьезную аварию, у тебя сложные переломы и ушиб мозга.
– Ты… Максим, не надо было… я сама… сама хотела… он меня убьет все равно… – прохрипела Мария, закрыв глаза, и Нестеров заметил катящуюся по щеке слезу.
– Ну что ты, Машенька… Все будет хорошо…
– Нет. Ничего уже не будет хорошо. Никогда, – неожиданно четко выговорила она. – Такое не прощают. И Костя не простит.
У нее началась истерика, и Нестеров, испугавшись последствий, ввел ей снотворное. Дождавшись, пока Мария уснет и задышит ровнее, он ушел в ординаторскую и снова погрузился в чтение.
«Голос, который так часто будит меня среди ночи, заставляя покрываться холодным потом… Я часто слышу его, хотя сейчас уже не пугаюсь так, как в первое время. Сейчас уже нет… Он беспокоит меня только по важным поводам – когда в голову пришла какая-то мысль и ее нужно записать, чтобы не ускользнула, например. Тогда я и слышу: «Мэри… вставай, Мэри» – и меня сносит с нагретой постели. Полусонная, я включаю ноутбук, неслушающимися пальцами набираю несколько строк, пару фраз, а иной раз и просто два-три слова. Все. Можно идти – завтра доделаю. Такое повторяется периодически. Уже совсем не страшно.
Лечь, забиться в самый угол, укрывшись с головой одеялом, – и скулить, как побитая собака. Мэрик во мне голоден и сердит, ему плохо и больно, всю его душу истыкали иголками – но у мэрика всегда есть силы укусить в ответ. Укусить так, что обидчик задохнется от боли. Мэриков нельзя трогать, их можно только любить. Тому, кто владеет этим секретом, мэрики отдаются целиком – и тогда с ними можно делать все, что взбредет в голову. Остается только одно табу. Никакого давления – будь то физическое или моральное – мэрики не выносят. Они замыкаются в себе, становятся высокомерными, злыми и холодными. И сделают так, как хотят сами, – и никто не заставит передумать.
Мэрик внутри меня оступился только однажды – когда показал невольно свое слабое место. Но даже это не помогло изменить во мне ни миллиметра, ни грамма. Мой мэрик выползает в самый нужный и серьезный момент. И защищает меня зачастую от меня же самой.
Полюбила стоять на открытом окне. Или сидеть – как вариант, если окно стандартное. Свежий воздух, ночь, огни города. Кайф… Это меня что-то внутри толкает так бороться со страхом высоты. Иногда я спускаю ногу за окно и замираю. В душе боюсь только одного – что кто-нибудь войдет и спугнет шорохом. И тогда… вот тогда останется только расправить крылья и лететь. Будет хуже, если окажется, что их нет…»
У нее оказался интересный, хоть и рваный, слог, Максим даже не подозревал о таком таланте бывшей любовницы. И что-то смутно-знакомое мелькало в этих записях, что-то мучительно-памятное… И про окно – она всегда любила сидеть на подоконниках, опустив ногу на улицу, не важно, какая высота. Могла курить, пить кофе и мотать ногой над пропастью. Сколько раз Нестеров заставал ее в такой позе, и холодок ужаса пробегал у него по спине – жила Мария на шестнадцатом этаже.
Но что же случилось, что она имела в виду, говоря, что такое не прощают? Что могла натворить профессиональная танцовщица, чтобы кто-то захотел убить ее? За что? На ногу партнеру наступила? Хотя вряд ли после замужества Мария продолжала выступать…
«Эти сны мучительны, но от них никуда не спрячешься. Я ненавижу их – не могу избавиться, боюсь засыпать – и потом боюсь проснуться, так и не поняв, что же происходит. Я боюсь собственных реакций там, во сне, – потому что внутри себя прекрасно знаю, что и наяву поступила бы так же, и от этого мое отвращение к себе только растет. Мой организм устроен странно – он научился отсекать психотравмирующие ситуации, и я впадаю в некое подобие ступора – вроде как здесь, все вижу, все слышу – но отсутствую, не реагирую. Это иной раз помогает мне избежать неприятных разговоров. Правда, те, кто не знают об этой моей особенности, часто не понимают и обижаются. Но это их проблемы – я не посвящаю в свою жизнь тех, кто мне не нужен и не дорог. Во сне, к сожалению, отключиться не могу, мне приходится терпеть все, что происходит. А это иной раз невыносимо… Я не могу, когда меня бьют в слабое место, когда пытаются с помощью таких методов что-то вынуть из меня – это только ожесточает и превращает меня в мэрика, который моментально выпускает зубки и когти. Пусть это всего только сны – но я-то знаю, что при случае и наяву могло быть так. А я в силу своих особенностей не сломаюсь – и потеряю то, с чем никак не могу расстаться, потеряю из-за своего эгоизма и принципов. Я жутко влюбилась, так влюбилась, что приобрела-таки это самое уязвимое место – и теперь стараюсь прятать его как можно дальше, словно белка орехи. Но мне уже давно не было так хорошо и легко с человеком, ни к кому я не испытывала такой привязанности и такой тяги. Ну бывает, что мэрики так влюбляются… Как будто они люди…
Мой четко выписанный и размеренный сценарий жизни дал трещину. Огромную, расширяющуюся с каждым днем трещину. Туда все чаще падают люди, которые были рядом со мной. Изменения в сценарии меня не радуют – более того, пугают. Сделать ничего не могу – не получается, как бы ни старалась. Подчиняться не хочу – не приучена. Как жить с этим – не знаю. Огрызаюсь, как могу, но поздно. Обрывки мыслей, обрывки фраз – сплошные узлы в мозгу, никогда прежде со мной такого не было. Я всегда была логичной и знающей все о себе на пару шагов вперед. Да, иной раз меня заносило – я могла позволить себе расслабиться, порефлексировать, поплакать и пожалеть себя. Но это совершенно не означало, что я и внутри так думаю и делаю. Никто не знал, что у меня там, под шкуркой мэрика и панцирем. Я не позволяла никому влезть туда, привыкла не верить и опасаться. И вдруг… я этого не хотела, не давала повода – просто так случилось. Какое-то время я даже получала удовольствие от процесса – но недолго. Мэрик быстро понял, что надо вылезать и спасать меня, иначе будет поздно. Мне больших трудов стоило прислушаться к его отчаянному визгу и понять, о чем он меня предупреждает. Еще больших усилий стоило начать сопротивляться – я ведь не хотела. Но настырный мэрик, который всегда знает, как лучше, упрямо визжал и царапал меня коготком, и я поняла – должна, иначе сломаюсь. Смогла. Мэрик сыто облизнулся и вернулся в свою норку, довольно урча. Но я… я все равно уже успела измениться, измениться так, как мне не нравится, как мне больно и совершенно некомфортно. Отмотать назад не могу – поздно. Мэрик оступился, оказывается, дважды…»
Что она хотела сказать этой записью? О чем речь? Нестеров, оказывается, хорошо помнил манеру Марии мистифицировать какие-то события в жизни. Она умела видеть знаки даже там, где их в принципе быть не могло, и это смешило реалиста Нестерова. Мария злилась, доказывала, обижалась. Потом перестала. Стоп. А ведь перестала это делать она как раз после той поездки на сборы в Москву. Да, точно! Она начала рассказывать ему что-то о новой знакомой, опять завела песню о судьбе, карме и предначертанных событиях, и он оборвал ее – грубо, резко. Так и сказал:
