Долгий, долгий сон - Шихан Анна (первая книга txt) 📗
«Могу себе представить. Сколько ты пробыла в больнице?»
«Должна была провести три недели, но меня выписали через семь дней. Репортеры одолевали меня. Через четыре недели меня отправили в школу. Но я до сих пор не могу пробежать и мили».
«А я, наоборот, пробегу запросто. Мы все отличные бегуны, для нас специально отбирали крепкие эмбрионы. Самая быстрая у нас Тристана».
Я поняла, что он намеренно сменил тему и с благодарностью приняла его деликатность.
«Тристана?»
«Тристана Твайс. Моя сестра».
«Какое необычное имя».
«Оно означает тридцать два. Нам всем дали имена, похожие на номера наших эмбрионов».
«Почему же ты тогда Отто?»
«В судебном постановлении я значусь как Октавий. Я просто слегка сократил это имя. Октавий Секстий. По-моему, это звучит лучше, чем просто 86».
«Судебное постановление?»
«Угу. Нам пришлось бороться за человеческие имена».
«Когда это было?»
На этот раз пауза затянулась гораздо дольше, чем требовалось на такой безобидный вопрос.
«Когда нам было по тринадцать лет», — написал Отто.
«Почему не раньше?»
«Это было, когда…» Он очень долго молчал. «Когда мы начали умирать», — закончил Отто.
«Мне так жаль! Не продолжай».
Снова последовала пауза.
«Нет, все нормально, — написал Отто. — Я думал, мне будет тяжело, но постепенно я привыкаю к такой форме общения. Оказывается, я не учел того, насколько труднее думать на людях. Я не могу объяснить этого тем способом, которым обычно общаюсь с людьми, не получается. Даже с Набики. Но сейчас все намного проще. Странно».
«Но это же хорошо! Наверное».
«Да. Странно. Ладно. Сначала нас было тридцать два. Около десяти из нас умерли от неожиданных осложнений в младенчестве, никто из них не дожил до пяти лет. Но когда мы достигли переходного возраста, то стали умирать, как мухи. За восемь месяцев умерло шестнадцать человек, в том числе семеро высокоразвитых. Включая мою лучшую подругу. Ее звали 42».
«Но что случилось? Почему вы решили сменить имена?»
«Это все Уна. Уна Прима. Одиннадцать. Она была уверена, что умрет. Как и я. Те, кто умели делать то, что умел я, умирали быстрее всех».
«Что умели? Читать мысли?»
«Да. Когда мы были маленькими, среди нас было больше умеющих, чем примитивных. Но потом умеющие стали умирать. Некоторые наши братья и сестры сошли с ума перед смертью. У других были сильные кровоизлияния в мозг. Это произошло с номером 42. Мы все были страшно напуганы. Особенно Уна. Она тоже умерла в свой срок. Остались только я и Тристана. Мы с ней единственные из непримитивных, которые умеют читать и передавать мысли». Снова повисла пауза. «Вернее, до сих пор умеем. Никто не знает, сколько нам еще отпущено жизни».
«О боже! Мне страшно».
«Мне тоже. Но я привык. А Уна очень боялась смерти и того, что на ее могиле будет написано просто "11". Поэтому мы, выжившие, решили добиться настоящих имен. Помимо нас с Тристаной, имена есть еще у Пенни и Квина. Примитивные до сих пор имеют только номера».
«А кто такие Пенни и Квин?»
«Пен Ультима, моя вторая сестра. Ее номер — 99. А Квинт Эссенциал — мой брат, номер 50. Квин умеет разговаривать. Ты непременно должна с ним встретиться. Он веселый».
«Я была бы рада познакомиться с твоей семьей. Ты думаешь о своих братьях и сестрах как о семье?»
«Да. Но мы стали братьями и сестрами только после того, как получили имена. Уна хотела, чтобы семья присутствовала на ее похоронах, поэтому мы обратились в суд и официально оформили свое родство. Теперь мы настоящие братья и сестры с правами наследования и прочими юридическими последствиями, поэтому в случае смерти кого-то из нас (если на тот момент мы будем уже свободны) ЮниКорп не сможет присвоить нашу собственность. Все, чем мы владеем, перейдет членам нашей семьи. Теперь мы полноправная законная семья. Мне до сих пор больно сознавать, что 42 не дожила до этого. Мне кажется, что она умерла в одиночестве».
«Но разве вы не родственники, по рождению?»
«Не совсем. У нас разные матери и разные ДНК, взятые у различных микробов. То есть микробы были одной разновидности, но все разные. Думаю, наши создатели рассчитывали, что мы сможем скрещиваться друг с другом. Но это просто невероятно. Мы никогда не смотрели друг на друга таким образом. Сколько я себя помню, мы всегда были вместе. До тех пор пока я не поступил в Юнишколу».
Эти слова затронули что-то у меня в душе. Воспоминание о премии «Молодой мастер» не отпускало меня. Но не могла же я, в самом деле, принять стипендию и сбежать от мамы с папой? Или могла? Чтобы поскорее отделаться от этого неприятного вопроса, я быстро напечатала:
«Твоя семья была против твоего поступления в Юнишколу?»
«Нет. Мы все пытались туда поступить. Но понимали, что шанс есть только у одного. Квин узнал о стипендии от своего наставника. У него отдельный наставник, потому что он умеет разговаривать. А у нас с Тристаной был один учитель на двоих. Нам нужен преподаватель психологии, поскольку наша манера общения… — Он ненадолго прервался, а потом продолжил писать: —…отличается от обычной. У Пенни преподаватель глухой, потому что Пенни умеет общаться только знаками. И письменно, как мы с тобой. Конечно, это если меня нет рядом. А так я могу переводить».
«Наверное, это странно».
«Ты бы видел, как Гиллрой проверяет наши успехи! Мы с Тристаной отказываемся дотрагиваться до него, а он не желает учиться языку жестов, поэтому Квин разговаривает за всех нас. Как я уже говорил, у Квина замечательное чувство юмора. Ты бы видела лицо Гиллроя! Квин нарочно важно расхаживает туда-сюда и тихонько бибикает, чтобы позлить Гиллроя».
«Ты меня насмешил, — написала я. — Спасибо. Я редко смеюсь».
«Я это заметил», — ответил Отто.
«Мне приятно, что я не единственная, к кому ты отказываешься прикасаться, — призналась я — Хотя мне немного обидно находиться в одной компании с Гиллроем».
«На самом деле существуют тысячи людей, до которых я не хочу дотрагиваться, — сообщил Отто — Ты далеко не единственная».
«Другие тоже пугают тебя?»
«Большинство людей нагоняют на меня тоску или отвлекают. Далеко не каждое сознание хочется посещать».
«Неудивительно, что ты не хочешь посетить мое», — вздохнула я.
«Нет, я хочу, — возразил Отто. — Только боюсь. Это досадно. Раньше у меня никогда не было такой проблемы. После того как проведешь большую часть жизни в биологической камере смертников, тебя уже мало что может по-настоящему напугать. — Он снова помолчал, а потом добавил: — Поэтому я рад, что ты нашла способ общаться со мной. Это очень мило».
«Да, — написала я. — Ты говорил доктору Биджа, что хочешь со мной поговорить?»
«Конечно. Я плохо умею врать, и если чувствую желание открыться, то просто не могу ничего скрыть».
«А что думает обо мне доктор Биджа?»
«Ну вот, опять. Когда я рядом, она не думает ни о тебе, ни о других своих пациентах, а если вдруг забывается, то я стараюсь не замечать эти мысли и не читаю их. Доктору Биджа приходится во многом доверять мне, и она честно старается. Это все равно что находиться в одной комнате с секретными документами и дать торжественную клятву читать только те бумаги, которые дали тебе в руки. Приходится смотреть только перед собой, не обращая внимания на все, что творится в комнате».
«Прости. Я не пыталась заставить тебя нарушить свои принципы. Просто мне хотелось бы знать, что люди думают обо мне и какой видят меня со стороны».
«Хочешь узнать, как я тебя вижу?» — спросил Отто.
Мне стало немного страшно, но я написала:
«Да».
«Ты очень тихая. Сейчас ты сказала мне больше, чем я слышал от тебя за все время в школе». Он был прав. Я написала ему гораздо больше, чем рассказала Брэну и доктору Биджа. «Мне кажется, что ты все время грустишь, — продолжал Отто. — У тебя темные глаза, цвета крепкого чая». Хмм. Отто с удивительной точностью определил оттенок. «Ты всецело увлечена искусством, постоянно рисуешь. Думаю, тебе это очень важно, мне кажется, что искусство для тебя не столько хобби, сколько выход».
