Рога - Кинг Джозеф Хиллстром "Хилл Джо" (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .TXT) 📗

— Для большинства людей это просто ланч, — сказал Ли, прищурившись на солнце. — Для тебя это новый шанс погибнуть. Ты, пожалуй, самый склонный к смерти человек, какого я знаю.

— Меня труднее прикончить, чем могло бы показаться, — сказал Иг. — Я вроде таракана.

— Мне нравятся АС/DC, — сменил тему Ли. — Если ты собрался кого-нибудь пристрелить, лучше всего это сделать, слушая их.

— А как насчет Битлов? Тебе хочется пристрелить кого-нибудь, слушая их?

Ли серьезно задумался, а затем сказал.

— Себя.

Иг снова рассмеялся. Тайна Ли состояла в том, что он никогда не старался никого рассмешить, даже, похоже, никогда не знал, что говорит что-то смешное. В нем ощущался некий сдерживающий фактор, некая аура неколебимого спокойствия, напоминавшая Игу какого-нибудь тайного агента в кино, который обезвреживает боеголовку — или ее программирует. Иногда Ли бывал настолько отстранен — он никогда не смеялся ни над своими шутками, ни над Иговыми, — что почти казался инопланетным ученым, прилетевшим на Землю для изучения человеческих эмоций. Вроде Морка. [16]

Смеясь, Иг в то же самое время был расстроен. Не любить «Битлз» было почти так же плохо, как не знать их совсем.

Ли заметил его озабоченность и сказал;

— Я верну их тебе. Пусть лучше они будут у тебя.

— Нет, — твердо возразил Иг. — Послушай их еще. Может, найдешь что-нибудь, что тебе нравится.

— А мне кое-что уже понравилось, — сказал Ли, но Иг знал, что он врет. — Там была одна штука… — Его голос затих, предоставив Игу догадываться, о какой из шести, пожалуй, десятков песен идет речь.

— «Счастье — это теплый пистолет»? — предположил Иг.

Ли уставил на него указательный палец, взвел большой палец и пристрелил его.

— А как насчет джаза? Он-то тебе хоть немного нравится?

— Ну, вроде как. Не знаю. Я не могу толком слушать джазовые штуки.

— Что ты имеешь в виду?

— Я включаю джаз — и все время забываю, что он играет. Он словно музыка в супермаркете.

Иг зябко поежился.

— Так, значит, когда вырастешь, ты станешь наемным киллером?

— Почему?

— Потому что ты любишь только такую музыку, под которую можно убивать людей.

— Нет, она просто должна выстраивать сцену. Разве не в этом весь смысл любой музыки? Она вроде фона ко всему, что мы делаем.

Иг не собирался спорить с Ли, но слушать такие невежественные рассуждения было для него мучительно.

Оставалось только надеяться, что со временем, при терпеливой помощи Ига, Ли узнает правду про музыку, что она — третий рельс жизни. Ты хватаешься за нее, чтобы выбить себя из тусклого течения времени, чтобы что-нибудь ощутить, чтобы обжечь себя всеми эмоциями, которых никогда не испытаешь в будничной жизни, где школа, телевизор и загрузка после еды посудомоечной машины. Если верна догадка Ига, то, вырастая в трейлерном поселке, Ли пропустил массу хороших вещей. Чтобы все наверстать, ему потребуются годы.

— Так чтоже ты будешь делать, когда вырастешь? — спросил Иг.

Ли затолкал в рот остатки сэндвича и глухо пробубнил;

— Я хочу быть конгрессменом.

— Правда? И что ты будешь там, в Конгрессе, делать?

— Я бы хотел написать закон, говорящий, что безответственных наркоманок нужно стерилизовать, чтобы эти суки не рожали детей, о которых не могут потом заботиться, — сказал Ли без всякого жара.

Иг снова задался вопросом, почему он никогда не говорит о своей матери.

Рука Ли машинально скользнула к крестику, висевшему у него на шее чуть повыше ключиц. Через мгновение он сказал;

— Я тут думал о ней. О нашей девочке из церкви.

— Да уж конечно, — сказал Иг, стараясь говорить шутливо, но даже ему показалось, что вышло как-то резко и раздраженно.

Ли вроде бы ничего не заметил. Он смотрел куда-то в пространство.

— Зуб даю, она нездешняя. Я никогда не видел ее прежде в церкви. Наверное, она кого-нибудь здесь навещала. Можно поспорить, что мы никогда ее больше тут не увидим. — Он помолчал, а потом добавил: — Та, которая от нас ушла.

Это было сказано не мелодраматически, а с некоторым даже юмором.

Правда застряла у Ига в горле, как кусок сэндвича, который не удается проглотить. Правда была здесь, на кончике языка — к воскресенью она вернется, — но он не мог ее сказать. Но он не мог и соврать, не хватало для этого духу. Он был самый неумелый лгун из всех ему известных.

Вместо этого он сказал:

— Ты починил крестик.

Ли даже не опустил глаза, а лениво подхватил рукой крестик, продолжая смотреть на пятна света, пляшущие по поверхности бассейна.

— Да. И ношу его на себе на случай, если вдруг столкнусь с ней, продавая журналы. — Он сделал паузу, а затем продолжил: — Я же говорил тебе про похабные журналы, ну, которые есть у моего шефа в кладовке? Там есть такой «Вишенки», со всеми этими девицами, которые вроде как восемнадцатилетние целки. Это мой любимый тип. Девица из соседнего подъезда. С такой хоть можно представить, что ты у нее первый. Конечно, девицы в «Вишенках», они не настоящие целки. Достаточно посмотреть на них. У них татуировки на бедрах, слишком подкрашенные глаза и имена как в стриптизе. Они просто одеваются на этих снимках под полную невинность. На следующем снимке могут одеться как сексуальные полицейские или еще что, и это все тоже липа. Вот эта девушка в церкви, она взаправдашняя. — Ли приподнял крестик с груди и потер его между большим и указательным пальцами. — Увидеть что-нибудь настоящее — блин, как я торчу с этой мысли. По-моему, большинство людей ни фига не чувствуют и половину того, что якобы чувствуют. Особенно девицы — они меняют свои точки зрения, как одежду, просто чтобы парням было интересно. Вроде как Гленна — чтобы я не ушел, иногда мне дрочит. Это не потому, что ей нравится мне дрочить. Это потому, что ей не нравится быть одинокой. А вот когда девица теряет невинность, это ей, может быть, и больно, но это настоящее. Возможно, это самое настоящее, самое личное, что можно увидеть в другом человеке. Тебе интересно, кем она будет в это мгновение, но в конце концов ты преодолеешь всякое притворство. Вот о чем я думаю, когда думаю об этой девушке из церкви.

Иг жалел уже, что съел половину сэндвича. Крестик на шее Ли поблескивал в солнечном свете, и, когда Иг закрывал глаза, он продолжал его видеть, серию остаточных изображений, сигналивших какое-то жуткое предупреждение. У него начинала болеть голова.

Открыв глаза, он спросил:

— Так что, если с политикой не получится, ты будешь зарабатывать на жизнь, убивая людей?

— Наверное.

— Как ты будешь это делать? Насколько ты к этому готов?

Иг ломал голову, как он сам убьет Ли, чтобы получить обратно крестик.

— О ком ты говоришь? О какой-нибудь тетке, задолжавшей своему дилеру? Или о президенте?

Иг долго, медленно выдохнул.

— О ком-нибудь, знающем о тебе правду. О ключевом свидетеле. Если он будет жить, ты пойдешь в тюрьму.

— Я бы сжег его прямо в его машине, — сказал Ли. — Подложил бы бомбу. Я стою на обочине через улицу от него и смотрю, как он садится за руль. В тот момент, когда он трогает с места, я нажимаю на пульте кнопку, так что после взрыва машина еще продолжает ехать, большая горящая развалина.

— Секундочку, — вспомнил Иг, — я хочу кое-что тебе показать.

Не обращая внимания на удивленный взгляд Ли, он встал и побежал в дом. Вернулся он минуты через три, сомкнув правую руку в кулак. Ли следил, наморщив лоб, как Иг снова садится в шезлонг.

— Посмотри, — сказал Иг и раскрыл ладонь, демонстрируя «вишенку».

На лице Ли, как на пластиковой маске, не появилось никакого выражения, но это безразличие не обмануло Ига, который уже научился его понимать. Иг разжал руку, и Ли, увидев, что у него там, невольно выпрямился.

— Эрик Хеннити сдержал слово, — сказал Иг. — Это я получил за то, что съехал с холма на тележке. Ты же видел индейку, правда?