Серп языческой богини - Лесина Екатерина (читать книги бесплатно txt) 📗
Тойе провела пальцами по лбу, прочертив алую полосу, которая издали гляделась лентой нарядной.
Вовсю палило солнце. Звенел воздух вечерней мошкарой, но по ногам людей пополз змеей холодок. И все вдруг поняли: вправду скоро зима. Долгая. Холодная. Многие жизни заберет.
Не было больше Тойе-Ласточки, но сама Калма-смерть стояла во дворе.
– Пощади, матушка! – взмолилась баба, падая ниц. – Пощади!
И вопль ее словно пробудил толпу. Люди нерешительно, сонно опускались на колени, бормоча:
– Пощади…
Тойе улыбалась. Теперь все было правильно. И дочка не плакала. Хорошо, когда дети не плачут.
Собирали ее всей деревней. Из каждого дома несли самое лучшее: посуду глиняную, тонкую, расписанную дивными узорами, ткани легкие, бусы нарядные, запястья, серьги, резные ложки да шкурки драгоценные. Тойе, сидя в лодочке, глядела на подношения слепыми глазами. Улыбалась. Изредка протягивала руку, касаясь чернобурых лис или серебряного венца, положенного на колени.
– Хорошо, – повторяла.
Люди кланялись. Старики поговаривали о том, что надо бы и коровенку зарезать, а то и двух. Лучше бы человека какого, но после подумали, что та, кем стала Тойе-Ласточка, уже взяла несколько жизней. Может, и того довольно будет?
Лодку спихивали в воду, боясь, что течение подхватит, вернет к берегу. Но водяной решил по-своему. Волны коснулись бортов, качнули, словно пробуя суденышко на прочность, а потом поволокли к середине озера, да так споро, будто это не лодка была – сани, с водяными конями в упряжи.
И лишь когда темное пятнышко исчезло за горизонтом, на берегу раздался плач. Люди повторяли одно имя:
– Калма!
Но повторяли шепотком, боясь, что даже там, на середине озера, куда людям ходу совсем нет, а нелюдям – самое место, будут услышаны.
Часть 2
Серп Мораны
Глава 1
Жнецы
Впервые Калма увидела серп в старухином сарае. Серп висел на стене. Гладкая рукоять, отполированная до блеска, ременная петля, что захлестывала старый ржавый гвоздь, и полудужье клинка. Режущая кромка его была столь остра, что рассекала проникавший сквозь щелястые доски свет. И белые лужицы солнца растекались по полу. Калме, еще маленькой, хотелось прикоснуться к лезвию, к острой его вершине, к широкому, в черных травяных пятнах, обуху.
Иногда старуха брала серп в руки. Она садилась на низенькую скамеечку, расстилала на коленях фартук из брезента и прижимала серп к пухлому колену.
– Жать пойдем, – приговаривала она, оглаживая лезвие точильным камнем. – Пойдем…
Вжик-вжик. Рыжие искорки. Пальцы пробуют остроту. И задубелая смуглая кожа оказывается крепче солнечного света. На ней остаются царапины, но крови нет.
Вжик-вжик…
На лугу звук другой. Старуха наклоняется, оттопыривает зад, хватает травяную прядь и, оттянув, бьет серпом. Лопаются струны стеблей. Брызжет зеленый сок. А трава летит на фартук, расстеленный тут же. Старуха же тянется за новой прядью.
– От так-то, – говорит она. – Это тебе не на диванах леживать.
На лугу разрастается проплешина. Стремительно вянет трава, источая особый запах, от которого голова кругом…
Однажды серп налетел на камень и, соскочив, впился в ногу. Кровило сильно. И запах, вид крови, а также лезвия, медленно покидающего тело, был странно приятен Калме. Старуха вытащила серп, а после, уже дома, ковыряла рану раскаленной иглой и морщилась, нашептывая молитву.
Молитва не помогла. Рана затянулась и нарастила массивный ком черного, волчьего мяса, на который было страшно глядеть.
После старухиной смерти Калма как-то очень быстро забыла и о сарае, и о вялой, мятой траве, и о полумесяце серпа. Вспомнила, лишь когда увидела кровь.
Она стояла на балконе, поливала помидоры из розовой пластиковой лейки. Лейка была старой и осклизлой изнутри. Отверстия в широком носике ее частью засорились, и вода текла редкими струйками. Она скатывалась с листьев и падала не на землю, но с балкона, на соседские простыни.
Калме было все равно.
Ей хотелось поскорее закончить и с помидорами, и с собственными простынями, сложенными вчетверо и придавленными утюгом. Калму ждали скамейка во дворе, книга и тетрадь, в которую она записывала секретики тайным шифром. Секретиков набралось изрядно. Большей частью, конечно, они были мелочными, зато собственными. Да и ощущение тайны, обособленности грело душу.
Калма наклонила лейку, и вода перелилась через край, хлынула мутным потоком.
Снизу раздался крик. Сначала Калма решила, что это соседка заметила пятна на простынях. Но нет, кричали во дворе. Небольшой, он упирался в гаражи. Кирпичные, железные, деревянные, они разрастались собственным городом, в который уходили мужчины, чтобы вернуться заполночь, благоухая бензином, растворителем и пивом. Еще в гаражах собирались бродячие псы, подростки с клеем и полиэтиленовыми пакетами, подрезанными так, чтобы налезли на голову. От них Калме рекомендовали держаться подальше.
– Наркоманы, – презрительно повторяла тетка, поджимая узкие губы. Ничем-то, кроме этих губ, она и не походила на свою мать.
Калму к гаражам тянуло, но она была достаточно умна, чтобы согласиться с теткой – наркоманы опасны. И сейчас, прячась за рядами пушистых помидоров, она смотрела на сцену во дворе.
Трагедия в одном акте.
Парень и девушка бегут, взявшись за руки. Она – на каблуках. Неудобно на каблуках бегать. И уж точно не следует ходить на каблуках в гаражный лабиринт. Особенно в резиновой юбчонке и синих колготках. Но они же так нравились ей… и каблуки… и сумочка на цепочке.
Тетка станет сердиться.
Девушка спотыкается, падает некрасиво, ударяясь ладонями об асфальт, и замирает в нелепой позе. Парень кричит. Отбегает к машине и машет руками.
Зовет.
А из гаражей появляется стая пацанья. Синие спортивные костюмы, майки-борцовки. Униформа района. Они бегут рысцой, прижимая локти к бокам. Останавливаются. Окружают девушку.
Заговаривают.
И подняться помогают, правда, только для того, чтобы за руку схватить. Девушка кричит. Отбивается. Смешно машет ногами и руками. Ее тащат к гаражам.
Не стоило брать теткины туфли. И синие колготы тоже.
Телефон рядом, Калма видит его в приоткрытую дверь. Два шага. И несколько секунд, чтобы набрать заветное «02». Но она стоит, смотрит.
Ей важно увидеть все.
Вот девушка вырывается из объятий и падает в другие. Вот с визгом, суетливым подергиванием, выползает со стоянки ржавая «копейка». Ее не думают останавливать, но машина бежит. И тот, кто повел эту дурочку в гаражи, тоже. Правильно. Сама виновата.
Тетка ведь предупреждала.
Девчонка уже не кричит, она сжалась в комок, села на землю, надеясь, что у стаи не хватит сил сдвинуть ее с места. Но пацаны подымают ее за руки и ноги, гогочут, волокут.
И Калма вдруг понимает, что не только она видит все это. Людей много, они просто прячутся за занавесками, тюлями, солнечными бликами. Им страшно. Интересно. Страшно интересно, что будет дальше.
А дальше появился герой. Он вышел из арки и, увидев парней, бросился бежать. На них. И Калма не столько услышала, сколько ощутила первый злой удар. Хрустнула и сломалась кость. Брызнула алая кровь. И стая рассыпалась, ощерилась, готовая накинуться на врага.
Тот казался слабым. Невысокий, сухощавый. Не устоит.
И снова ударил первым, в колено. И локтем в лицо… Он кружился, раздавая удары щедро, как богач милостыню. Потом вдруг вытащил из кармана нож. Обыкновенный, складной. Из рукоятки выскочило лезвие, и тогда-то Калма вспомнил про серп. Острую кромку, которая резала солнце и траву, но щадила кожу на руках.
А потом вошла в тело… убила.
Кого?
Нож воткнулся в чье-то плечо. Раздался крик, истошный, животный, от которого Калма вздрогнула и очнулась. Она бегом бросилась в квартиру, из квартиры. Вылетела во двор как была, в тапочках на босу ногу.
