Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб - Ларина Елена (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗
– Средство? Для чего?
– Для всего. Средство для понимания. Средство воздействия. Ну и к существованию, конечно. Не без этого.
– Ну а конкуренты? Соперники? Завистники? – заинтересованно спросила я. – Ведь конкурсов без этого не бывает?
– Да плевать я на них хотел, на своих конкурентов, – небрежно сказал Туманский. – В конце концов, это их проблемы. Мне никто не мешает. Ты совершенно права – это ведь не спорт, а искусство.
Когда я выключила диктофон, на улице было совсем темно. На заснеженный двор мягко падал свет из ярко освещенных окон.
Клац пошел гулять один. Это было похоже на забрасывание спиннинга. Туманский надел ему ошейник, намордник и самый длинный поводок на вертушке. Открыл настежь окно на кухне. Поднял плечи от ударившего в лицо холодного ветра. Высунулся, чтобы проверить нет ли там кого, и швырнул во двор красный сдутый мячик. Клац вылетел в окно с такой скоростью, что я вжалась в стену.
Под окном лежал большой сугроб снега. Этаж-то, конечно, был первым, но каким-то неоправданно высоким. В снегу Клац забуксовал. Он провалился туда по самые уши.
– Вылезай давай, балда! – уговаривал его Туманский, навалившись на подоконник.
– Ну давай, давай, Клацушка! Где твой мячик?! – Я мерзла, но тоже лежала на подоконнике животом и давала ценные указания.
Клац разгреб весь сугроб и, как снежный барс, бросился за своей игрушкой. Потом начал радостно мотаться по двору.
– А он сюда запрыгнет? – спросила я.
– Если не запрыгнет, мы к тебе ночевать пойдем, – он повернулся, и его лицо оказалось совсем близко от моего лица. – Пустишь?
Он смотрел на меня иронично и мудро, как волшебник из «Обыкновенного чуда». Как будто он все знал наперед. И это было плохо. Потому что от его взгляда я терялась.
Я видела в его глазах целую картину – рыжий кленовый лист и серые дождливые облака. Я перестала ощущать холод. А потом он совершенно откровенно стал смотреть на мои губы. А я – на его. И это оказалось щекотно и очень беспокойно, как будто бы плюс и минус медленно приближались друг к другу.
– А если запрыгнет? – завороженно прошептала я, так и не сумев оторвать взгляд от его губ. Думать о них было уже опасно.
– Значит, ты останешься у меня, – он победно улыбнулся. И отвернулся.
С третьей попытки Клац взял высоту бельэтажа, засыпав всю кухню и нас заодно свежим снегом. Это слегка остудило мою голову. Правда, ненадолго.
– … В деле этом есть только две страшные вещи – измена и насилие. С некоторых пор изменять мне некому. На насилие я сегодня точно не способен, у меня больничный. Значит, ничего страшного не происходит…
– А что, без больничного способен?
– Без больничного я на многое способен. Только тогда у меня времени на это нет. Виолончель насилия не любит… Знаешь, анекдот такой есть.
– Нет.
– Ну и не надо тебе его знать.
– Боишься, что я покраснею?
– Не боюсь. Просто есть другие способы заставить тебя покраснеть. И мне они нравятся больше.
– Ну, значит, из нас двоих на насилие сегодня способна только я. Так что…
– Я небритый, осторожно. У тебя кожа нежная такая… Я же тебя… Ужас, как калека!
– Хочешь, я тебе руки свяжу? Обе? Чтобы ты не мучился…
– Нет, спасибо. Они мне еще пригодятся. А ты не могла бы косички расплести? А то, ангел мой, боюсь, меня за тебя посадят…
… Я действительно не люблю темноты.
В темноте со мной происходят неприятные вещи. Я начала бояться ее еще в детстве, в деревне у бабки. Мне приснилось, что меня душат. Я проснулась, но душить не перестали. Я стала изворачиваться, потому что очень хотелось дышать. Кто-то остро царапнул мне шею. Я завизжала. Все переполошились, зажгли свет. Но никого, конечно, уже не было. Бабка утешила, сказала, что это кошка Шестерка такая дурная. Когда на улице дождь, любит на шее улечься спать. Там теплее. Может, конечно, это и кошка была. Не знаю, не знаю, но боязнь осталась.
С тех пор темнота для меня – как пластилин: из нее лепятся мои страхи. Она имеет способность сгущаться комьями и касаться моего лица. Если бы в моей комнате, где-нибудь напротив тахты, висела скрытая камера, способная видеть в темноте, – я была бы лучшей героиней фильма ужасов. Только никаких ужасов, кроме моего лица, в этом фильме, наверное, не было бы.
Я себя, конечно, балую и страхи свои не лечу, а лелею – сплю со светом, с маленьким оранжевым ночником. Лиля бы сказала «Напрасно!» И была бы права. Но так уж я привыкла.
Однако в эту ночь, проведенную на улице Жуковского почти без сна, страшно мне не было совершенно. Я успела по достоинству оценить все качества настоящего музыканта – потрясающее чувство ритма, способность слышать мелодию партнера, играть в ансамбле и кончать все это одновременно. Как и положено камерному оркестру, даже в отсутствие дирижера.
В нашем дуэте солировала я. Он тактично ушел в тень, чутко аккомпанировал и держал ритм. И еще: я впервые почувствовала настоящий успех на этом поприще. А успех порождает успех. Он откликался на каждый нюанс в моем соло. И явно одобрял.
Отгремел финальный аккорд. Наступила секундная пауза. И я услышала, как грохнули аплодисменты. Это бешено стучало его сердце, прижатое вплотную к моему. Музыка закончилась, и сердца наши позволили себе полный разнобой.
Отдышавшись, он поцеловал меня в нос и прошептал:
– Талантливая девочка… – а потом добавил, и я слышала, что он улыбнулся: – А вот журналистка так себе, не очень…
Я лежала в полнейшей темноте и была абсолютно счастлива. А позволять себе такую непростительную роскошь, конечно же, нельзя.
Двигатель внутреннего сгорания
К утру я ужасно замерзла. Проснулась от гулкого лая и от трезвона. Со сна я никак не могла понять телефон это или звонок в дверь. Если в дверь – то это моя карма пришла за мной к Туманскому.
– Кто? – совершенно бандитским голосом спросил он. Если бы я была за дверью, я бы точно решила отложить свой визит. Потом он еще что-то сказал, потише. Но что, я не знаю, потому что дверь в комнату была закрыта. Зато когда отворилось окно на кухне, я слышала каждое слово.
– Я не понял, это у тебя называется поздно или рано? – с пристрастием спросил Туманский.
– Рано… Вон, еще девяти нет. Поздно, что ли? – нагло поинтересовался женский голос. – Чего это ты меня домой не пускаешь! Озверел совсем?
– Вообще-то мысль неплохая. Хорошо, что подсказала, – задумчиво сказал он.
– Э, Вовка, что за дела? Что ты на меня так смотришь, интересно?
– Да вот думаю, за ухо тебя втащить или по веревке заберешься?
– Издеваешься? – осторожно спросили из-под окна.
– Да нет, – он негромко засмеялся. – На самом деле в окно залезать придется. Замок сломался. Ладно… Сейчас я тебе стремянку выкину. Жди здесь.
Он громыхнул чем-то тяжелым. Чертыхнулся. Лестницу, наверное, спустил в окно.
– Только учти, Аня, я не один.
– И он мне еще что-то будет говорить… – в праведном гневе зашлась девица.
Я стала быстро одеваться. Определенно, карма моя была несколько однообразна. Но он же сказал, что изменять ему в данный момент некому. Или он имел в виду только эту ночь?
Я осторожно подошла к своему окну. Незаметно раздвинула темно-красные шторы. Но так мне ничего не было видно. А выглянуть в открытую я постеснялась.
– Да, кстати, – с преувеличенным интересом громко спросила девица под окном. – Если ты не один, то сколько вас, интересно?
– Двое в комнате, – хмыкнул он. – Я и девушка, фотографией на белой стене…
– Вовка, ты теряешь квалификацию… – пробормотала она тихонько, явно преодолевая какое-то препятствие. Лязгнуло железо подоконника. – Уже утро. А она все еще девушка? У тебя ведь вроде только рука не в порядке.
– И за что ты только на мою голову свалилась, языкастая ты моя… – Кто-то сдавленно пискнул. Громко залаял Клац. На него цыкнули.
Я подошла к зеркалу. Торопливо протерла глаза и расчесала руками волнистые после вчерашних косичек волосы. Бережно прикоснулась ладонями к саднящему лицу.
