Пушкин - историк Петра - Лисунов Андрей Петрович (прочитать книгу .TXT) 📗
106
которому открыт архив Иностранной коллегии, двоим и в одно и то же время поручать подобное дело было бы неуместно” 172. Бенкендорф успокаивает Полевого: “По моему мнению посещение архивов не может заключать в себе особенной для вас важности, ибо (...) обладая в такой степени умом просвещенным и познаниями глубокими, вы не можете иметь необходимой надобности прибегать к подобным вспомогательным средствам” 173. Это непосредственно относилось и к Пушкину - от него тоже ждали скороспелую парадную историю, а не серьезное историческое исследование.
Сложное настроение поэта передается и в его публицистике. В статье ““История поэзии” С.П.Шевырева” Пушкин в резких тонах критикует Европу, переходя от литературных оценок к чисто политическим: “Франция, средоточие Европы, представительница жизни общественной, жизни все вместе эгоистической и народной. В ней наука и поэзия - не цели, а средства. Народ (...) властвует со всей отвратительной властию демокрации. В нем все признаки невежества - презрение к чужому, спесь необузданная и решительная” (XII,65,66). По главное, поэт определяет основной принцип своего отношения к историческому материалу, говоря о Шевыреве, что “он избирает способ изложения исторический - и поделом: таким образом, придает он науке заманчивость рассказа” (XII,65).
19 февраля 1836 года сестра поэта пишет мужу: “Александр завтра едет в Москву с Иваном Гончаровым. Он совершает эту поездку только на две недели ради своих литературных дел” 174. Это подтверждает, что Пушкин прекратил свои занятия “Историей Петра” и занялся изданием журнала. Но поездка отложилась из-за болезни, а затем и смерти матери. 25 февраля Вяземский сообщает И.И.Дмитриеву, что нашлась “Политическая записка о России, писанная Н. М. Карамзиным в 1810 году” 175. Интересно, что “нашлась” она как раз ко времени издания первого номера “Современника”, как будто ждала своего часа в “портфеле” самого редактора.
Среди прочих произведений, опубликованных поэтом в этом
107
журнале, была статья о “Собрании сочинений Георгия Кониского, архиепископа Белорусского”, в которой Пушкин, начав с освещения духовного пути владыки Георгия, как уже говорилось, изложил основной метод своих исторических занятий. Пушкин демонстрирует его действие, объясняя причину успешной деятельности священника и историка: “Видно, что сердце дворянина еще бьется в нем под иноческою рясою. (Кониский происходил от старинного шляхетского роду и этим вовсе не пренебрегал)” (XII, 19). Поэт опять привлекает внимание читателей к главной теме своего исторического исследования. Вместе с тем он заранее оговаривает трудность пути, выбранного героем статьи, а затем и самим автором: “Как историк Георгий Кониский еще не оценен по достоинству, ибо счастливый мадригал приносит иногда более славы, нежели создание истинно высокое, редко понятное для записных ценителей ума человеческого и мало доступное для большего числа читателей” (XII,24).
Статья “Александр Радищев”, которую поэт писал тогда же, заканчивается христианским определением истины: “...нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви” (XII,36), хорошо объясняющим характер пушкинского историзма. В письме к Языкову из Михайловского, где Пушкин оказался по случаю похорон матери, он просил: “Пришлите мне, ради бога, стих об Алексее божием человеке и еще какую-нибудь легенду. Нужно” (XVI,105).
28 апреля 1836 года вышло цензурное разрешение на печатание статьи “Российская Академия” с упоминанием “О сочинении Карамзина “Древняя и новая Россия””. Появилась надежда на публикацию самой “Записки”, а после нее и “Медного всадника”.
На следующий день поэт выезжает в Москву для занятий в архиве Коллегии иностранных дел, но, как можно судить из писем к жене, серьезно к ним не приступал. 6 мая - “Вот уже три дня как я в Москве, и все еще ничего не сделал: Архива не видал, с книгопродавцами не сторговался” (XVI, 1190), 11 мая - “Жизнь моя пребеспутная. Дома не сижу - в архиве не роюсь” (XVI, 1193). И только спустя десять дней после приезда: “В архивах я был и принужден буду опять в них зарыться месяцев
108
на 6” (XVI,1196). Не найдя в Москве то, что мото стать причиной для самостоятельного, без разрешения царя, опубликования “Записок Моро-де-Бразе” - собственноручное письмо Петра, посланное им из-под Прута в 1711 году, - Пушкин решил отложить все занятия “Историей Петра” до лучшего времени. Его беспокоила судьба “Современника”, которая по-прежнему оставалась неясной. “У меня у самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист (...) Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом!” (XVI,1197), - писал он жене перед возвращением в Петербург.
Вместе с тем, появление Пушкина в старой столице не могло не вызвать вопрос о цели его прибытия, и поскольку поэт официально находился в служебной командировке для занятий Петром, это и стало основной темой его разговоров. “У них шел очень оживленный разговор, что писать из русской истории. Поэт говорил о многих сюжетах из истории Петра Великого”176, - рассказывает художник Дурнов о встрече Пушкина с К.Брюлловым. “У нас здесь Пушкин. Он очень занят своим Петром Великим. Его книга придется как раз кстати, когда будет разрушено все дело Петра Великого: она явится надгробным словом ему”177, - писал Чаадаев А.И.Тургеневу. Нет сомнения в том, что философ точно передает смысл сказанного поэтом. На этом фоне свидетельство Щепкина становится более понятным: “Вот что мне самому сказал Пушкин: “Я разобрал теперь много материалов о Петре и никогда не напишу его истории, потому что есть много фактов, которых я никак не могу согласить с личным моим к нему уважением””178. Однако и здесь Пушкин пользуется отговоркой, принятой им для общего пользования. По слухам, он уже около пяти лет занимался “Историей Петра” и многие, вероятно, интересовались результатом его работы. Сказать о том, что черновой вариант ее готов, Пушкин не мог, поскольку это сразу стало бы достоянием гласности и было бы передано царю. Оставалось придерживаться формы, высказанной им еще в 1833 году в разговоре с Далем, на тот момент отражающей истинное положение дел с “Историей”,
Перед самой смертью поэта историк Келлер получил тот же
109
дежурный ответ, который стал впоследствии рассматриваться исследователями как самокритика Пушкина: “Александр Сергеевич на вопрос мой, скоро ли мы будем иметь удовольствие прочесть произведение его о Петре, отвечал: “Я до сих пор ничего еще не написал, занимался единственно собиранием материалов: хочу составить себе идею обо всем труде, потом напишу историю Петра в год или в течение полугода и стану исправлять по документам””179. Для Пушкина Келлер не просто историк и частное лицо, он - официально назначенный царем переводчик записок Гордона о Петре I. Пушкин вынужден говорить с учетом того, что общий смысл разговора может быть передан царю. Поэт намеренно скрывает факт существования черновой рукописи “Истории Петра”, как в случае с “Историей Пугачева”, но вместе с тем охотно говорит о возможности ее скорой публикации и общем итоге исследования: “Об этом государе,- сказал он между прочим,- можно написать более, чем об истории России вообще. Одно из затруднений составить историю его состоит в том, что многие писатели, недоброжелательствуя ему, представляли разные события в искаженном виде, другие с пристрастием осыпали похвалами все его действия”180. Пушкин дает понять, что пишет взвешенную и добротную книгу И все же он не удерживается от того, чтобы не выразить свое личное отношение к Петру: “Он раскрыл мне страницу английской книги, записок Брюса о Петре Великом, в котором упоминается об отраве царе<вича> Алексея Петровича, приговаривая: “Вот как тогда дела делались’” 181.
В том же духе была выдержана и беседа поэта с Леве-Веймаром: “История Петра Великого, которую составлял Пушкин по приказанию императора, должна была быть удивительной книгой. Пушкин посетил все архивы Петербурга и Москвы (...) Взгляды Пушкина на основание Петербурга были совершенно новы и обнаруживали в нем скорее великого и глубокого историка, нежели поэта. Он не скрывал между тем серьезного смущения, которое он испытывал при мысли, что ему встретятся большие затруднения показать русскому народу Петра Великого таким, каким он был в первые годы своего царствования, когда он с яростью приносил все в жертву своей цели. Но как великолепно проследил Пушкин эволюцию
